Но это через год. А пока Таллин — город жизни, полной скрытого напряжения. Уже в шестидесятые годы, встретившись на Северном флоте с капитаном 1-го ранга командиром крейсера П. Зинченко, мы вспомнили Таллин, и он рассказал, как в начале войны, будучи курсантом училища имени Фрунзе, он однажды был назначен произвести обыск в одном из таллинских особняков. Он хорошо запомнил мраморную лестницу, богатое убранство особняка и красивую молодую женщину, появившуюся в шелковом халате из глубины дома. Рассказ П. Зинченко, занесенный в мою записную книжку: «Предъявляем ордер на обыск и приступаем к делу. Она стоит в стороне и спокойно наблюдает. Я осматриваю письменный стол, бумаги — ничего предосудительного не вижу. Вот шкатулка для рукоделия, в таких обычно нитки хранят, иголки. Поднимаю крышку, и в тот же момент красавица бросается к постели. Другой курсант из наших фрунзенцев щелкнул затвором и скомандовал: „На месте!“ Я подошел к кровати, поднял подушку. Под подушкой — браунинг номер два с взведенным курком. Я снова вернулся к шкатулке. Сверху действительно нитки и всякая женская амуниция, а под нею проводничок. Стал крутить шкатулку, нечаянно нажал на дно, оно отскочило, под ним оказался радиопередатчик. И этот передатчик, и саму красавицу мы, конечно, препроводили в особый отдел. Позже стало известно, что она и не эстонка вовсе, до 39-го года служила в Париже переводчицей польского атташе. После захвата немцами Парижа была каким-то образом переправлена в Таллин со специальным заданием. Деньги на содержание особняка получала от немецкой разведки. Таллин нашпигован был немецкой агентурой».

Мои блокноты того времени полны именами. Чаще всего это имена рабочих и крестьян, честных тружеников, о которых мы много писали. Цель этих корреспонденции — показать, как на новых социалистических началах налаживалась жизнь в Эстонии. Однако дух делового созидания не исчерпывал жизни Эстонии тех лет. Она была сложнее. В нем был не только народный энтузиазм, но и злоба поспешно отъезжающих за границу буржуа. Помню взрыв нефтехранилища в гавани, пожар, охвативший все небо над гаванью, вой сирен пожарных машин и звон колоколов, тревожный и беспорядочный. Нефть вспыхивала и огненным шаром катилась к морю, где стояли корабли. Буксиры сновали, торопясь вывести корабли из гавани. Говорили о диверсии, о попытках профашистских элементов произвести путч. На другой день военный министр генерал-майор Тынес Ротберг сказал журналистам, одолевавшим военное министерство, что следствие по делу о пожаре будет произведено со всей тщательностью и что нельзя исключать возможность организованной диверсии. А еще через день министр сельского хозяйства повез нас, журналистов, в школу домоводства.

В бывшей помещичьей усадьбе, принадлежавшей, как видно, какому-то остзейскому барону, вычищенной и располированной до блеска, нас встретили сухопарая, безупречно вежливая директриса и девочки в платьях с белоснежными воротничками. Их учили здесь стирать и гладить, доить коров и разводить цветы, выводить пятна на одежде и вышивать, кроить и стряпать. Не удивительно, что наученные столь многому они сами являли собой образец аккуратности и порядка. Казалось, что светится каждый волос на их скромно прибранных головах. Директриса со спокойным достоинством представила нам будущих матерей и хозяек, которые уже сейчас, едва выйдя из пеленок, твердо усвоили, по каким правилам следует пеленать детей и как сводить семейный дебет с кредитом. Мы посмотрели молочную ферму, где в стойлах стояли белые в черное пятно, словно бы накрахмаленные, коровы, цветочные парники, в которых неоновыми огнями светились цикламены, и, наконец, были приглашены оценить кулинарные достоинства будущих хозяек.

Сидя за столом, уставленным блюдами национальной кухни, приготовленными чистенькими и скромными девочками, слушая их мелодичный, певучий говор, не хотелось думать о том, какое напряженное время переживает весь мир, а хотелось верить в одно лишь благополучие и счастье, ожидающее этих детей. Внесли пирог, украшенный взбитыми сливками, как кучевыми облаками. Предупредительно вежливая директриса объяснила, что этот пирог — последняя новинка, созданная на уроках кулинарии. Она плохо говорила по-русски, но достоинства пирога были так явственны, что перевода не требовалось. Три девочки выступили вперед и сделали книксен. Мы поняли, что они авторы новинки. В заключение приема прекрасный хор, состоящий из серебряных голосов, спел нам «Аве Мария» Шуберта. Музыка, кучевые облака пирога и ощущение необыкновенной чистоплотности, не только внешней, но и нравственной, растрогали нас. Вечером в гостинице «Золотой лев» я отстукивал корреспонденцию в газету о постановке начального обучения в Эстонии.

Воздушно-безоблачный торт вплывает в мои воспоминания об этом тревожном времени. Когда тонны стали начинялись взрывчаткой, когда уже стучали на стыках рельсов вагоны с солдатами и пушками, когда в Европе уже шла война, мы, группа корреспондентов, растроганно слушали музыку Шуберта.

Вскоре после этого в Ленинграде на Невском проспекте я встретил старшего лейтенанта Николая Сергеевича Дебелова.

Дебелова было видно издали, он был крупным и выделялся из толпы достоинством, с которым он умел носить морскую форму. Мне он всегда напоминал старого русского морского офицера тем, как уверенно, неподобострастно держался, тем, как улыбался тонкой иронической улыбкой, общей интеллигентностью облика и речи. Те, кто знал его близко, понимали смысл его иронической усмешки. Эта усмешка свидетельствовала не столько о насмешливом складе ума, сколько о глубокой внутренней застенчивости, о скромности, от которой, быть может, он и сам страдал.

Мы зашли в кафе выпить по чашке кофе и разговорились. «Не нравится мне то, что происходит. Я сейчас на „Петропавловске“ — немецком „Лютцове“ и многое вижу там».

«Лютцов» был тяжелым крейсером типа «Зейдлиц», купленным в Германии. Собственно крейсером ему лишь предстояло стать. Пока что он был лишь коробкой, металлическим корпусом, поставленным у причалов Балтийского завода. Оснащением и вооружением корабля занимались немцы, представители заводов Круппа, электротехнической компании СФР и другие. Руководил всеми работами высокий голубоглазый холодный пруссак, военный советник полковник фон Неске. Этот сдержанный и корректный господин временами исчезал, уезжал в Германию, потом появлялся вновь, всегда с извиняющейся полуулыбкой объяснял задержку поставок оборудования то экономическими трудностями, то аварией, то еще каким-нибудь происшествием. Между тем строительство «Лютцова» все затягивалось.

— Месяц назад фон Неске уехал в Берлин, — сказал Дебелое, — а сейчас вернулся и сообщил, что Германии нужны специалисты и все работающие на «Лютцове» вынуждены будут покинуть Россию.

Разговор был тревожным, велся осторожно. Дебелов не хотел казаться паникером. Он был человеком очень храбрым.

Это была наша последняя встреча в Ленинграде, недели за две до начала войны. Недостроенный крейсер остался в Ленинграде. Вместо восьми орудий главного калибра на нем было установлено четыре. Причем одно из них разорвалось, ибо имело скрытый брак — глубокую раковину, тщательно закрашенную перед отправкой в нашу страну. Крейсер стоял в ленинградском торговом порту в Лесной гавани и оттуда вел огонь по врагу в район Стрельны — Урицка. Врагу удалось его потопить. Потом усилиями моряков и специалистов Балтийского завода, во главе с известным кораблестроителем Анатолием Степановичем Монаховым (он был до войны строителем крейсера «Киров») «Петропавловск» был поднят, вступил в боевой строй и в январе 1944 года снова открыл огонь по немецким войскам.

Вот такие детали видятся мне, когда я вспоминаю довоенную обстановку на Балтике.

С чего она начинается? У многих с малолетства появляется тяга к морю и кораблям. Как же случилось, что и меня еще в юности судьба свела с балтийскими морями? Теперь, на склоне лет, я думаю, что этому помогло? Книги, прочитанные в детстве? Кинофильмы, виденные еще в немом кино? Или проникновенные слова И. А. Гончарова, которые памятны каждому мальчишке, прочитавшему «Фрегат „Паллада“»: «Но не знать петербургскому жителю, что такое палуба, мачта, реи, трюм, трап, где корма, где нос, главные части и принадлежности корабля, — не совсем позволительно, когда под боком стоит флот…»?