— Я всегда была худой, с чистой кожей, модными шмотками. В тот год только получила титул черлидерши, — я невольно улыбаюсь, видя, с каким восхищением она вспоминает свою прошлую жизнь. — Встречалась с классным парнем из баскетбольной команды. Всегда была в окружении огромного количества людей, — уголки ее губ немного опускаются, сама улыбка вдруг кривится, а взгляд холодеет. — Весь этот шум, вечеринки, пустые разговоры. Всё казалось таким значимым. Понимаешь? — бросает на меня беглый взгляд. — Этот максимализм по отношению к тому, что на самом деле не имеет никакого значения. А после обследования жизнь будто поделилась на две части. Я помню, как умирала моя мать, и не хотела повторить её судьбу, поэтому продолжала вести обычную жизнь. Но болезнь сильно сказывалась на ней. Прошло немного времени, и люди вокруг иссякли. Все те ребята, которые, казалось, были так важны, просто исчезли, — она перебирает пальцами руль, заерзав на сидении. — Я больше не могла заниматься в группе, поэтому меня исключили. Круг общения сузился до моего парня, но и с ним мне не о чем было говорить. Общих тем не находилось, ведь я не посещала группу и не участвовала в матчах, — блеск в ее глазах окончательно меркнет. — Я осталась наедине с новой собой и новой реальностью. И больше всего боялась, что меня прикуют к кровати в больничной палате.

Я непроизвольно изучаю внешнее состояние девушки. На ее лице много косметики. Наверное, под ней она скрывает свое истинное обличье. Вряд ли ее кожа так светится, не имея ни пятен, ни покраснений. Она скрывает от самой себя и от других правду о своем здоровье?

— И тогда-то у меня появился план, — она улыбается, но улыбка горькая, и у меня сохнет в глотке при виде такого опечаленного лица, хотя Рубби пытается выглядеть весело и беззаботно. — Когда мы еще жили здесь, я познакомилась со своим близким другом. После переезда мы поддерживали общение. Я просто сказала ему, что хочу сбежать. И он как-то с легкостью согласился мне помочь. Я выкрала деньги на самолет, оставила отцу записку и… ушла. Мир будто заиграл новыми красками. Адреналин, страх, волнение и неописуемое предвкушение чего-то нового, неизвестного. Тогда я поняла, что если мне и осталось недолго, то я, черт возьми, хочу ощутить как можно больше. И каждый раз, испытывая сильные эмоции, я уверяю себя, что всё не так и плохо. Прозвучит дико, но моя жизнь стала намного ярче после постановления диагноза. Весь мусор вывалился из моей обыденности, мысли о том, что действительно важно, обновились. Я будто поняла, в чем заключается истинный смысл пребывания здесь. И это так вдохновляет.

— Но иногда ты унываешь, верно?

— Иногда. Как же без этого. Унываю, если сижу в четырех стенах. Да и смысл? Нытьем лучше не сделаю. Это тяжело — настраивать себя на позитив, когда ты умираешь. Поэтому я выбрала отрицание.

— Что ты чувствуешь? — не сдерживаюсь, сжав пальцами ткань кофты.

— М? — она косится на меня, не отвлекаясь от дороги.

— Ты умираешь, — шепчу, чувствуя, как в носу начинать покалывать. — Что чувствуешь?

Рубби моргает. Быстрым движением языка увлажняет губы и откашливается:

— Желание как можно ярче проводить остаток времени, — стеклянно смотрит вдаль. — Хочу буквально впитывать в себя всё, что меня окружает. И…

Замолкает. Задеваю что-то крайне личное для неё. Чувство вины внутри меня усиливается. Девушка еле собирается с мыслями и продолжает слабым тоном:

— Хотелось бы провести это время с близким другом. А не всё вот это, — опять облизывает губы, куснув нижнюю. — Думаю, он… — пропускает смешок. — Думаю, он понял, насколько тяжело ежедневно контактировать с больным человеком. И просто отказался от меня.

Отворачиваю голову. Больше не буду открывать рот. Какого черта я вообще начала это?

А тем временем Рубби недолго молчит, полагаю, размышляя о своем друге, и сердито фыркает, сунув одну ладонь в карман, чтобы нащупать бутылочку:

— Ну и ладно.

***

Вечер обещает быть шумным. На Порт опускается темнота, гонимая ослепительным светом прожекторов. Стадион гудит. Подобное мероприятие местные жители ждут, как чертов праздник, порой относясь серьезней, чем, например, к Рождеству или ко Дню Порта. И готовятся с особым вниманием к деталям. На огромной панели уже десять минут восьмого, счет ноль-ноль, начало матча немного задерживают из-за приезжей команды, члены которой долго проходили проверку на станции.

Сегодня на трибунах много сторонников команды противника: друзья, близкие, родственники. Не местного легко узнать среди горожан Севера. Обычно они забавно кутаются в теплую одежду, в то время, как привыкшие к такому климату жители Порта обходятся легкими кофтами.

У самого поля по обе стороны расположены места для членов команд. После вдохновляющего напутствия (по мнению тренера школы О’Брайена в качестве мотивации и пинок под зад сойдёт), тренеры переговаривают с директорами состязающихся школ и судьей. Это дает время ребятам еще раз размяться и морально подготовиться.

А они готовы?

Дилан сидит на скамье, слегка согнувшись, и отпивает воды из бутылки. Физическая пытка, которую тренер устроил перед матчем, очень помогла отстраниться от лишних мыслей, поэтому парень ощущает себя вполне готовым. Даже выглядит не таким замученным, бодрее, чем после пробуждения ото сна. Дэниел сидит рядом, наконец, сумев дышать полной грудью. Всё-таки физические упражнения — лучший способ прийти в себя.

— Готов? — Браун интересуется со смешком, на что О’Брайен закатывает глаза, промычав что-то вроде: «Ага», — и отставляет бутылку, хмыкнув:

— На самом деле, я прекрасно расположен к тому, что надирать всем подряд задницы.

— Я тоже, — взгляд Дэна направлен на поле. — Всю ночь об этом мечтал.

Дилан искоса смотрит на друга, с настороженностью напомнив:

— Только не переусердствуй, иначе тебя исключат, — разминает шею, хрустя позвонками. — Или — что еще неприятней — покалечишь кого-нибудь.

— Знаю, — Дэн со вздохом унимает колотящееся сердце. — Знаю, — повторяет шепотом, пристально следя за выступлением их группы поддержки.

Брук — капитан. Брук должна стоять впереди и блистать улыбкой, заряжать всех боевым настроем, но её лицо самое бледное. Девушки вокруг намного ярче, намного активнее, намного веселее, даже если и притворяются. Их движения резкие и сильные, голоса четкие, улыбки широкие. Реин теряется среди них, несмотря на то, что стоит ближе к публике. Она нанесла нехилый слой макияжа, подвела глаза и губы, но внешний вид остается нездоровым. Она невысоко прыгает, негромко подпевает под песню, просто открывая губы и не давя из себя никаких звуков, её руки не поднимаются выше головы, вскидывание ног не выглядит гибким. Взгляд не здесь. Мысленно не здесь. Морально она ведет диалог с собой, дабы не потерять связь с реальностью, не погрузиться в размышления.

Громкая музыка. Сотни взглядов. Выжигающий глазные яблоки свет. По её вискам стекает холодный пот. Ведет счет в голове в ритм музыки. Иначе собьется.

Дэн хмур. Наблюдает за ней, но лишь негодующе покачивает головой. Этой девушке точно необходима помощь. Но не его, не Дилана, не родителей.

О’Брайен не способен долго разглядывать Реин. Как бы он не противился, внутри него всё еще томятся дружеские чувства к ней, и видеть её такой разбитой угнетает. Парень оглядывается на трибуны, с легкостью находит человека, которого не должно здесь быть. Но…

Дилан моргает, невольно сглотнув, когда Норам обращает на него внимание. На фоне общей массы активных болельщиков парень выглядит неуместно спокойным. Сидит себе, руки сложены на груди, поза зажатая. О’Брайен неоднозначно реагирует на присутствие старого друга. Это сложно объяснить, когда ты одновременно зол, обижен и радуешься. Чувство ностальгии — одно из самых неприятных, вызывающих эмоциональную слабость.

Норам был его близким другом. Был?

Реин скованно приподнимает ладонь, приветствуя О’Брайена данным неуверенным жестом. Дилан вновь глотает сухость, ощутив, как твердо колотится сердце, и с таким же сомнением подносит ладонь к виску, ответно здороваясь. Норам улыбается уголком губ и снова смотрит на поле, а Дилан чуть опускает задумчивый взгляд.