Верно говорит Мэгги. Любую, даже на ваш взгляд самую незначительную детскую «травму», стоит решать. Иначе она перерастает в проблему масштабнее.

Вот, откуда у парня взялись проблемы с контролем других, вот, почему он так зависим от «близких». Потому что он был лишен этого и решил самостоятельно построить вокруг себя зону комфорта, которой так нуждался.

Весь этот анализ молниеносно промелькнул в голове, а потому слова парня не задевают меня. Совершенно. Пусть злится. Пусть обижается. Пусть не молчит и высказывает то, что скопилось за столько лет. Надеюсь, от этого станет легче.

А вот на Роббин его признание воздействует душераздирающе:

— Нет… — она молвит только это, смотря на сына, но даже я не верю. Возможно, последние годы она действительно смогла отойти от ужаса, который переживала со своим отчимом, смогла полюбить сына от этого монстра, но большую часть жизни Дилана вряд ли испытывала к нему теплоту. Мы все это понимаем.

— Я был сам по себе! — из-за влияния алкоголя парень крайне эмоционален. — Постоянно! И при этом был обязан тебя защищать! — без остановки тычет в женщину пальцем, срываясь на хрипоту. — Следить, чтобы ты не спилась! Чтобы мудаки из бара не совали руки тебе под юбку! — Роббин моментально бледнеет, качнув головой, и Дилан с особым удовольствием раскрывает еще одну тайну: — Да! Я видел! — заявляет. -Я видел, чем ты занималась там, — щурится. — Официантка? — и качает головой. — Проститутка.

— Нам нужны были деньги… — Роббин срывается на рыдание, более не имея сил сдерживать их в глотке, и прижимает ладонь к губам, клонясь головой вниз, при этом дергаясь так, будто её схватывает судорога.

Эркиз смотрит в пол. Я слежу за всеми.

— И сейчас они нужны, -Дилан ворчит. — Поэтому ты так схватилась за него? — указывает на Ричарда, и тот исподлобья смотрит на парня, но по-прежнему остается безучастным. — Он обеспеченный мужик. И чтобы рыбка не уплыла, ты решила окатиться.

— Всё, — вдруг Эркиз подает голос. Строгий, властный, я даже на мгновение озираюсь, не понимая, кому принадлежит этот тон. Ричард с тяжелым дыханием и гневом в глазах приказывает:

— Довольно, — кивает на дверь, не сводя взгляда с О’Брайена. — Уйди. Тебя это не касается.

Я напугано таращусь на мужчину, пытаясь предположить, кретин ли он или просто бессмертный, но Дилан не реагирует с агрессией. Он тупо взирает на Ричарда своим нечитаемым взглядом и, вздернув подбородок, разворачивается, не обдав вниманием Роббин. Выходит с кухни. Прислушиваюсь к его шагам. К мощному хлопку входной двери. И прикрываю веки, погружаясь в образовавшуюся тишину.

Недолгую.

Роббин рыдает с натугом. Ей тяжело дышать, словно в глотку врастает ком. Ричард еще секунду смотрит в пол, после чего ровно выдыхает, и оборачивается к женщине, вполне спокойно заявив:

— Нам надо это обсудить, — но от звука его голоса рыдание Роббин усиливается, и Эркиз хмурится, подходя к ней, дабы ласково уложить ладони на плечи. — Успокойся, — не добивается зрительного контакта от потерявшего над собой контроль женщины. Оглядывается на меня, молча попросив оставить их.

На кухонную тумбу обратили внимание.

С пониманием удаляюсь, прикрыв за собой дверь, а сама давлюсь горячим дыханием, и быстрым шагом забегаю в ванную комнату на первом этаже. Запираюсь на щеколду и включаю кран, дабы погрузить сознание в шум воды, чтобы собственная тревога поутихла. Опираюсь руками на край раковины, привстав на цыпочки, спину сутулю, лбом коснувшись крана, и замираю в таком положении, сильно сдавив веки.

Сердце болит.

— Тише… — говорю ему, а после всасываю воздух через нос и запрокидываю голову, по-прежнему отказываясь открывать глаза. — Тише…

Болит за всех этих людей. За их несложившиеся в чем-то судьбы и потерянные в темноте годы.

Но Мэгги говорит, надо мыслить позитивно…

Ведь в мире всегда есть место розовым соплям. Да, Мэгги?

***

Какая бессмысленная жизнь

Не чувствует пальцев. Не чувствует ног. Подвижность тела давно утеряна вместе с желанием что-либо делать, как-либо бороться. Даже в мыслях сплошное затишье. Изо дня в день взгляд направлен в окно. Фокусируется и не меняет своего направления, не реагируя на попытки людей установить контакт.

Просыпается, видя блеклое небо. Засыпает, видя темное небо.

Небо

Боль от отекшего тела не ощущается. Сегодня сердце непривычно медленно ударяет о ребра, медленно перегоняя кровь. Особо холодно. И при этом душно. Жаром буквально охвачено сознание. Внутри черепа горячо. Из носа постоянно идет кровь. Привкус металла становится естественным для языка.

В палате шумно, но шум раздается эхом, совершенно не досягая Рубби. Она продолжает смотреть в окно, на небо.

Этот урод солгал

Взгляд, ничего не выражающий, но за ним тлеет обида.

Говорил, что

— Вызовите доктора Эркиза.

Томас, говорил, что мы вместе уйдем

— У него сегодня отгул.

Сухой кашель рвется через глотку. Она рвет её, изводясь тяжелым давлением. Кажется, из носа вновь течет горячая жидкость.

— А Роббин?

— Она отъехала…

Взгляд несобрано скользит с мутностью от окна в сторону потолка, когда тело насильно кладут на спину, ровно, чтобы удачно оказать помощь.

Её глаза словно покрыты серой пленкой. Она не способна понять, кто вокруг неё. Смазанные лица незнакомцев.

— Мы сможем подключить её к искусственному питанию.

Не надо

Глазные яблоки шевелятся с опозданием за мыслью. Она хочет вновь уставиться в окно, но почему-то голова не слушается, оставаясь в одном положении. Видеть всех этих людей. Кто они? Почему их лица кружат рядом с ней? Зачем они светят ей в глаза? Зачем говорят на непонятном для неё языке?

Оставьте меня в покое

Слишком неожиданно физическая тяжесть испаряется — и Рубби поворачивает невесомую голову, взглянув в сторону окна, за которым пасмурное небо одаривает стекло каплями дождя. Никаких голосов, только отдаленное эхо, но оно достаточно тихое, чтобы рубби не обращала на него внимание. Она с недоумением изучает погоду, ощутив приятное успокоение.

Мне нравится дождь

Никакой боли. Никакого дискомфорта. Вообще никаких ощущений. Легкость. Лишь в груди вместо твердых ударов образовывается каменная тяжесть. Будто наполненный кровью орган отекает, увеличиваясь в массе.

Булыжник в груди

Рубби приподнимается на локти, не находя свою способность двигаться странной. Затем вовсе приседает, всё также смотря в окно. В палате главенствует полумрак благодаря серой погоде. Слышен шум дождя. Шум ветра. Прибой воды. Каким образом ей удается слышать Океан? Рубби в растерянности моргает, с недоверием приложив к груди ладонь. Щупает кожу под футболкой пальцами, понимая, что внутри что-то жесткое, мешающее шевелиться.

Камень.

— Долго ты собираешься валяться?

Рубби медленно поворачивает голову, скользнув взглядом по стене, и тормозит им на парне, стоящем за порогом палаты, в коридоре, погруженном во тьму. Она еле разбирает черты его лица.

— Я просил тебя собраться еще полчаса назад.

Томас держит ладони в карманах джинсов, с негодованием смотрит на Рубби, готовясь вставить еще одну возмущенную реплику.

— Я одета, — Рубби плохо соображает. Она с неоднозначным чувством изучает себя. Вот — джинсы. Вот — куртка. Она готова идти.

Томас молчит. Рубби медленно спускает ноги с края кровати, при этом пытаясь собраться с мыслями и вести себя привычным образом:

— Где ты шлялся, кретин? — фыркает, но выходит как-то нежно. Она слишком часто представляла, как надерет Томасу задницу, когда он всё-таки соизволит явиться.

Представляла, что ни за что не простит его за предательство. Но сейчас эти мысли куда-то улетучились. Девушка ничего не помнит.

Томас прекращает хмуриться и говорит больно беззаботно:

— Тебя ждал.

Рубби поднимает на него удивленный взгляд, правда, голос звучит безразлично:

— А где была я?

Смотрят друг на друга. Молчат. Глаза Томаса кажутся ей неправильно стеклянными, но она не придает этому значения, когда он чуть отступает назад, позволяя темноте глубже всосать свое тело: