— Я могу и так, — беру у него крем.

— Ладно, — парень слишком часто вздыхает. Встает лицом к зеркалу, опираясь руками на край раковины. Закатываю рукава рубашки, зная, что обязательно испачкаюсь:

— Не знала, что у тебя и на спине татуировки, — встаю позади, изучая рисунки, которые оканчиваются чуть ниже лопаток. Да, он не смог бы дотянуться самостоятельно.

Выдавливаю немного крема на указательный палец, и рассматриваю покраснение на коже, озадаченно коснувшись другой рукой немного рыхлой поверхности:

— Ого… — моргаю. — Выглядит неприятно. У тебя даже кожа слезает. Чем ты чешешь здесь? Ножом?

Дилан резко оглядывается, процедив раздраженно:

— Ты обдолбанная?

Спокойно наклоняю голову, чтобы ответить на его зрительный контакт:

— Я видела, как ты это делаешь, — почему он скрывает нечто подобное? Дилан поднимает сощуренный взгляд на зеркало, чтобы видеть меня, ничего не отвечает, поэтому чувствую себя неловко, но продолжаю говорить, принявшись массировать пальцами больной участок кожи парня, втирая крем:

— Я не думаю, что это странно, — без напряжения и скованности обсуждаю данный вопрос, так как это нормально. Совершенно.

— Я тоже люблю ножи, — привстаю на цыпочки, чтобы лучше разглядывать кожу. — У нас девочка спала с ним под подушкой, — свободной ладонью опираюсь на его плечо.

— Веселые будни в приюте? — О’Брайен произносит с усмешкой, а я с простотой в голосе исправляю его:

— Нет, в больнице, — вижу, что он морщится. Неприятно? Не стоит так давить? Парень двигает плечами, отчего мышцы на его спине заметно напрягаются. Думаю, он чувствует себя не совсем комфортно, поэтому пытается заполнить тишину разговором:

— Где тебе нравилось больше? — расправляет плечи, наклоняя голову в разные стороны, чтобы размять шею. — В больнице или в приюте?

Задумываюсь, выдавливая немного крема на пальцы:

— Нигде, — не могу ответить что-то конкретное. Я не имею понятия.

— Может, дома? — Дилан предполагает, и моя реакция для него необычна, ведь я пускаю смешок, качнув головой:

— Не думаю, — втираю крем, замечая, что невольно вывожу траекторию татуировок.

— Почему? — он переминается с ноги на ногу. Не знаю, исходят его вопросы из интереса или это попытки быть культурным, пока я помогаю ему. Медленнее вожу пальцами по его коже, взглядом уплывая в сторону. Воспоминания — вещь опасная. Я не люблю отдаваться им, окунаться в прошлое, и сейчас с неприязнью на лице вдыхаю кислород в легкие, отвечая на выдохе:

— Мой отец слишком любил меня, — и тут же понимаю, как это звучит, поэтому не даю парню обдумать сказанное:

— Моя мать ревновала, — сильнее и с большим давлением втираю крем, заставляя Дилана выпрямиться, расправив плечи, и с хрипотой от неприятных ощущений прошептать:

— Забавно, — что? — У моей матери был отчим, — прекращаю втирать, наклонив голову, чтобы выглянуть из-за плеча Дилана, который смотрит куда-то вниз, с задумчивой хмуростью на лице рассказывая. — Он тоже… — ненадолго замолкает, будто проглотив что-то твердое в глотке. — Перебарщивал со своей любовью.

Отвожу взгляд. Медленно встаю на место, неуверенными движениями ладони продолжая массировать больные участки татуированной кожи. Не хочу пояснять, почему так реагирую на его слова, и, кажется, сам О’Брайен вдруг осознает, о чем говорит мне, будто это действительно лишнее. И мы молчим. Чем дольше находимся в тишине, тем невыносимее мне становится в душевном плане. Тяжелее выполнять просьбу. Поэтому решаю разрядить обстановку, возобновив ту тему, которой Роббин мучила парня утром:

— А, правда, — закрываю тюбик, сделав шаг в сторону, дабы дать Дилану понять, что я закончила. — Почему у тебя нет девушки?

Честно, ожидаю негатива и раздражения в ответ, ведь это попытка растрясти парня в эмоциональном плане, а то он выглядит слегка подавленным, будто своим упоминанием матери вводит себя в легкое помутнение. Но он реагирует с натянутой улыбкой:

— Ну… — поворачивается ко мне всем телом, взяв футболку со стиральной машины. — У меня есть Дэн, — шире растягивает губы, так как я отвечаю с легкой улыбкой:

— Ему такой ответ бы не понравился.

Дилан кивает, натягивая футболку:

— Точно, — тянет ткань вниз, протянув ладонь, чтобы забрать тюбик с кремом, и я отдаю его. Окей, всё проходит с успехом, я даже рада, что Роббин спит, по причине чего мы оказываемся в столь неловкой ситуации.

Опускаю голову, протянув ладони к крану, чтобы попытаться смыть остатки крема. Думала, Дилан уже покидает помещение, но он всё еще здесь. Вернее, он делает пару шагов от раковины, но наклоняется обратно, что-то разглядывая на моих запястьях:

— Что с руками?

Поднимаю взгляд, но не выше. Не на зеркало. Куда-то в сторону. Ведь по ушам бьет звонкий голос. Высокий и немного писклявый, такой… Неприятный.

«Как этого можно не понимать?! Это элементарные вещи!» — сильный удар линейкой по запястьям.

— Я ударилась, — поднимаю глаза. Смотрю на парня, потирая больную кожу, синяки на которой по некоторым причинам не успевают пройти. Дилан моргает, немного наклонив голову, чтобы лучше рассмотреть мои отметины, но я спешно поправляю рукава кофты, нервно затараторив:

— Я хотела принять душ, — кручу ручки крана, но не удается повернуть. В этот раз проблема в креме, по вине которого ладони соскальзывают. О’Брайен издает сдержанный смешок, протянув ладонь, и поворачивает ручку, с довольным видом предложив:

— Составить компанию? А то тут без моей помощи не обойтись.

Почему-то не пытаюсь отреагировать с недовольством. Думаю, я начинаю привыкать к подобному «юмору», поэтому проще отношусь к словам Дилана. Искоса пялюсь на него, морщась:

— Не стоит. Я и так увидела достаточно, — намекаю на его голый торс.

О’Брайен забавно подыгрывает или… Чем он занимается, не пойму, но не изменяет своему настрою, начав пятиться назад, указав на меня тюбиком крема:

— Мое дело предложить…

— А мое — отказать, — улыбаюсь, кивнув на дверь, и без грубости в голосе шепчу. — Вон.

Дилан слишком нагло улыбается, когда переступает порог, напоследок окинув меня взглядом, и закрывает дверь, оставив меня в желанном одиночестве. Что ж, может быть, я действительно делаю успехи. Первое время было тяжело подстраиваться под шуточки и издевки этого типа. Еще немого — и я вовсе прекращу воспринимать их. Главное помнить, что им движет исключительное желание заставить меня смущенно краснеть и гневаться.

Уголки моих губ опускаются, но лицо продолжает выражать мягкость. Поворачиваюсь к раковине, принявшись смывать крем. Сохраняю молчание внутри разума, запрещая себе развивать какую-либо мысль в сознании.

И делаю поток воды сильнее, чтобы скрыть за его шумом мои попытки опустошения желудка.

Да. Я отлично справляюсь. Я молодец.

========== Глава 11 ==========

Помещения дома полны холодного воздуха. Ветер с улицы сквозит, проникая внутрь через оконные щели, и гоняет по узкому темному коридору пыль. Старые обои давно теряют яркость цвета, теперь выглядят блекло. Деревянный дощечный пол скрипит под давлением. Дом трещит из-за непогоды: сильный дождь колотит по железной крыше, молнии сверкают, создавая впечатление, будто их удары способны выбить оконные стекла, заляпанные многогодовой грязью.

Покалывание в кончиках пальцев. Кожа ледяная на ощупь. Я аккуратно сжимаю ладони в кулаки, чувствуя необычный дискомфорт, словно поверхность кожи пронзают мелкие иглы. Сотни. После чего боль медленно распространяется, заполняя клетки организма. Морщусь, принуждая себя разжать веки. Взглядом, лишенным осознанности, исследую комнату, погруженную в штормовой ночной мрак. Еле приподнимаю голову, лежа на боку, поджав колени к груди, пальцами вожу по пыльному полу. Тонкий матрас, накрытый сваленной в ногах простыней. Моргаю. По-прежнему, не понимаю. Сколько времени? Медленно привстаю, вытягивая руки, опираясь ими на матрас. Осторожно поворачиваю голову, оглядывая помещение: голые стены. Мебель отсутствует. Не помню, была ли она вообще. Кажется, с самого рождения это помещение было лишено предметов. А, нет. Был стул. Но его, наверное, продали. У нас дома только в ванной есть унитаз и шланг от душа. В плиточном полу слив.