О’Брайен застывает подобно мне. Мой широко распахнутый взгляд опущен в пол, его — устремлен на меня. Мои руки согнуты в локтях, ладонями прижаты к груди. Его — по-прежнему сдерживают меня.

Не знаю, как долго мы стоим вот так в тишине с роем мыслей, шумящем в головах. Я начинаю приходить в себя лишь тогда, когда парень ослабляет хватку, сделав шаг назад, но руки оставляет в том же положении, перед собой. Словно окоченели, затвердели и не способны двигаться.

Поднимаю на Дилана взгляд, бледными губами молвив:

— Мне больно, — касаюсь пальцами затылка, в котором до сих пор пульсирует давление. Что-то определенно хрустнуло.

О’Брайен частым морганием не избавляет себя от проявившихся на глазах слез. Он не ноет, как Роббин, но находится на границе личной нормальности.

— Прости, — голос звучит на удивление адекватно, будто бы он и не употребляет последние пару… недель.

Опускаю руки. Смотрю на него с той же усталостью. И выдыхаю, отстранено отвернув сначала голову, затем развернувшись всем телом, чтобы двинуться в сторону двери.

— Тея… — не оборачиваюсь, но его голос звучит слишком разбито, у меня не хватает выдержки проигнорировать. Сдавливаю губы, притормозив перед порогом, и касаюсь пальцами дверной рамы, чуть повернув голову, чтобы различать силуэт парня краем глаз.

Он сутул. Совершенно утерял уверенность в позе. Чувствую — смотрит на меня, но взгляд такой тяжелый, что мне самой охота присесть.

— Ты же знаешь, — шепчет с надрывом из-за несобранности и общей пустоты, что клубится во всем его существе, — у меня к тебе больше, чем ты думаешь.

Опускаю глаза, втянув в легкие кислород. Душно.

Это не имеет значения. Сейчас не имеет.

Качаю головой, вновь отвернувшись, и переступаю порог одной стопой.

Я помогу тебе. Хочешь этого или нет.

— Тея, — голос звучит со страхом. Он в ужасе. Ведь я ухожу.

Но это не имеет значения.

Переступаю порог, и, кажется, весь мой разум переходит за черту разумного, так как в уши врезается тихое и до идиотизма невозможное:

— Я люблю тебя.

Оглушает. Будто ударом приходится по затылку, от которого мое тело на мгновение теряет силы в ногах, пошатнувшись. Со скрежетом провожу ногтями по дверной раме. Удерживаю равновесие. Застываю. Пока чужой взгляд слабым покалыванием обдает кожу спины.

Почему он говорит такое?

Без желания оглядываюсь. Напугано изучаю лицо не менее ужаснувшегося от своих же слов парня. Кажется, у него участились рвотные позывы от признания, огорошившего нас обоих.

Почему он говорит такое сейчас, в этом состоянии?

Дилан моргает, чуть покачнувшись на вялых ногах, и с бессилием просит:

— Не уходи.

Хмурюсь.

Это не Дилан О’Брайен. Он никогда бы такого не произнес. Даже если бы и чувствовал что-нибудь ко мне. Дилан О’Брайен, подобно мне, не верит в шаблонное «люблю».

Я настолько обескуражена. Настолько… не знаю, как реагировать. Никогда прежде никто не использовал данное слово в мой адрес. Я растеряна.

Сглатываю. Отступаю. Он стискивает зубы, отчего скулы выглядят жутко напряженными. Отводит взгляд, вскинув его в потолок, и ладонями накрывает лицо, скрываясь от меня, от пристального взгляда, которым осаждаю его, пока выхожу в коридор, находясь в состоянии шока.

Он сам-то понимает, что говорит?

— Прости меня, — он только что шмыгнул? Это приводит меня в ужас. — Прости, — парень горбится, опустив голову, и садится на край кровати, продолжив скрывать от меня красное лицо. Застываю на месте, с болью в груди наблюдая за человеком, который давится словами:

— Мне очень жаль.

Контролирую эмоции. Мягко скольжу стопами по полу, вернувшись к кровати, и с хмурым видом смотрю в макушку О’Брайена. Слышу, как дышит. Сбивчиво. Вижу, как трясутся его плечи. Похожим образом дрожит моя рука, когда подхожу ладонь к его голове, первое мгновение удерживая над волосами.

— Я не злюсь, — шепчу, когда молчание становится невыносимым, и аккуратно касаюсь пальцами его макушки. — Никто не злится, — не перебивает, по-прежнему прячет от меня эмоции. — Я боюсь за тебя. Ты не должен так сильно нуждаться в других людях. Раньше я боялась твоих чувств ко мне, потому что могла ранить тебя своим уходом. Теперь я думаю… что расставание — выход для тебя.

Дилан рывками мотает головой, вцепившись ладонями в мои колени. Продолжает клонить лицо. Мне надоедает его скованность, поэтому присаживаюсь на корточки, продолжив играть с его волосами пальцами одной руки, пока вторая опирается на пол. Правда, заглянуть ему в глаза не удается. Он только ниже опускает голову, продолжая демонстрировать моему вниманию макушку.

— Мы очень, — сглатываю, невольно замявшись, — очень переживаем, понимаешь? — наклоняю лицо к плечу. — Ты ведь хочешь, чтобы мы остались с тобой? — пытаюсь надавить на больное. — Ты должен будешь отправиться в больницу. Хорошо?

Отрицательно качает головой. Щурюсь, раздраженно сжав его волосы, и готова рявкнуть, чтобы вразумить этого идиота, но боюсь потерять влияние на него. Как бы то ни было, Дилан в чем-то пытается слушать меня, его волнует мое мнение, я в целом. Думаю, было бы это не так, он бы давно заткнул меня.

Смягчаюсь, погладив его по голове:

— Пора, Дилан. Больше нельзя откладывать.

Дилан касается лбом своих колен, накрыв руками затылок. Дрожит. Доносится глубокий всхлип. Хриплая попытка стабилизировать дыхание.

Нервно прикусываю губу, ладонями коснувшись его плеч, и моргаю, зная, как неприятно прозвучат следующие мои слова:

— Мы не будем такими, как наши отцы, да?

Его громкие вздохи умолкают. Не пойму, дышит ли он вообще. Опасливо сажусь на колени, руками скользнув под его плечами, и пальцами сжимаю ткань футболки под кофтой. Стараюсь обнять его как можно крепче. В локтях издается хруст моих костей. Игнорирую дискомфорт, носом уткнувшись в изгиб влажной шеи, и вдыхаю аромат никотина. Его руки медленно сползают с затылка, тяжестью ложатся на мои плечи, после с силой обхватив хрупкую шею. Морщусь, но не издаю ни писка, предпочитая такой контакт с ним, чем никакой вообще. Кажется… будто мы так давно этого не делали. Меня посещает спокойствие. В груди больше не жжется. Это самое жжение теплом разливается по телу, как ванильный сироп по испеченным вафлям.

И только я погружаюсь в нашу общую тишину, как Дилан, крепче стиснув меня руками, довольно разборчиво произносит:

— Не говори. Никому. Я сам разберусь.

Распахиваю веки, уставившись в потолок с неприятным осознанием, и сжимаю губы, повторно вжавшись носом в его шею. Первый глубокий вдох. Второй — меняю положение рук, опершись ладонями на его плечи. Встаю с колен, избегая зрительного контакта, а парень наоборот теперь ищет его, старательно всматриваясь в мои глаза.

— Тея? — хмурит брови, ведь я не даю ответа, отцепив от себя его пальцы. Это дается просто. Отступаю назад, недовольным взглядом врезаясь в пол под ногами. Дилан пристально и уже без былых слез смотрит на меня, сурово повторив:

— Тея.

Я не хочу откладывать или вновь позволять ему «самостоятельно» решить проблему. Он только сильнее углубляется в неё.

Он себе не поможет.

И когда моя стопа перешагивает порог, Дилан резко вскакивает, понимая, что я уже все для себя решила:

— Тея!

Я сообщу о твоей зависимости

С отяжеленным и частым дыханием сдавливаю кулаки, рывком бросившись ступать вперед по коридору, обратно в комнату. На лице натянутая маска из напряжения и паники, скользящей холодом под кожу.

Хочешь этого или нет

Когда вхожу в помещение, из комнаты Рубби доносится грохот, заставляющий меня с силой захлопнуть дверь. Отхожу от неё, коснувшись пальцами висков. Массирую. Шум извне. Дилан решает выместить кипящие эмоции на предметах мебели. Он ведь должен как-то избавляться от них.

Хочешь или нет

Хватаю телефон, почему-то со страхом набирая сообщение Роббин. Пальцы заметно дрожат. Но больше нельзя оттягивать.

Она должна быть в курсе всего, что происходит. Она должна знать, что О’Брайен принимает травку. Она должна наконец понять, насколько ситуация серьезная.