— Почему не идешь спать? — она берет тряпку со стола, закинув на плечо, и надевает фартук, внимательно смотря на Дилана, который встает с подоконника, со вздохом и хмурым видом направившись в сторону порога. Роббин поворачивается к нему спиной, касаясь пальцами края холодной раковины, и сглатывает, ощущая покалывание на языке. Слова угольками обжигают полость рта, и женщина просто не способна противиться своей вине. Она со вздохом оборачивается, нервно сжав ладонью полотенце:
— Дилан, — стягивает его с плеча. О’Брайен без желания останавливается, сунув ладони в карманы джинсов, и оттягивает момент, лениво поворачиваясь к матери всем телом. Женщина набирается сил, чтобы с разочарованием по отношению к себе опустить руки:
— То, что я сказала, — ей не требуется уточнять, Дилан знает, о чем она. — Я так не считаю. Правда, — уверяет, виновато щурясь, но при этом не стремится врать сыну, поэтому добавляет. — Не буду лгать, я не сразу осознала, но ты… — Она мнется, продолжая шепотом, ведь О’Брайены не из тех, кто открыто признаются в подобном. — Лучшее, что могло со мной произойти, — нервничает. Дилан отводит взгляд, крепче сжав ткань джинсов внутри карманов. Молчит. Роббин кладет полотенце на столешницу, с внутренней болью быстро приблизившись к парню, плеч которого касается, мягко дернув:
— Не злись, я больше не буду пить, — обещает. Это был момент слабости. Ей вскружило голову. Роббин неплохо справляется. Она так серьезно не налегала на алкоголь уже лет десять. И Дилан знает это, поэтому опять устало вздыхает, хмурясь, и убирая руки матери от себя:
— Я не злюсь на тебя, — вовсе нет, он не способен злиться на мать или проявлять к ней иных негативных эмоций. — Я понимаю, — парень не имеет права предъявлять ей что-либо, он хорошо знает, что пережила Роббин. — Я ведь всё видел, — не хочет вдаваться в подробности. Мисс О’Брайен и не сомневается, что её сын всегда видел. Он всё видел. Абсолютно. И от этого ей еще больнее. Женщина убеждена — все проблемы, которые её сын испытывает, возникают на почве прошлых потрясений. Поэтому Роббин страшно. Она боится, что Дилан не сможет завязать с кем-то здоровые отношения.
Но еще сильнее её ужасает мысль о том, что парень будет чем-то похож на своего отца.
Женщина отбрасывает волнение, но с тревогой смотрит на Дилана, с благодарной слабой улыбкой принявшись потирать его плечо. Парень позволяет ей проявлять нежность, хотя сам хочет скорее оказаться на улице и закурить, ему не нравится поднимать данную тему.
— Ладно, иди спать, — женщина получает необходимый внутренний покой, и разворачивается, возвращаясь к раковине. О’Брайен также отворачивается, сделав шаг к порогу. Останавливается, пальцами постучав по бедру, и мысленно парирует в своем сознании, внезапно решив, что лучшего момента быть не может, поэтому нервно трет пальцами кончик носа, обернувшись:
— Насчет Теи.
Роббин, которая успевает включить воду и хорошенько намылить посуду, прекращает водить мочалкой по тарелке, заметно нахмурившись. Она поворачивает голову, озадаченно взглянув на сына, и не успевает ничего молвить в ответ.
— Я знаю, почему ты взяла её, — О’Брайен прячет одну ладонь в карман, сделав шаг к столу, и осторожно стучит по его поверхности кулаком, замечая, как растеряна его мать. Женщина бегает взглядом по полу, после вновь встретившись зрительно с сыном:
— Ты просмотрел её документы? — и сильнее сводит брови к переносице. Дилан продолжает тихо стучать костяшками по столу, молча ожидая её реакции, и Роббин поворачивается к нему всем телом, взяв с тумбы полотенце, принявшись вытирать мокрые руки, но кран при этом не закрывает, дабы утопить в шуме воды этот разговор.
— Так необычно, — Роббин сбита с толку, потому так нервно улыбается. — Ты никогда не интересуешься воспитанниками, которых я беру, — указывает на данный факт, желая, чтобы её сын тоже обратил на него внимание, но Дилан больно равнодушно воспринимает информацию, продолжив сохранять зрительный контакт с матерью, которая вдруг начинает покачивать головой, шепча:
— Не привыкай к ней, ладно?
И не ожидает, что так резко получит вопрос в лоб.
— Почему? — О’Брайен сам не осознает, какое недоумение обрушивает на женщину. Роббин с большим удивлением смотрит на него, с недоверием сощурившись.
Он задает вопрос. С чего вдруг? Ведет себя странно.
Но вариантов нет. Роббин старается не лгать сыну, так что она со вздохом выдвигает стул, чтобы сесть, и тем самым намекает Дилану, что, раз уж он намерен вникнуть, ему придется задержаться здесь. Бросает полотенце на стол, скомкав его. Конечно, всего Роббин не может ему рассказать, но ей хочется поделиться возникшей проблемой, чтобы более не сражаться с ней один на один.
— На прошлой неделе я встречалась с её отцом.
***
Часто пациентов, которых берут на программу, возвращают по одной простой причине.
Оглядываюсь назад, чтобы убедиться — никто меня не видит, и скрываюсь в темноте высоких хвойных деревьев, ладонями касаясь жесткой коры каждого, чтобы разбирать дорогу.
Потому что пациенты предпринимают попытку сбежать.
Глаза еле привыкают к окружающему мраку. Он нездоровый, больно естественный, как я могла позабыть его? Ведь ночной лес был нашим домом на протяжении нескольких лет. Всё, что меня окутывает: тишина, смешанная с разговором сверчков и оханьем совы, аромат хвои — всё это — мой дом. Ориентируюсь на шум воды, чтобы знать, в какую сторону двигаться, но параллельно с этим постоянно оглядываюсь, дабы не потерять еле различаемые огоньки. В той стороне ферма. Роббин не выключает небольшой фонарь на крыльце и заднем дворике. Очень кстати.
Приходится смотреть под ноги. Корни, шишки, острые кустарники. Я пробиваюсь через всё это, достигая намеченной цели, и чувствую, как в мою грудь бьет восторг, и благодаря этому сердце в очередной раз замирает. Добираюсь до края леса, ладонями касаясь одного из высоких деревьев, кора которого обжигает холодом. Передо мной — открытый простор океана, бушующие волны которого с воем разбиваются о скалы у подножья обрыва. Да, передо мной обрыв, к которому ведет серая мокрая трава. Небо черное, оно практически сливается с неспокойной водной гладью. Приоткрываю рот, поскольку не могу справиться с поглощением кислорода, когда в лицо врезается столь сильный соленый ветер. И по его вине мои глаза начинают слезиться и краснеть. С хрипотой дышу, глубоко. Опускаю руки, осознав, что пучок на хрен разваливается под терзанием ветра, и не мнусь, снимая резинку, чтобы позволить волосам вздыматься вверх, хлестать меня по лицу, когда суровый морозный ветер меняет направление.
На меня обрушивается столько эмоций. Выхожу из-за дерева, прихрамывая, и с полными беспричинных слез глазами шагаю вперед, свято веря, что порыв со стороны океана способен разорвать на мне рубашку. Настолько он силен и могущественен. Стихия — то, что вызывает во мне какой-то отклик. Чем ближе подхожу к краю, тем труднее мне дышать. Ветер просто не позволяет мне. И не могу описать, что чувствую, когда уголки моих губ дергаются в улыбке, а тело переполняет неописуемая сила. Срываюсь с места. Бегу медленно, ведь мне тяжело ступать по неровной скользкой поверхности. Руки неуклюже и напряженно держу отстранёно от тела, не прижимаю их к себе, чтобы поддерживать равновесие, волосы в полном беспорядке, в голове приятный хаос. Ветер путает мои мысли, кажется, вытягивая их из сознания через уши. Фильтрует, прочищает — и я могу вдохнуть полной грудью.
К краю. Резкий спуск вниз, покрытый скалистыми выступами. Я застываю в нескольких шагах, зная, что, будь на то воля стихии, она без труда сорвет меня вниз, так как я не особо устойчиво держусь на ногах. С детским восторгом неимоверной силы смотрю перед собой, медленно разводя руки в стороны, и прикрываю веки, пропуская сквозь себя шум океана. Чайки кричат. И ничего более не существует.
Это место… Оно настолько идеальное. Оно будто создано для того, чтобы дарить ощущение свободы и легкости. Мне было необходимо окунуться в одиночество, но лишенное привычной тишины. Мне требовалась тишина, которая затмила бы мысли. Я нашла её. Здесь.
