Оушин часто моргает, сильнее склонив голову набок, словно не понимает, о чем я:

— В моем понимании нет.

— Да, точно… — ладонями касаюсь висков, пальцами скользнув к затылку, не сдержав в обреченного вздоха. — В твоем понимании… — верно, это ведь Тея. Со своим пониманием мира. Иным. Нестандартным.

— Но я имела в виду не дружбу, — девушка в очередной раз выбивает меня из колеи. — Иной вид симпатии, — Оушин с тревогой заглядывает мне в глаза, невольно шагнув ближе. — Я ведь не нравлюсь тебе?

И с новой силой впивается в мое лицо напряженным взглядом. А мимика того теряет эмоциональность. Я уставился в ответ, полностью лишив себя любого проявления чувственности, думаю, мой стеклянный взгляд напугал бы любого, но Тея не пытается вернуть безопасное расстояние между нами. Стоит, вскинув голову. Смотрит с не менее леденящим видом, выпытывая ответ. Который я выдаю чуть громче, позабыв об опасности быть застуканными Роббин:

— Нет, — яро всматриваюсь ей в глаза, качнув головой. — Нет, — дергаю лицом, слыша жужжание мыслей в ушах. — Нет, это всё травка. И… — ставлю руки на талию, нервно куснув губу.

— Хорошо, — Тея тепло улыбается, — теперь мне спокойней, — вновь отступает назад.

Кошусь на неё с недоверием:

— Спокойней? — невольно цепляюсь за сказанное.

Девушка пожимает плечами, сцепив пальцы рук на животе:

— Я переживала, что у тебя могут быть ко мне какие-то чувства.

— Нет, — перебиваю больно резко, скользнув ладонью по губам. — Вовсе… — сжимаю веки, пальцами одной руки надавив на них, и тихо вздыхаю, который раз качнув головой. — Нет, — и опять опираюсь руками на талию, взглянув на Оушин. — Нет.

Тея сбивает поток моего бессмысленного отрицания:

— Не станешь больше употреблять? — улыбается.

— Нет, — не задерживаю на её лице взгляд. — Это дерьмо…

— В прямом смысле дерьмо, — девушка тихо смеется и замолкает, начав заметно мяться от молчания, вновь повисшего над нашими макушками. Я перевожу дыхание, понимая, что если сейчас не вернусь в комнату, то уже вряд ли заставлю себя мысленно заткнуться, поэтому решаю поставить окончательную точку, дабы вернуть себе эмоциональный баланс:

— Значит, всё в порядке? — окидываю девчонку недоверием. — Между нами?

— Конечно, — кажется, она совсем не скована, но не верю её спокойствию. Это маска идиотки, правда, я слишком устал, чтобы срывать с неё облик дуры, поэтому принимаю такое завершение разговора и протягиваю ладонь:

— Друзья? — нет, вовсе не такого я ожидал. Мне казалось, после обсуждения должна прийти легкость, но в груди будто остается тяжелый камень, который станет виновником очередной бессонной ночи.

— Нет, — Тея широко улыбается, её ответ вызывает лишнее напряжения в теле, но организм охватывает прохлада, когда девушка пожимает мою ладонь ледяной рукой. Не отвожу взгляда, не сдержав возникшего в мыслях вопроса:

— Plus que des amis?

Она не поймет. Но сжимает крепче мою ладонь, уголки бледных губ опускаются:

— Не привязывайся ко мне, — разъедает ледяным взглядом. Серьезным, давящим, но не отворачиваю голову, не прячусь от него, принимая и впитывая. Молчу. Смотрю. Тея натягивает на лицо улыбку, дернув нашими сцепленными ладонями:

— Спокойной ночи, — разжимает пальцы, отступив. Более не выжидает. Отворачивается, продолжив свой путь к двери комнаты, и я не томлюсь в ожидании, развернувшись, но мои шаги тяжелые, ноги ватные. Иду медленно, ощущая то, как под давлением мыслей способность передвигаться понижается, уступая место слабости.

Хмурость лишь усиливается. Никакой легкости я не ощущаю ни физически, ни морально. Мы… переговорили. Все выяснили, но…

Тея Оушин не была собой. Она лгала.

И я солгал.

Bien sûr, plus que des amis.

— Дилан?

Не ожидаю, что она окликнет меня. Касаюсь ручки двери, оглянувшись на Тею, которая стоит на пороге своей утопающей в темноте комнаты. В её глазах, на лице читается напряжение, легкая тревога. Девушка бросает на меня взгляд, поэтому отзываюсь кивком:

— М?

Оушин опускает глаза, хмурясь, отчего волнение выражается сильнее:

— В последнее время, мне охватывает неприятное чувство…

— Какое? — устало интересуюсь. Тея сжимает ткань полотенца:

— Будто кто-то наблюдает, — стреляет на меня стеклянным взглядом, пронзая, думаю, не намеренно. Но моральный удар я получаю, ощутимо напрягаясь от её заявления.

Значит… Я не один чувствую что-то подобное?

Оушин отворачивается, пропадая в темноте комнаты, и закрывает дверь. Я еще недолго топчусь на месте, наконец, отдаваясь усталости, и перешагиваю порог, но дверь не решаюсь закрыть до конца. Оставляю щелку, чтобы… если что, услышать шум.

Растираю лицо ладонями, минуя кровать. В помещении становится достаточно прохладно, поэтому подхожу к окну, резким ударом прикрывая створку, и берусь за шторы, готовясь окончательно закрыться от реального мира, как вдруг взгляд цепляется за движение. Врезаюсь зрительно в забор и шевелящиеся ветви деревьев. Ветер гоняет листву, оживляет темную улицу, а движения привлекают внимание, порождая иллюзию чужого присутствия.

Хмурю брови, с напряжением всматриваясь в темные участки.

Или… мне вовсе не кажется?

========== Глава 28 ==========

Понять себя — принять Океан.

Сдаться — выбрать Деградацию

Вода закипает. Бурлит. Большими каплями выплескивается за края небольшой кастрюли. Но активность кипящей жидкости не приводит Дилана в действия: парень продолжает стоять на месте, с опущенной головой, хмуро смотреть на бушующую воду, опираясь костяшками на кухонную тумбу рядом. Во взгляде отсутствие. О’Брайен с самого утра бродит в легком помутнении, испытывая привычную усталость после неспокойной ночи. Сны терзали его обрывками. Он то и делал, что просыпался, кажется, каждые полчаса. А все почему?

Дилан вовсе не шутит, заявляя, что ему необходим самоконтроль. А его достижение возможно только через светлость ума. А светлость ума зависит от понимания самого себя. Все просто. На первом этапе парень и застревает. Чтобы вернуть равновесие, надо разобраться в спутанных мыслях, а для этого стоит ненадолго оторваться от привычной среды.

— Дилан?

О’Брайен без резких движений выходит из состояния отрешенности, вернувшись в реальный мир после тихого, какого-то осторожного обращения Роббин. Женщина входит на кухню и минуты три молча наблюдает за сыном, стоящим у плиты. Она ожидает от него каких-то действий, но парень замирает и, видимо, остается без движения уже долгое время.

Дилан поворачивает голову, сонно-равнодушным взглядом коснувшись лица матери, которая тепло улыбается, приблизившись к нему, чтобы взять фильтр с водой:

— Вода, — кивает на его кастрюлю. Парень отводит глаза, больно сердито выдавив:

— Знаю, — но не спешит продолжить приготовление завтрака. Если честно, он не помнит, что вообще намеревался сделать, поэтому с большей суровостью на лице, наличие которой скроет его озадаченность, смотрит на кипящую воду, пока Роббин дублирует его голос в голове, вдруг осознав:

— Заболел? — с присущей материнской заботой изучает лицо сына, ладонью накрыв его горячий лоб. Обычно она не позволяет себе касаться парня без предварительного разрешения. Прозвучит странно, но Дилан сам воспитывал в матери скованность в желании прикоснуться к нему, поэтому сейчас он рассерженно зыркает в её сторону, правда, результат это не приносит. Женщина с волнительным видом поворачивается к нему всем телом, второй ладонью накрыв его затылок. Она всегда так поступает — жест, демонстрирующий повышенную встревоженность.

— Я купила новые таблетки от простуды, — догадывается, что Дилан мог простыть во время шторма, значит, он покидал дом? — Сейчас принесу, — разворачивается, не видя, как О’Брайен предпринимает попытку отказаться, но дергает ладонью в сторону женщины, сдавшись. Пусть делает, что хочет, Дилан и правда чувствует себя паршиво: в глотке першит, нос забит, голова раскалывается, виски сдавливает. Кашель рвется с губ, парень успевает накрыть рот тыльной стороной ладони, и вновь пялится на бурлящую воду.