Никаких эмоций. Никаких эмоций.

— Ты не убила себя, — сжимает мое плечо. -Ты сильный человек.

Никаких эмоций. Никаких эмоций.

Слезы выступают на глазах. Не моргаю, дабы они там и остались и к черту высохли.

Никаких. Эмоций. Это меня убьет.

— Несмотря ни на что, не сдавайся.

Никаких…

Губы заметно задрожали. Рванный вздох сорвался через нос вместе с мычанием. Сжимаю веки. Гребаные слезы растекаются по щекам, призвав меня отвернуть от присутствующих голову.

Слава Богу, Ричард не пытается меня успокоить. Он не акцентирует внимания на моем состоянии. Он просто продолжает говорить со мной:

— Хочешь, я проведу к тебе Роббин и Дилана?

Упоминание этих людей вызывают еще больший всплеск. Я ртом ловлю воздух, чуть запрокинув голову, и пытаюсь вжаться носом в подушку, повернуться набок, но тело не слушается.

— Вообще, — полицейский прерывает Ричарда, — мне выдан указ никого не допускать к пациентке.

Эркиз явно хочет надавить на человечность, но я, сквозь давление в груди, дергаю лицом, отрицательно качнув головой:

— Не надо, — хрипло шепчу, пытаясь зарыться под одеяло, спрятаться от реальности, в который раз раздавившей меня. — Не хочу видеть… — замыкаюсь, подбирая, наверное впервые, самые верные слова, — как им грустно.

Хнычу, чувствуя, как Ричард успокаивающее поглаживает меня по голове, стараясь держаться менее эмоционально:

— Хорошо, — хмурится. — По правде говоря… позволить тебе и Дилану встретиться, было бы ошибкой.

Резко оглядываюсь, красными от слез глазами врезавшись в лицо Эркиза, и с уже открытой тревогой задаю терзающий меня вопрос:

— Что с ним?

Ричард отгоняет показное равнодушие. Он натягивает на лицо сдержанную улыбку, дабы внушить мне положительный настрой и уверить в своих словах:

— С ним всё будет в порядке. Поверь. Теперь он точно будет в порядке.

Мозг дает сбой. С болезненной вспышкой я прихожу в себя и также резко вновь углубляюсь в темноту, утеряв связь с реальностью. Затем снова. И снова. Каждый раз — чертовски пугающий и выматывающий. Будто клетки гребаного серого вещества старательно вспыхивают огнем, помогая мне пробудиться, но быстро тухнут, погружая обратно во мрак.

В конечном итоге, физическая боль становится тем маяком, что помогает мне отыскать выход из паутины бессознательности. Фокусируюсь на ощущениях, полностью отдаюсь им, несмотря на невозможность терпеть. Мычу. Попытка выгнуться, дабы унять боль в животе, — с громким стоном возвращаюсь в былое положение.

Открываю глаза. Темные пятна. Закрываю. Открываю…

Все плывет, переливается серостью. В голове — Ад. Пульсирующий, горящий Ад.

Громко втягиваю кислород носом и разжимаю веки, наконец, сумев разобраться, что меня окружает. Палата. Нетрудно догадаться, когда часто бываешь в этих бледных стенах. Омерзение застревает в ребрах, щекоча внутренний органы. Тошнота. Неестественная обездвиженность.

Не могу пошевелить. Ничем. Даже голову не оторвать от подушки.

Шаги. Эхом разносятся по помещению, врезаются в ушные перепонки, заставив меня скорчиться. Края глаз до сих пор плывут, а потому вижу знакомое лицо женщины расплывчато. Роббин. Напряжение еще сидит в груди, но, благодаря ей, мне удается выдохнуть и прикрыть веки.

— Если ты чувствуешь себя нехорошо, это нормально, — Роббин умеет поддержать. И как её только в медсестры пустили?

Укол в изгиб локтя. Я вяло распахиваю веки, попытавшись чуть наклонить голову. Вижу, как Роббин, отогнув край одеяла, вводит тонкое острию мне в кожу.

— Что это? — ничего не чувствую. Будто всё мое тело — один большой камень. Неподвижный и лишенный способности ощущать что-либо.

— Витамины, — Роббин поправляет капельницу и еще раз проверяет, нормально ли расположена игла. Морщусь, попробовав пошевелиться. И тут же отдает резкая боль в боку, заставившая меня глубоко вдохнуть и осторожно занять былое положение. Дикий дискомфорт моментально рассеивает дымку, и мой взгляд беспорядочно цепляется за лицо женщины, с мраморным выражением фиксирующей что-то на табличке над кроватью.

— Где Тея? — мой голос прорезается. Но ясность ума вдруг меркнет. Странное тягущее тепло расползается под кожей, замедляя мое дыхание.

— Тише, — Роббин держится равнодушно, что настораживает, но не отступаю, продолжив выпытывать из неё информацию.

Она выстрелила в себя. Эта дура пустила пулю в свое бедро. Они оказали ей помощь? Она же херова слабачка! Для неё гребаная простуда — болезнь смертельная!

— Мы были д-дома, — пытаюсь вспомнить и хочу чуть приподняться на локти, но руки не сгибаются. Что-то крепко держит их в одном месте, но я виню в этом неспособность свободно двигаться.

— Дилан, лежи, — мать давит мне на плечи, заставив опустить голову на подушку, и заглядывает в глаза. — Всё хорошо, — я слышу, как звучит её голос, вижу, как она смотрит на меня. И потому мгновенно осознаю, что что-то не так.

Дергаю рукой. Одной. Затем второй. Намерен согнуть ноги в коленях, опереться ладонями на кровать, занять другое положение, но продолжаю лежать пластом. Пялюсь в потолок.

Затем на Роббин. Та почему-то отходит на шаг от кровати, с хмурой печалью уставившись в ответ.

— Что происходит? — обескуражено шевелю губами, не мигая, не выражая иных эмоций, только шок.

Игнорирую боль, повторив попытку дернуть руки. Что-то крепко сдавливает запястья. Догадки. Но я отказываюсь верить.

Секундная агрессия внезапно затихает. Мышцы словно растекаются, теряя напряжение. Мои старания выдернуть руки из хватки кожаных ремней больше не так резки и наполнены яростью. Я уверен, меня приковали к чертовой кровати! Прикончу всех этих уродов. Это совершенно не смешно.

В конце концов, под молчаливым наблюдением Роббин, я врезаюсь затылком в подушку, глубоко дыша ртом и смотря в потолок с легким прищуром, ведь даже глаза наливаются пульсирующей болью и нежеланием видеть этот бледный свет.

Я засыпаю?

— Что ты мне вводишь? — паника затихает. Остаются отдаленным эхом стучать отголоски гнева. Сердце размеренно бьется. И такое спокойствие меня пугает.

— Что ты делаешь? — веки слипаются. Роббин сдержанно вздыхает, нервно переплетая пальцы своих ладоней. Не могу сфокусировать взгляд. Силуэт женщины то и делает, что расплывается, лишь на секунду обретая четкость.

С дрожью в мускулах лица удается нахмуриться:

— Где Тея? — еле шевелится язык.

Что за херню мне вводят — в мыслях вопрос звучит с интонацией утверждения.

Не могу видеть, но чувствую, как холодная ладонь Роббин ложится на мой горячий лоб. Она нервничает. Пальцы влажные. Прикрываю глаза. Могу только дышать.

— О ней позаботятся, — её голос звучит эхом, я хватаюсь за него, как за единственное, что может удержать меня в здравом уме. -Эркиз хочет добиться разрешения перевести Тею в лечебницу, которой руководит его знакомый, — голос тише. — Чтобы с ней уж точно ничего не приключилось.

— О чем ты? — мой разум не сразу анализирует информацию, так что реагирую с опозданием и не так яростно, как хотелось бы. — Что ты несешь? — тон ровный, сбивающийся на шепот.

Попытка дернуть руки — Роббин давит на мои локти:

— Ты сейчас сделаешь себе хуже.

— Роббин. Что это? — я должен кричать, но голос ниже и тише. — Развяжи. Немедленно! — удается рявкнуть, но толку — ноль. Это тупо лишает меня сил.

— Тея отправится обратно, — Роббин не смотрит мне в глаза, сквозь пелену размытости я могу разглядеть в её взгляде скорбь, но женщина внешне не выдает эмоций. — Мы не можем никак повлиять, — и, будто боясь, что я опять попытаюсь закричать на неё, тараторит: — Но я пообещала ей, что… тебе будет оказана помощь, так что…

— Отцепи эту херню! — агрессия вмиг расползается по организму, воспламеняет его и дарует силы для борьбы. Резкими рывками пытаюсь избавиться от ремней на руках и ногах. Роббин отходит от кровати, смиренно и ровно, даже строго продолжая:

— Ты будешь проходить курс лечения от зависимости, — и на том ставит точку, отвернувшись, чтобы выйти из палаты и не видеть меня таким… умалишенным.