Сглатываю.

В этом нет смысла. Ни в чем нет смысла, верно?

Нет

Ты помнишь об этом? Я была права.

Нет

Ты слаба. Ты всегда была слаба, а потому твой выход — исчезнуть.

Я сильная

Ты всего боишься!

Стискиваю оружие.

Тебя — не боюсь

О’Брайен в ужасе приоткрывает рот, когда я решаю раз и навсегда вышибить из себя Деградацию.

Не позволю тебе

Только не снова

Ты больше не сможешь контролировать мою жизнь

Демон Деградации исчезнет вместе с Кошмаром

— Тея!

Выстрел.

========== Океан ==========

Темнота отступает. Разум медленно выплывает из тумана подсознания, и ясность возвращается. Потолок. Белый, местами его покрытие дало трещину. Взгляд фокусируется на нем, постепенно разбирает мелкие недочеты поверхности, прогоняя остатки искаженности. Картинка медленно формируется. Дышу влажным воздухом. На сухом языке оседает привкус медикаментов. Осторожно поворачиваю голову, расслышав краем уха гул. Окно. Створки плотно закрыты, но почему-то странные звуки доносятся до меня. Вполне возможно, это шум внутри моей головы. Ничего не отрицаю, состояние крайне неприятное.

В подобном мне приходилось пребывать первые пару лет в лечебнице, когда меня приковывали к кровати ремнями, пичкая успокоительными, что превращали мой разум в растение, а тело — в невесомую субстанцию.

Ощущение похожее. Но вслед за ним не возникает страх. Физически и морально истощена. Не способна проявлять и давить из себя эмоции. Лицо каменное. Взгляд тяжелых глаз равнодушен. Пялюсь в окно. На бледное небо. Который час? Что за день?

Вздох слетает с сухих губ. Воспоминания наплывают волнами, но ни одно из них не расталкивает мои чувства. Остаюсь безразличной, взглядом затронув запястье руки, выдернутое из-под теплого одеяла. Изучаю. Сжимаю и разжимаю пальцы. Пытаюсь чуть дернуть на себя.

Наручники звонко ударяются о железный подголовник кровати. Прикована. Почему наручниками?

А. Я же… в человека стреляла…

Кладу голову ровно, выдавив в потолок:

— Черт… — и прикрываю веки, попробовав шевельнуться. В правой ноге отдает резкая боль.

Выстрел в бедро. Я сделала это, дабы сохранить рассудок и прогнать из себя Деградацию. Наверное, поэтому ощущаю себя такой опустошенной.

Физическое недомогание. Чем больше проходит времени с пробуждения, тем больше на теле возникает болезненных точек. Но никак не реагирую на дискомфорт внешне. Смотрю в одну точку на потолке. Ни о чем не думаю. В ушах продолжает гудеть. Колени щиплет. В спине ломит от ушиба.

Дергаю прикованным запястьем. Лязг наручников вразумляет. В глазах мелькает разумность.

Что с Диланом?

Не успеваю разразиться тревогой, как в палату без стука входит молоденькая медсестра. Завидев меня, она как-то неловко переминается с ноги на ногу, прижав к груди мобильный телефон, и также мгновенно выскальзывает из помещения, поселив внутрь меня серьезную напряженность.

Что происходит?

Несколько минут нахожусь в тишине. Сознание не вырабатывает мыслей. Тело отдает пульсацией, словно оно — одна большая язва.

От бледного света рябит в глазах.

Дверь вновь открывается. Я обращаю безразличный взгляд на вошедшего высокого полного мужчину в форме полицейского. Не местной. Он не здешний. С недоверием наблюдаю за его перемещением и даже хмурю брови, когда незнакомец встречается со мной взглядом, довольно жизнерадостно улыбнувшись:

— Добрый день, мисс Оушин, — берет стул, придвинув ближе к кровати. — Как самочувствие? — интересуется, присев на край с какой-то папкой в руках.

Моргаю, тупо соображая. Сердце участило удары. Но я по-прежнему не чувствую ничего определенного.

Через распахнутую дверь в палату входит Эркиз. У меня буквально мурашки по коже бегут от трепета, вызванного появлением человека, которого я знаю. Немного приподнимаю голову, оторвав от подушки, и издаю тихий стон, после вновь упав обратно.

Шум в ушах усиливается.

Эркиз выглядит не так воодушевленно. Он словно безликое привидение приближается к кровати, встав у тумбы, и дарит мне какой-то… сочувственный взгляд. От которого глотка сжимается, а мне и без того с трудом удается дышать.

Вновь дергаю ладонью. Наручники. Смотрю на Ричарда. Он отводит глаза с тяжким вздохом.

Мой больной разум начинает осознавать.

— Думаю, вы понимаете, почему я здесь, — мужчина в форме странно весел. Он листает содержимое в папке, бегает глазами по информации и кивает ей, продолжив говорить под моим пристальным наблюдением:

— Не переживайте. Показаний свидетелей достаточно для обвинения.

Дыхание перехватывает. В очередной раз. Невольно дергаю руками. Наручники издают противный звон. Эркиз на меня не смотрит, а мужчина одаривает улыбкой:

— Ваш отец обязательно сядет.

Выдыхаю, но как-то без доверия. Постоянно поглядываю на Ричарда, ожидая зрительной поддержки. Но он молчалив. И суров внешне. Меня это пугает.

— Как раз снова откроют его дело. И… — полицейский хочет продолжить, но Эркиз наконец открывает рот, вежливо перебив мужчину:

— Можно я?

— Да, конечно, — указывает на меня ладонью, позволяя доктору продолжить.

Внимательный взгляд примерзает к небритому лицу Ричарда. Он поправляет ворот халата с таким видом, будто тот его душит, приседает на край кровати, ко мне всем телом, и укладывает свой блокнот на колени, ручку втиснув в карман на груди.

— Тея, — начинает, и по тону голоса я всё окончательно понимаю, а потому абстрагируюсь, старательно удерживая эмоции в глотке. Мужчина поднимает на меня тяжелый взгляд, с нежеланием переходя к делу. — Ты содержалась здесь под нашим присмотром. По итогам реабилитации, тебя должны были либо определить в иной отдел для дальнейшего лечения, либо, в наилучшем случае, при согласии обеих сторон, позволить продолжить реабилитацию, проживая в семье опекуна. Но, учитывая ситуацию… — оглядывается на полицейского, скованно дернув пальцами край кожаного блокнота. — Ответственные за тебя врач и социальный работник по правилам обязаны забрать тебя обратно, прервав реабилитацию, — его взгляд примерзает к моей шее, а мой — к его. Мы не смотрим друг другу в глаза, тем самым желая утаить всё то, что чувствуем. — Поскольку твоя жизнь была подвержена опасности. Это повлечет за собой некоторые трудности в дальнейшей работе, — откашливается, запнувшись, и вовсе его глаза перескакивают вниманием в сторону окна. — Вот, как они считают.

И, словно я не понимаю причины, ставит меня перед фактами:

— Твои физические показания не улучшились, — машинным тоном проговаривает. –И ты стреляла в человека.

Глотаю ком, взглядом врезавшись в потолок.

— В качестве обороны, — ободряюще напоминает полицейский.

— Да. Но… — Эркиз теперь имеет возможность смотреть на меня, ведь я предпочитаю сверлить взглядом пустоту над собой, избегая любых раздумий. — Твое личное дело… играет против наших возможностей.

Не слушаю. Всё и так ясно. Я не хочу этого осознавать. Иначе…

Сжимаю прикованную ладонь в кулак.

…сойду с ума.

— Ты вернешься в лечебницу, — голос Эркиза топором рубит грудную клетку.

Я в любом случае, должна была бы вернуться для серьезного осмотра. Только в мои планы входило скорейшее возвращение и переход на второй этап реабилитации. А теперь…

Сдавливаю губы. Никаких эмоций, Тея. Не позволяй себе пасть духом.

Теперь меня отбросит в самое начало.

Ведь мое здоровье ухудшается.

Ведь я стреляла в человека.

— Но не в тюрьму, — полицейский вновь вставляет свое. — Это уже плюс, верно? — и не обращает внимания на недовольный взгляд Ричарда, который качает головой, оставив при себе возмущение, и склоняется ко мне, коснувшись плеча ладонью:

— Тея.

Никаких эмоций. Никаких эмоций.

Сглатываю. Стиснув зубы.

— Ты сильная, так? Ты дала отпор. Если бы ты осталась слабой, ты бы позволила ему забрать себя.

Глаза горят. Першение в глотке вызывает давление.