— Ты окончательно сорвался? — догадываюсь. — После её смерти?

Он явно не хочет развивать эту тему, все его моральное противостояние играет в глазах. Кем была эта Сара?

— Тогда всё началось снова, — парень больше не пытается смотреть мне в глаза. — И ухудшалось, становилось мощнее. Я… если честно, я не хочу говорить о ней, — о Саре? — Просто пытаюсь объяснить, что для меня значит комфорт и контроль. Я не могу отпустить Роббин, Норама, Брук и даже Дэна. Это какая-то болезненная потребность держать свою и их жизни под контролем. Словно цепочка, каждые элементы которой переплетены между собой связями, образуя что-то на подобии безопасного купола.

— Чего ты так боишься? — не сдерживаю вопрос, напряженно всматриваясь в его макушку.

— Я не боюсь, — он шепчет.

— Тебе страшно, — стою на своем. — Полагаю, все началось с твоего отца. Детская травма, — сама раскусываю губу до крови, переходя к тому, о чем мы не говорим. — Он часто насиловал Роббин?

Дилан заметно мрачнеет. Его пальцы обретают серьезную напряженность, сдавливая кожу моей талии. Останутся синяки. Но это неважно. Я решаюсь произнести свое предположение вслух. То, в чем он скорее всего никогда не признается.

— Он заставлял тебя смотреть на это, да?

Дилан О’Брайен закрывается. Он больше не касается меня. Не смотрит. Вздернула рану.

То, о чем я не должна знать, чтобы он мог чувствовать себя комфортно рядом со мной.

***

Бушующая ночь. Безумная стихия, вырывающая слабые деревья с корнями, заставляющая припаркованные на улице автомобили скользить по асфальту, клонящая столбы, сдирающая клумбы.

Он в этом всем безумии разбирается, уже какой час торча возле чужого дома, в котором не горит свет. Где они? Они точно покинули больницу. Он уверен. Он видел. Он следил. Так, какого черта их нет в доме?

Заглядывает в окна, но лицезреет лишь темноту. Его тело и разум заполоняет ненависть.

Где они прячутся? Где они прячут тебя? Где ты скрываешься, чертова мерзавка?

Тея умывает лицо холодной водой и вскидывает голову, взглянув на свое отражение в зеркале. В ванной комнате приятно пахнет цветами. Бледно-розовая плитка не раздражает глаза. Девушка проводит пальцами ото лба к щекам и томно вздыхает. Сон никак не идет. Гроза на улице не способствует расслаблению, а только усиливает мощность рвущихся в голову воспоминаний. Оушин еще раз одаривает лицо водой, отгоняя смятение, и выключает кран, покинув комнату.

Сомневается, что хотя бы один житель дома мирно спит. Наверняка Эркиз и Роббин так же неприятно бодрствуют. Но все комнаты, как положено, погружены во мрак, чтобы хотя бы создать иллюзию всеобщего покоя. Тея невольно тормозит на пороге комнаты Рубби, почему-то обратив внимание на то, что девушка не запирает дверь. Тоже бродит во мраке? Оушин заглядывает в помещение, не сразу отыскав девчонку, к которой по-прежнему не испытывает необходимой неприязни. Рубби сидит на широком подоконнике, прижав колено к груди. Шторы раздвинуты. Рядом стоит почти пустая бутылка виски. Между пальцем догорает сигарета. Дочь Эркиза смотрит на улицу, каким образом ощутив чужое присутствие, но реагирует на него без, кажется, естественной для неё агрессивности:

— Чего?

Да и сама Тея почему-то ощущает себя вполне спокойно рядом с ней, даже не пытается сложить руки на груди. Никакого дискомфорта.

— Ты кого-то ждешь? — предполагает Оушин, стрельнув взглядом в окно, за которым стихия разносит мусор по улицам. Рубби недолго молчит, в итоге пожав плечом:

— Нет. Наверное.

— Извини, если мое присутствие тебя провоцирует злиться, — Тея понимает, насколько некомфортно себя может чувствовать девушка, в дом которой заявились какие-то незнакомцы. Рубби вновь вздыхает, со скучающим видом потянув к губам сигарету:

— Я просто завидую, — шепчет, но тишина позволяет расслышать. Тея хмурится, не пытается уточнить, что значат её слова. Это и не требуется. Рубби любит темноту, тишину и наблюдение за стихией расслабляет её, поэтому она полна такого безразличия:

— Не хочу, чтобы так всё заканчивалось, — с хрипотой в голосе признается. — Мне только девятнадцать.

Тея приоткрывает рот, но сказать нечего. Она продолжает стоять, как вкопанная, размышляя над тем, что хотел бы услышать собеседник в такой момент, но Рубби раздраженно фыркает, помешав Оушин найти ответ:

— Тебе нечего сказать, — она сто раз проходила через такие ситуации. Всем всегда нечего сказать. — Уйди уже, — просит, упершись подбородком в колено, и продолжает с тоской смотреть в окно, докуривая сигарету.

Тея эмоционально опускает руки, оставляет девушку в тишине, вернувшись в коридор.

Рубби Эркиз завидует тем, у кого есть выбор. И ненавидит тех, чей осознанный выбор — смерть.

Тея молча возвращается в комнату О’Брайена. Парень лежит к ней спиной. Правда, девушка догадывается, что он даже не дремлет. Она забирается коленями на край кровати, не спешит ложиться. Сидит, смотрит в сторону зашторенного окна, сквозь ткань вспыхивают огни молний. От грома в ребрах ощущается вибрация. Тея сутулит плечи, поглаживая плечо, чтобы унять мурашки, и шепчет:

— Не спишь?

Ответ приходит практически сразу.

— Гроза сильная, — Дилан ерзает на боку, удобнее укладывая голову на подушку, но во всем теле продолжает зудить дискомфорт.

Оушин продолжает смотреть в сторону окна, улавливая каждый удар молнии, и тихим голосом интересуется:

— Могу я поделиться кое-чем?

На этот раз с ответом затягивают. О’Брайен в тишине переворачивается на живот, руки протиснув под подушку, голову укладывает набок, лицом к Тее, правда, взгляд сохраняет опущенным:

— Конечно, — неуверенно.

Тея набирается смелости рассказать кое-что о своем детстве, чтобы Дилан не чувствовал себя настолько некомфортно с ней. Она хочет, чтобы он понял: ей охота быть открытой с ним, просто, говорить о некоторых вещах ей непривычно.

— Когда я была маленькой, в такую грозовую ночь, мама повесилась, — сама не смотрит на парня, предпочитая в такие моменты фокусироваться на дожде. — Отец запирал её в комнате с забитыми окнами, чтобы она не могла выбраться. Наверное, он тоже любил контроль. — И переходит к основной тревоге: — Я просто не хочу, чтобы твоя проблема развилась до такой степени. Ты не тиран. Но… насколько я знаю, мой отец тоже не был таким, когда познакомился с мамой. Она иногда рассказывала о нем, о том, какой он был обходительный и заботливый. Чересчур заботливый. Я не хочу, чтобы ты деградировал в нечто подобное.

Дилан моргает, сильнее хмурит брови. Попытка вдохнуть полной грудью для него не увенчается успехом. Оушин отводит взгляд в стену, сжав пальцами плечо. Холод продолжает распространяться под кожей.

— Я не знаю, — О’Брайен не думал, что всё-таки заговорит, но похоже обстановка располагает к душевным беседам, — каким был изначально мой отец, — прикрывает веки, старательно изолируясь. — Я помню его уродом, вот и все. Он… — язык вяжется узлом, а во рту проявляется вкус горечи из-за подступающей тошноты. Тея опускает глаза, молчит, ждет. Он должен продолжить говорить.

— Как-то раз он… — Дилан вновь принимается кусать губу, бегая взглядом из стороны в сторону. Тея зачем-то кладет ладонь на его затылок, начав ногтями массировать кожу, отчего парень моментально покрывается мурашками, непроизвольно прикрыв веки и сморщившись, проронив тяжелый вздох.

— Роббин спала, он закрывал её в комнате. Я остался с ним, — прерывается, откашлявшись, а Тея хмурится, догадываясь, к чему всё идет. — И он сказал мне раздеться.

Оушин старается не проявлять эмоций, но чувство тошноты становится невыносимым. В глазах жжется. Девушка еле справляется с собой, концентрируясь на парня, следующие слова которого внезапно вызывают темные пятна перед глазами.

— Эм… он, — Дилан хмурится, словно сам не до конца верит своим воспоминаниям, — дрочил на меня. Сидел на диване, меня поставил к телевизору и долго-долго… — замолкает. Судя по всему, это продолжалось долго, а для ребенка так вообще вечность.