Хотя, какое ему до него дело? Старый осёл яростно цеплялся за жизнь, но подагра все равно прикончит его со дня на день. А пылкая юная вдова унаследует все его богатство. Милашка Жаннин недолго будет убиваться. Она давно намекает любовнику, что мечтает о большем.

Ох, как будет она огорчена, не получив то, чего так упорно добивается».

Сегодня утром Бренсон собрался незаметно ускользнуть, но проказница потребовала на прощанье еще.

«Черт!» – У нее такое тело, что отказать было выше его сил. Превозмогая усталость, он любил ее едва не до потери пульса, а когда она уснула в изнеможении, быстро схватил свои вещи и, одеваясь на ходу, покинул ее дом.

Улыбка растянулась на лице, при воспоминании прошедшего вечера. Жаннин устроила представление, увидев его слившегося в невинном поцелуе с Рене Дель Векио. Она едва не выцарапала сопернице глаза прямо на глазах у всего общества. Вот была забава, пока глупый муж последней не вступился за честь жены, по ходу пытаясь выяснить, что же не поделили эти женщины между собой. Его недоумение можно понять, поскольку вышеупомянутые дамы еще совсем недавно были закадычными подругами.

Но Бренсон не собирался брать ответственность за их разлад на себя. Не его вина, что одна вбила себе в голову, будто его сердце полно эфемерной любви к ней, а другая настолько алчна, что не упустит случая отбить кавалера у подруги.

Конечно, Жаннин не пожелала делиться любовником, накинувшись на Рене, даже не задумываясь, что Бренсон проявил совершенное безразличие к ее негодованию. Все время пока их растягивали по углам, он спокойно пил шампанское, наблюдая за их нелепым спектаклем. Как же она слепа в своей жалкой любви. Все женщины становятся жалкими, когда влюбляются. Игра с ними интересна, пока на пути не возникает это бредовое чувство. Точнее пока они не начинают всерьез думать о Бренсоне, как о своем суженом. И поскольку у него самого не шло дальше влюбленности, длившейся от силы несколько недель, он не мог понять, с чего это они льют слезы, унижаются, обижаются и даже доходят до угроз. Все это просто смешно.

По мнению Бренсона мужчина не способен иметь к даме иных чувств, кроме как продиктованных физическими потребностями иногда обильно приправленных туманом страстных порывов. Все остальное проходящее и ненужное. И, как обычно, получив свое, интерес со временем угасает. И чем сильнее чувства со стороны женщины, тем быстрее Бренсон убирается восвояси.

Жаннин только очередное тому подтверждение. Если так пойдет и дальше, придется сбежать куда-то, а то, кажись, милая маркиза ожидает больше, чем он хочет ей предложить.

Правда была в том, что Жаннин Д’Амарнье, как и Рене Дель Векио не стоят того, чтоб погибнуть от руки их ревнивых мужей. Кроме того, муж Рене слывет неплохим стрелком. Конечно, Бренсон сомневался, что он стреляет лучше его, но везенье здесь имеет не меньшее значение, чем умение.

Экипаж остановился, и Бренсон недовольно раскрыл глаза. Кучер распахнул дверцу, и только усилив раздражение хозяина, деловито произнес:

– Месье Уэлсэр, мы уже прибыли!

– Обязательно сообщать об этом, как о наступление британской армии?! – буркнул Бренсон в ответ и, схватив сюртук с сидения, вылез из экипажа.

Поднявшись по ступенькам, Бренсон позвонил в дверной звонок особняка, на одной из центральных улиц Парижа, который он звал своим домом последние полгода. При поспешных сборах ключ где-то затерялся, скорее всего, остался на полу спальни его ночной феи. Поэтому лениво облокотившись на дверной косяк, он ждал, пока слуга вытряхнется со своей постели и откроет дверь.

Особняк был изысканным, и хотя не отличался огромными размерами, вполне подходил для временного пристанища.

Дворецкий отворил дверь и Бренсон с ходу бросил ему сюртук.

– Меня сегодня ни для кого нет. Я устал и иду отдыхать.

– Месье Уэлсэр, – неуверенно произнес слуга, – я понимаю, что вы не хотите, чтоб вас беспокоили, но в гостиной вас уже ожидает некий джентльмен.

– Вы приняли его без моего ведома, да еще в такое ранее время? Вы никак выжили из ума! – возмутился Бренсон. – Впрочем, неважно, все равно меня нет.

– Но месье, этот человек очень настаивал, он прибыл из Лондона, говорит, что у него для вас очень важное сообщение. Это юрист вашего papá, месье.

– В самом деле?! – заинтересовано поднял темную бровь Бренсон. – Хорошо, – стянув с шеи галстук и отдав его в руки слуги, решительно ответил он. – Где этот джентльмен?

– В гостиной, месье.

– Что ж, давайте скорей покончим с этим, чтоб я смог хорошенько выспаться перед скачками. Ведите!

Бренсон проследовал за своим дворецким или как их здесь именуют, мажордомом, даже не напрягаясь, чтоб угадать, причину прибытия юриста его отца. Такие визиты уже давно не удивляют. Возможно, отец в очередной раз пригрозит исключить его из завещания или урезать его содержание. Это в его духе. Бренсон всегда был паршивой овечкой в своей семье: разгильдяй и повеса, позор лорда Редингтона. «Почему ты не такой, как Ричард? От тебя одни неприятности!» и так далее.

«Всегда одно и то же – Бренсон младший сын и отец настаивает взяться за ум и начать духовную карьеру, возглавив приход в их графстве. – Как же! Это же абсурд! Какой из него священник?!! Зачем даром гневить Бога?»

Полгода назад Бренсон вернулся в Англию, остановился в Лондоне, планировал позже навестить отца и брата дома в Йоркшире. Но не успели и вещей его разложить, как примчался отец и настоял на том, чтоб сын убирался назад во Францию. А причина то, сущий пустяк! «Ну, подумаешь, закрутил интрижку.

Ну да она замужем! Подумаешь!»

Простыни еще не остыли, как его отец поспешил замести следы.

«– Чем ты занимаешься в Париже – это дело твоё, но здесь порочить нашу семью не смей! Не позволю!» – грозно напутствовал отец.

«И как», – спрашивается, – он узнал? А что теперь? Может ему и во Франции нельзя делать, то, что хочется?»

После того случая Бренсон принял решение навсегда обосноваться здесь и перестать, тем самым докучать, отцу. Так было бы лучше для всех. Десять лет скитаний уже надоели, а домой вход заказан, пора обосновать новый дом.

Прошагав в комнату со свойственной его походке небрежной грацией, Бренсон остановился возле гостя.

Лысеющий, тучный человек среднего роста с густыми бакенбардами, без сомнения был юристом отца. Как младший отпрыск он видел его несколько раз в жизни и каждый раз при малоприятных обстоятельствах. Поэтому в глазах Бренсона не отразилось ни гостеприимства, ни даже элементарного уважения. А вместо того в них застыл холод, напоминающий непробиваемую замершую озерную гладь, отдавая ни то темно–синим ни, то мрачно–серым цветом.

Юрист почтенно поднялся и сразу протянул хозяину дома руку. Молодой человек, ответив придирчивым взглядом, неохотно протянул руку и пожал пухлую, вспотевшую ладонь в ответ. Жест старого клерка, был скорее продиктован волнением, так как в данном случае, в не его конторы право первым подать руку оставалось за хозяином дома.

– Приветствую вас мистер Уэлсэр, – нервно заговорил юрист. Дрожащий голос выдавал напряжение, что ним владело. – Искренне сожалею за столь неуместный визит, но дело не терпит отлагательств.

– Время для визитов и впрямь не подходящее. Но отбросим условности – когда это останавливало вас в желание угодить моему отцу?

Бренсон намеренно дал понять, что такое раболепие не придает ему важности в его глазах.

– Ну, и чего на этот раз хочет мой высокочтимый родитель? – небрежно осведомился Бренсон, усевшись напротив гостя в широкое мягкое кресло.

Жестом он приказал слуге принести, им выпить. Ранее время отнюдь его не останавливало, учитывая, что он фактически еще не ложился, это можно считать затянувшимся вечером.

Юрист нервно протер лоб ситцевым платком и, не решившись сесть, посмотрел на Бренсона взволнованным взглядом.

– Мистер Уэлсэр, к моему великому сожалению должен сообщить вам, трагическую новость – ваш отец скончался. Примите мои искренние соболезнования по этому поводу.