Вот и сейчас она пишет, что Эркиз и Роббин работают в ночную. Дилан убирает телефон, задумчиво пустив пар изо рта. В лицо бьет соленый бриз. Щурится. Затягивается травкой.

Поедет в дом Эркиза. Но когда Оушин ляжет спать. Вряд ли он достаточно собран, чтобы вести себя адекватно рядом с ней.

Тея Оушин без желания открывает дверь кабинета, в котором проходит терапия. То, как сильно ей не хотелось покидать сегодня комнату, напугало её до судороги в руках. Она боится любого отклонения от нормального поведения. Превращается в параноика, боящегося самой себя, своих особенностей. И начинает подозревать, что что-то с её реабилитацией идет не так.

Все уже собрались, давно занимаются. Мэгги с привычной улыбкой встречает опоздавшую и протягивает ей бланк с очередным психологическим тестом, который должен помочь женщине понять, в каком направлении продолжить работу с Теей Оушин. Каких успехов они добились. И какие пробелы упустили.

Тея берет бланк, молча занимает свое место рядом с Луисом, и не обращает внимания на то, как парень дергается, пытаясь вывести кружек на верном для себя варианте ответа. В конце концов он просто перечеркивает его, сжав ручку до тихого хруста.

— Луис? — Мэгги особо внимательна к нему последнее время. Парень не реагирует. Взгляд безумный. Потерянный и испуганный. Сумбур отражен на лице.

Они опять говорят с ним.

Тея с неприязнью изучает вопросы и ответы. Но лучше их наличие, нежели попытка ответить самостоятельно. Девушка косится на Луиса, замечая то, с какой резкостью он принимается выводить круги на листе.

— Зайдите в триста пятый кабинет, — шепот. Тея переводит внимание на Мэгги, которая трубку стационарного телефона к уху, с волнением стреляя взглядом на пациента. — Спасибо, жду.

Оушин хмурится. Скорее всего, Луиса сегодня переведут в другое отделение. Терапия сейчас ему не поможет.

— Смерть повсюду, — шепчет парень, не отдирая взгляда от своего бланка. Тея невольно сглатывает, дрожащей рукой удерживая ручку над листом.

— Вот, что они говорят, — Луис активно моргает. — Смерть повсюду, — привлекая всеобщее внимание.

Пальцами теребит небольшой венок из сухой травы. Отяжеленный печалью взгляд изучает его уже долгие минуты, и, если бы ни пронзительный гудок прибывающего поезда, Норам бы ни за что не пришел в себя, чуть ни обронив с плеча ремень спортивной сумки.

Моргает, оглянувшись: местный вокзал никогда не кипит жизнью. Люди редко уезжают отсюда и также редко возвращаются. Безрадостное место, на самом деле. Реин не любит вокзалы. Ассоциации возникают неприятные: его прощание с матерью, приезд сюда и встреча с семьей Брук, его отбытие в лечебницу и, наконец, возвращение сюда. В эту серость. Северный Порт его не привлекает. Не понимает, как кому-то вообще по душе может прийтись постоянная унылость этого забытого миром берегового городка?

— Извините, но вы берете билет? — старушка на кассе с недовольством жует свой сэндвич. Листики салата застревают в зубах, а прокуренный запах изо рта добирается до носа парня, который морщится, обратив на пожилую даму взгляд.

— В один конец.

Сжимает венок, спрятав сломленную хрустящую субстанцию в карман куртки.

***

— Почему ты улыбаешься? — Роббин поглядывает на меня, загадочно смотрящую в сторону горизонта, пока машина едет вдоль берега. Сижу сбоку, уложив ладони на колени, и мои губы правда растянуты в улыбку, наверное, неуместную или неожиданную, поэтому Роббин интересуется, над чем я молчаливо размышляю.

А мне нечего скрывать.

— Рубби наконец свободна, — да, с похорон прошло больше недели, а я по-прежнему иногда думаю о том, что теперь ей гораздо легче. — Она больше не будет страдать, — снова перевожу внимание на горизонт, а в отражении стекла различаю лицо Роббин. Женщина не выглядит шокированной. предполагаю, она поддерживает мое мнение. Но никогда не признается в этом.

Смерть — это болезненно, не только для умирающего.

Смерть не может приносить облегчение.

Но для Рубби это был единственный выход.

Проверяю телефон, надеясь наткнуться на ответное сообщение Дилана. Я предупредила его насчет этой ночи, может, он всё-таки проведет ее дома. По крайней мере, я буду знать, что он в порядке.

Бесцельно листаю свой короткий список диалогов. Ничего. Мои сообщения тупо уходят в никуда. Надеюсь, он хотя бы читает их.

В окне мелькает магазин для мам, и я невольно задерживаю на нем взгляд, после чего смотрю на Роббин, и своим пристальным вниманием смущаю её.

— Что? — она улыбается. — Ты так внимательно смотришь на меня. Даже неловко.

— Каково это — быть беременной? — вопрос звучит… странно, и женщина по понятным причинам косится на меня, изогнув брови. — Я к тому… наверное, это страшно — приносить в мир человека.

— Ну… — Роббин мгновение пребывает в задумчивости, стараясь собрать свой ответ по кусочкам. — Признаться честно… В этот раз ощущения иные. Беременность Диланом я еле вынесла. Это был кошмар. Я бы сделала аборт, но отчим не позволял. Я ненавидела человека внутри себя. Делала всё, чтобы ребенок родился мертвым. Рожала в муках. Это был ужас. Но сейчас я чувствую себя окрыленной. Несмотря на то, что в жизни нашей происходит полнейшая херня, извиняюсь, — пытается улыбнуться.

— Я думаю, всё наладится, — повторяю эту мысль уже долгое время.

— Я тоже так думаю, — Роббин со вздохом роняет, тормозя на светофоре за другими машинами. — Через тернии к звёздам, — ненадолго замолкает, притоптывая ногой, и кивает, нахмурившись. — Всё будет хорошо.

Избавляю её от своего внимания. Всем нам непросто поддерживать позитивный настрой.

Думала, Роббин исчерпала свой лимит «улыбки» на день, но она вдруг опять заговаривает со мной, таинственно улыбнувшись краем губ:

— А ты хотела бы когда-нибудь стать матерью?

Я как-то глуповато смотрю на неё, наклонив голову к плечу:

— Я хотела бы стать врачом.

Роббин хлопает ресницами, вдруг рассмеявшись вполне искренно. Не знаю, что вызывает у неё такие эмоции, но рада услышать смех.

— Да? — она даже слезку утирает. — Это здорово, — одобрительно кивает. — У тебя есть цель, это потрясающе. Но я имела в виду… ребенка, — видимо, ей показалось смешным то, что я сравнила профессию с материнством. — Ты когда-нибудь думала о себе в такой роли?

Подношу кулак к губам, серьезно задумавшись над поставленным вопросом:

— Не знаю, — шепчу, вызвав улыбку умиления у Роббин, и без задней мысли смотрю на неё, вполне серьезно заявив:

— Но я хотела бы ребенка от Дилана.

— Чо? — женщина с хрипотцой выдает, даже приоткрыв рот от изумления. Пялится на меня, не имея понятия, что сказать в ответ на данную новость, а я не вижу в этом ничего странного или ошеломляющего. Как я понимаю, если два человека вполне сходятся, то почему бы им не стать родителями? Вон, Ричард и Роббин вполне себе хороший пример.

Светофор сменяет сигнал.

— Зеленый, Роббин, — смотрю перед собой. Мисс О’Брайен отмирает, наконец, оторвав от меня взгляд и нервно затараторив под нос, когда ступня давит на педаль газа:

— Д-да, да.

Дома Дилана не оказывается. Я остаюсь одна, всем видом доказывая себе и окружающим, что способна контролировать уныние, усиливающееся ближе к вечеру.

Сижу в комнате О’Брайена. Рисую. Но процесс творчества вызывает злость. Ломаю грифель. Долгие минуты смотрю на испорченный кончик карандаша, затем на лист, на свои острые коленки, на часы, на экран телефона, на отправленное утром сообщение.

Тишина. Ветер качает ветви деревьев за окном. Во всем доме погашен свет. Я боюсь темноты, но не могу позволить себе тратить чужую электроэнергию, поэтому предпочитаю не выходить из комнаты, в которой горит настольная лампа на тумбе рядом с кроватью.

Я не собиралась засыпать так рано. Нет даже одиннадцати часов вечера, а глаза слипаются от усталости. Постоянная сонливость, слабость и нежелание вылезать из кровати — признак хандры. Мэгги говорит, так проявляется моя депрессия. Но у меня нет депрессии. Я просто эмоционально вымотана.