— Пристегнись, — поворачивает голову, окинув взглядом Тею, которая тонкими пальцами принимается бороться с жестким ремнем, который никак не хочет поддаваться её жалким попыткам. И О’Брайен чешет кончик носа, повернувшись таким образом, чтобы иметь возможность помочь.

Зря он сунул нос. Роббин не просто так утаивает информацию.

Дергает рукой ремень, без труда пристегивая его, и невольно поднимает взгляд, обратив его на лицо девушки, которая пристально пялится в окно.

Теперь черт его знает, как общаться с этой мышью.

Каждый ведет свою собственную внутреннюю борьбу. Какое имеет право один человек перебрасывать свой негатив на другого? Никакого. Тея Оушин с чем-то сражается, как и О’Брайен. Как и Роббин. Как и любой человек. В одиночестве.

Дилан О’Брайен старательно избегает посещения больниц. В детстве он частенько здесь оказывался, не потому, что сам получал травмы. Дело было в Роббин. Всегда только в ней, и у парня выработалось детское отвержение данного места. Словно физически оказываешься в прошлом, вновь погружаясь в неприятные воспоминания, поджидающие на каждом шагу, в каждом отделении. Везде. Дилану до сих пор непонятно, почему его мать выбрала профессию, обязывающую её целыми днями находиться в стенах больницы. Ей в юности не хватило?

В постоянно чистых и белых коридорах пахнет медикаментами. Запах въедается в ноздри, в горло, вызывая приступ усиленного кашля, с которым О’Брайен идет по этажу, высматривая на белых сверкающих на свету ламп дверях нужный номер. Тея плетется немного позади. Как и прежде, её взгляд опущен, она словно высматривает что-то в ногах или наблюдает за нервным движением своих пальцев, которые вот-вот оторвут пуговицу.

— Не люблю больницы, — Дилан не стремится начать разговор с девчонкой, но поддерживать напряженное молчание ему так же неохота. Тем более, сейчас. Когда он знает.

По коридорам ходят люди: простые посетители, пациенты, врачи, медсестры. Персонал больницы раздражает. О’Брайен находит неприятным для глаз белый цвет их формы, или он навязывает себе? Возможно, стоит прекратить оценивать окружающую обстановку.

Оглядывается на Тею, замедлив шаг, ведь они приближаются к нужному кабинету:

— Тут плохо пахнет и люди какие-то… — обращает внимание на медсестру в короткой форме, из-под края которой еле вылезает ткань голубой юбки. Блондинка выходит из-за двери, больно резко устремив на парня внимание, и её лицо озаряется привлекательной улыбкой. И Дилан хмурится, задумчиво изучив девушку, не сразу признав в ней человека, с которым когда-то переспал.

— Мда… — выдыхает, закатив глаза, и невольно касается ладонью плеча, ощутив усилившиеся жжение. Оно неприятно покалывает, словно изнутри на кожу давят тонкие острые иглы, старательно вспарывая татуированную поверхность.

Нехорошо.

— Привет, Дилан, — молодая девушка бодро подскакивает к парню, перегородив ему дорогу, а к груди прижимает свой рабочий журнал, её завитые локоны забавно дергаются, а широкая улыбка кажется милой даже Оушин, которая поднимает взгляд, стукнувшись плечом о руку О’Брайена. Сегодня она предельно невнимательна. Парень намеренно заставляет себя сунуть ладони в карманы джинсов, чтобы не тереть кожу рук. Колкая боль изводит, становясь всё сильнее. И достигает своего пика, когда медсестра, в качестве приветствия, касается его локтя ладонью, несильно сжав пальцами:

— Ты вместо Роббин? — догадывается, ведь еще утром встретила мать Дилана, которая только заканчивала ночную смену. О’Брайен кивает, сдержанно подтвердив:

— Типа того.

Девушка обращает взгляд на Тею, объясняя уже ей:

— Доктор Эркиз сначала побеседует с Диланом, — говорит с паузами, будто зная, что девчонка может не поспевать за скоростью чужой мысли. Хотя, скорее всего, внешнее состояние Оушин яро кричит о её «отрешении» от происходящего вокруг. Честно, начинает казаться, что она находится под чем-то, но медсестра скрывает эти подозрения. Скажет лишь доктору, чтобы тот провел необходимые анализы.

— Проходи, — девушка подталкивает парня к двери кабинета, а сама принимается поглаживать спину Теи. — А мы с тобой познакомимся поближе, — улыбается, но не так широко, отводя девчонку к местам ожидания — мягкие стулья, поставленные в ряд вдоль стены. Оушин хмурит брови, напряжением стрельнув в лицо медсестры, начавшей без умолку болтать, пытаясь увлечь чем-то пациентку. Оглядывается на Дилана, который без желания шаркает к указанной двери, осознав, что сейчас будет выступать в роли опекуна — ответственного лица. Да и говорить придется с мужчиной, который когда-то клеился к его матери. Любой ухажер Роббин, неважно, кто он, — О’Брайен без разъяснений вышвырнет его. Это эгоизм? Наверное, но для его наличия есть причины.

Белые стены, белый пол и совершенно неясно почему — черный стол, набитый документами. Темный кожаный диван, несколько шкафов для хранения папок с делами пациентов. Полный мужчина сидит в крупном кожаном кресле. Его белый халат распахнут, на нагрудном кармане бейджик с указанием имени и должности. Дилан располагается на стуле, напротив доктора, который сутулится, изучая заключение Роббин за прошедший месяц. Почесывает лысую макушку, сонно вздохнув:

— Что ж, — откладывает записи Роббин, взяв карту пациентки. — Плохой результат за месяц.

Дилан с раздражением относится к этому мужчине, поэтому угрюмо реагирует на всё, что бы он ни сказал:

— Программа только началась, — прижимается спиной к спинке стула, ладони крепко сжав в карманах, так как вот-вот примется чесать руки.

— И? — доктор Эркиз поднимает усталый после ночной смены взгляд на парня. — Она не прибавила, — сравнивает показания, чтобы оценить, насколько плачевен результат. О’Брайен вытягивает ноги, принимая расслабленную позу:

— Слишком требовательно для профессионала.

Мужчина исподлобья смотрит на него, вдруг сдержанно улыбнувшись:

— Ты ведь сын Роббин, да? — зачем уточняет? Он прекрасно знает, кто перед ним. Чего в идиота играть?

Дилан кивает головой, слабо, и усмехается краем губ, когда доктор отводит взгляд в сторону, пытаясь скрыть то, с каким трудом втягивает в легкие воздух. Да, он отчетливо помнит, какой была их последняя встреча. Парень надеется, что рука этого типа до сих пор ноет после полученной травмы.

— Так, — Эркиз решает не заострять внимание на происходящем, возвращаясь к рабочему вопросу. — Твоя мать ознакомлена с показанием и наблюдением доктора, который занимался делом Оушин, — начинает что-то фиксировать в своем журнале. — Она часто прибегает к опустошению желудка, — принимается перечислять себе под нос. — Наедается — и два пальца в рот, — с улыбкой качает головой, словно это смешно, но на деле — это типично для пациентов с такой историей болезни. — Также она часто напивается водой перед взвешиванием, поэтому я так строго оцениваю результат. Есть вероятность, что это неверный показатель. И она весит меньше, — высказывает свои подозрения. — Я понимаю, Роббин хочет быть мягче, но с такими, как этот пациент… — поглядывает на Дилана, морщась. — Не стоит. Нужен жесткий контроль, — строгим тоном советует. — Следите за ней. Если к следующему вашему посещению улучшений не будет, её придется отправить обратно.

О’Брайен пальцами потирает сжатые веки и с легким смешком шепчет:

— Думаю, моя мать не позволит её забрать.

— Сразу видно, ты не разбираешься в том, чем мы тут занимаемся, — доктор вежливым тоном поясняет. — Роббин несет ответственность за реабилитацию Оушин, — указывает ладонью на себя. — Я проверяю результат и направляю в больницу, где она содержалась. Тот доктор, который отвечает за её состояние, сам решает, насколько хорошо протекает процесс восстановления. И он может отозвать пациентку обратно, если посчитает, что программа не помогает ей. Значит, она не готова, и ей требуется дополнительное лечение, — заканчивает, вводя парня в курс дела, хотя в этом нет необходимости, просто пытается как-то уладить с ним отношения. Чтобы Дилан, хотя бы, прекратил с таким давлением смотреть на него.