— Я прошу прощения за то, что ставлю твою реабилитацию под угрозу, принося домой всё то, против чего ты борешься, — тараторит, хотя прекрасно знает, с каким трудом я воспринимаю информацию, когда человек так быстро говорит, возможно, по этой причине парень быстро проговаривает, исподлобья следя за выражением моего лица. Не могу знать, каких трудов ему стоит попросить прощение или признать свою вину. В данный момент, мне не до этого, поэтому продолжаю молча пялиться на него, стоя в пол оборота.
Дилан переступает с ноги на ногу, потирая ладони, и с напряжением втягивает кислород, о чем говорит то, как выражаются на его шее вены:
— Ты не хочешь вернуться в больницу? — уточняет с недоверием. — Ты можешь сказать мне, чего ты добиваешься? — с чего вдруг? — Вообще. В целом, — я не обязана делиться подобным с ним, он даже не Роббин. Роббин — мой опекун.
— Я не понимаю твоих стремлений, — парень признается, с хмуростью смотря на меня. — Чего ты хочешь? — думаю, он внятно оценивает мое внешнее состояние, понимая, что сейчас я не стану тратиться словесно на него, поэтому говорит, не выдерживая долгих пауз:
— Если ты будешь честнее с Роббин, то она сможет помочь тебе, — объясняет, доносит основные важные мысли. Чего он так ломается?
— Просто… — О’Брайен с хмурым и пристальным вниманием всматривается в мои глаза. — Скажи, чего ты хочешь? — немного отворачивает голову, чтобы искоса пялиться на меня, под другим ракурсом, словно это поможет разглядеть на моем лице нечто определенное, но эмоционально остаюсь никакой, пока медленно моргаю, внезапно осознав, что, несмотря на быструю речь, я всё понимаю. Всё. Всё, что он молвит. Поэтому в моем сознании рождаются ответные мысли, которые я не имею право озвучивать.
Я хочу одного. Определенного. Но не знаю, как этого добиться. Я чувствую себя… Потерянной. Я одна. У меня никого нет. Даже если успешно пройду программу, вернусь домой, меня выпишут — и что дальше? Ничего, потому что у меня ничего и никого нет. Ни матери, ни отца, ни связей с теми родственниками и людьми, которые вызвались бы помочь. Я одна здесь, так что нет смысла во всём, что происходит. Не знаю, что ответить. В любом случае — хорошо завершу лечение или плохо — меня ждет одиночество.
Мне нужна лишь свобода. Её мне никто не сможет дать. Кроме меня.
Моргаю, внезапно ощутив предательское пощипывание в носу, но мне удается удержать зрительный контакт с парнем, который продолжает молча ожидать ответа. Смотрю на него, стиснув во рту зубы.
«Всё будет хорошо, я помогу тебе», — дрожащие пальцы, сжимающие плечи.
Хорошо, я верю тебе, мам.
Рывок вниз, под холодную воду, что сочится в ноздри, заставляя кашлять и давиться. К поверхности поднимаются пузыри. Воздух покидает легкие — и я хватаюсь ладонями за края ванной, на автомате пытаясь себя вытащить, но мама крепко удерживает меня под водой.
«Всё будет хорошо, это поможет».
Стискиваю мокрыми пальцами кожу её рук. Таких знакомых и родных, временами теплых.
Рук, которые хотели помочь мне освободиться.
Вырываюсь. Осознаю, как долго стою, смотря на Дилана, который давно опускает руки, со странным хмурым беспокойством изучая мое лицо. Глотаю воду во рту, нервно касаясь пальцами кончика носа, и еле процеживаю, без злости, но с заметным негативом:
— Твоя мать не сможет дать мне то, чего я хочу, — глубокий вдох — дрожание тела усиливается, и я почти уверена, что Дилан замечает, как мои руки трясутся, поэтому щурится, мельком окинув меня вниманием с ног до головы, затем опять одарив больно сердитым взглядом мое лицо. Я хмурю брови, с неприятным ощущением дискомфорта признаваясь ему:
— В любом случае, вы ничем не можете мне помочь, — пожимаю плечами, проронив усталый смешок. — Поэтому не принуждай себя думать об этом, — прикусываю язык, начав медленно подниматься боком, чтобы иметь возможность стрелять взглядом в парня, который продолжает смотреть на меня, стоя на месте.
— В этом нет смысла, — поднимаюсь на этаж, более не выдерживая зрительного сражения с О’Брайеном. Разворачиваюсь, спешным шагом направившись в сторону ванной комнаты. С губ срывается хриплое паническое дыхание.
Если бы я могла.
Открываю дверь, оказываясь в замкнутом помещении.
Я бы давно освободилась.
Но мне не хватает смелости. Я недостаточно сильная, как ты мам, как ты, Рей. Поэтому я выбираю долгий путь.
Всё потому, что мне страшно.
Господи, мне так страшно.
Комментарий к Глава 13
Очередной шедевр от читателя:
https://vk.com/carrie_mcfly?w=wall-98331934_20176
========== Глава 14 ==========
Комментарий к Глава 14
может быть много ошибок
Бывало, она представляла, как спокойно и уверенно вышагивает на поле в роли одной из блистающих красоток. Да-да, тех самых, в коротких юбках и топах, с помпонами в руках и сверкающей, манящей всех улыбкой. Той улыбкой, которую каждый считает привлекательной. Худые тела, ровные животики с женственным рельефом, тонкие, длинные ноги, локоны волос в постоянном идеальном состоянии. Брук всегда мечтала быть похожей на «таких» девушек. На девушек. Сколько помнит, губила себя мыслями об идеале, и серьезная ирония заключалась в том, что Брук не относилась к «такому» типу и ничем не была на него похожа. Совершенно.
Но вот — стоит на поле. Вот, она среди тех, кому завидовала. Нет, лучше, она во главе тех самых «идеальных» девушек. Все на неё смотрят, ей, Господи, завидуют. Парни готовы давиться и захлебываться её коротким вниманием, «подруги» бродят за ней, как собачки, лишь бы быть рядом, лишь бы все вокруг знали, что они приближенные к элите. Брук, ты стала тем, кем так желала. Ты стала элитой. Так, почему внутри ты переживаешь очередной момент несчастья?
Казалось бы, ты похудела, нашла друзей, завела множество новых знакомств, так, в чем дело? Да, твоя социальная жизнь кардинально переменилась, но что насчет твоего душевного состояния? Никаких изменений, верно? Твое восприятие самой себя осталось прежним, поэтому в зеркале ты видишь ту же «страшненькую» толстушку. Смотришь в зеркало — видишь жир, уродку с полными щеками, толстыми бедрами и руками.
Когда человек ставит внешность превыше внутренних качеств, рождается зависимость от показателей тела. Нельзя измениться внешне, поборов комплексы, что засели в голове. Так не происходит. Перемены должны быть равносильные. Надо менять процесс мышления, только потом переходить к здравой оценке своего состояния, но Брук допустила ошибку. Теперь она — заложница своего тела.
Да, прежняя толстушка Брук с заниженной самооценкой в новом «идеальном» теле.
Девушка сидит на трибунах, во влажных от странного дискомфорта внутри ладонях сжимает бутылку с водой, которую без конца тянет к губам, совершая небольшие глотки — попытка заглушить чем-то проснувшийся голод. Дикий, животный. Тот, что она скрывает от самой себя. Самообман. Брук постоянно испытывает потребность в употреблении пищи, но не позволяет себе сорваться. Это напоминает бесконечную борьбу с демоном, сидящим внутри, в сознании, ведь сильный голод девушка испытывает не физически, а морально. Привычка заедать эмоциональные перепады, подавлять тревоги вторым-третим кексом, заливая сверху молочным коктейлем. Бесконтрольно вдавливать в себя еду до момента, когда охватывает приступ тошноты. И бежать в уборную, чтобы освободиться от физической тяжести, но психологически оставаться такой же раздавленной, погруженной в ненависть и злость на себя за содеянное. Чувствовать стыд и вину. Замкнутый круг. Объедается, а после неделями ничего не ест, а затем вновь — целый вечер, целый день. Всего один, но этого достаточно для серьёзного удара по психике и самооценке девушки.
Брук боится, что всё вернется. Килограммы вернутся — и её красота исчезнет. Только дело в том, что красивой она себя не считает. Она не умеет оценивать себя, она по-прежнему видит себя толстой, поэтому приходится полностью полагаться на мнение окружающих. Якобы независимая и сильная личность, но на деле требующая всеобщего признания.