— Думаю, я понимаю, что ты чувствуешь, — Роббин играет с заусенцами на пальцах, наблюдая за своим действием. — Хорошо помню, в какой момент внутри поселилось это ощущение непринятие самой себя, — говорит медленно, спокойно, чтобы Тея смогла поспевать за ходом её слов. — Когда я узнала, что беременна, — печальная улыбка отражается на лице. — Я и школу не окончила, моя мать давно не вылезала из запоя. У меня никого не было, — вздыхает, какое-то время сидит молча, постепенно мрачнея. — Я больше пила, больше курила, колотила живот, надеясь, что ребенок погибнет, — не смотрит на Тею, боясь её презрения, но девушка остается невозмутимой. — И когда он родился… Я не принимала ни себя, ни его, — Оушин наклоняет голову, внимательно наблюдая за эмоциями, читающимися в глазах женщины. — Мне хотелось сбежать, это было неправильным. Если честно, алкоголь помогал мне не верить в реальность происходящего, — Роббин вновь замолкает, окунувшись в неприятные воспоминания, оттого Тея решается на смелость:

— Простите, а… — нервно хватается за кружку, набрав больше кислорода в легкие. — Отец Дилана? Он разве не попытался вас поддержать?

Роббин как-то презрительно хмыкает, губы кривятся в ухмылке, а взгляд становится холоднее:

— Отца Дилана я в первую очередь не желала видеть.

— Почему? — Тея произносит раньше, чем обдумывает, поэтому прикусывает губу, надеясь, что её расспросы не обидят женщину, но Роббин как-то необычно улыбнулась, бросив короткий взгляд в сторону двери, и подалась вперед, опираясь локтями на стол:

— Тея, я тебе скажу кое-что, но обещай, что… — не продолжает. Тея все понимает, смотрит в глаза Роббин, явно нервничая, будто бы понимает, что ей не стоит этого знать. Мисс О’Брайен садится ровно, без излишнего отвращения процедив:

— Отец Дилана — мой отчим.

Не смотрит на Оушин. Оушин не смотрит на неё. Но воздух куда-то испаряется, и дышать становится тяжелее. Тея не хочет этого знать, не хочет понимать причин поведения Дилана, но начинает…

— Мой отчим…- Роббин терпит секундную заминку. — Питал ко мне особую извращенскую любовь, — пальцами касается прикрытых век, после надавливает на виски. — Я не стану вдаваться в подробности, ты и сама прекрасно понимаешь, через что я проходила каждый гребаный день, — да, Оушин понимает, и Роббин уверена в этом, потому что знакома с её личным делом. — Когда я родила Дилана, я не дала ему имени. Мы его не зарегистрировали. Скрывала ребенка, существование которого отрицала, — женщина опускает руки, принявшись дергать полотенце, сложенное на столе. — Отчим увез меня из дома матери. Та постоянно ревновала его ко мне. Странно, да? — пропускает смешок, стеклянно смотря на ткань, которую мнет. — Вроде, мать должна быть в ужасе, что её ребенка насилуют, а она просто… — хмурится. — Колотила меня, обливая матом, — голос звучит тяжелее. — Если честно, я не знаю, что с ней сейчас. Мы не общались с момента рождения Дилана. Как и не виделись.

— А что произошло с его отцом? — Тея. Заткни. Рот.

Девушка не смотрит на Роббин, боится зрительным контактом надавить на женщину, но та, как ни странно, отвечает с подозрительной легкостью:

— Он был убит, — улыбка проявляется на её лице. Улыбка облегчения, словно ей было необходимо подвести разговор именно к этому факту, чтобы выпутать себя из паутины воспоминаний, и напомнить себе, что реальность обстоит иначе. Нет больше её кошмара. Нет.

— И в день его смерти мой дискомфорт, мое отвержение самой себя исчезло, — Роббин выдохнула, принявшись аккуратно складывать полотенце. — Может, и тебе нужно избавить себя от причины своего дискомфорта? — краем глаз видит, как Оушин обращает на неё внимание, но не дает ей что-либо сказать, вдруг подметив:

— Но, Тея. Это чувство бывает с разной направленностью. В моем случае, последствия были негативными, но что-то мне подсказывает, что твой дискомфорт вызван потерей зоны комфорта. Ты ощутила что-то новое и боишься этого? — переводит на неё взгляд, сощурившись. — Верно?

Тея опускает глаза, вновь сжав пальцами кружку. Молчит.

— Это самое «новое», как думаешь, способно навредить тебе? — Роббин не сдается, подводя Тею к правильной мысли. А Тея молчит. Не отвечает.

Мисс О’Брайен нервно покусывает кончик губы, видя, что разговор заходит в тупик и его стоит завершить, но положительным образом, поэтому она улыбается:

— Ты только начинаешь жить, — напоминает.- Ты не в больнице. У тебя столько возможностей. Откройся им, — смотрит на Оушин, но она не отвечает, продолжив стучать пальцами по кружке. — Не бойся. По опыту знаю: жизнь в негативе к хорошему не приводит. Прошлое забыть нельзя, отпечаток накладывается, но… — мнется, пытаясь подобрать верные слова. — Сейчас, в этой жизненной ситуации, ничто не мешает тебе. Ты свободна.

У Оушин что-то екает в груди, что-то отзывается, но внешне она остается холодной. Роббин ставит точку. Всё, что она могла сказать, она сказала, теперь очередь за Теей. Девушка должна понимать, что действительно играет роль, а о чем пора уже и забыть.

Женщина поднимается:

— Поможешь мне с завтраком? Иначе баран проснется, а корма нет, — улыбается, направившись к холодильнику, поэтому не видит, как Оушин сжимается, обняв себя руками, когда женщина упоминает своего сына. — Он очень злой, когда голодный, — вновь открывает холодильник, вдруг замешкав. — И… — оглядывается на Тею, с которой пересекается взглядом. — Не говори ему, что я тебе рассказала. Мы не вспоминаем прошлое. Для нас его просто нет.

Улыбка. Отворачивает голову, возвращаясь к своим материнским обязанностям.

Оушин отводит взгляд, сильнее сдавив пальцами свои предплечья.

Почему…

Выражение её лица приобретает мрачность, тяжесть, еще большую хмурость.

Почему она не может быть такой, как они? Почему она не способна мыслить, как они? Ей бы очень хотелось отбросить свое прошлое. Особенно теперь, когда происходит нечто неправильное. Что-то внутри борется с её установками.

Дилан О’Брайен. Он всё испортил.

Всё, что она с таким трепетом выстраивала и планировала.

Всё рушится.

***

Я. Всё. Испортил.

Взгляд пронзает чертово отражение лица. Хмуро, сжав зубы, смотрю в зеркало, подмечая несвойственную себе бледность. На её фоне полученные за ночь отметины выделяются на коже: красные линии на мышцах татуированных плеч, полученные в попытках Оушин причинить мне боль, на торсе — следы от пальцев, редкие намеки на замедление или прекращение действий, дабы дать ей возможность перевести дух, на спине… Да везде. Везде остаются отметины.

Стою у зеркала, окидывая хмурым взглядом кожу, пока пальцами застегиваю пуговицу темных джинсов. Кожа ключиц… Я бы сказал, что меня пожелали истязать, возможно, разорвать глотку к черту, но, видимо, в этом плане мы с Теей похожи. Касаюсь пальцами ключиц, изучая багрово-фиолетовые отметины. Выглядит красиво. И получены они через удовольствие. Поэтому их наличие не вызывает отрицательных эмоций.

Ложь.

Я зло хмыкаю, ущипнув себя за больной участок кожи. Гребанные отметины, как гребанное напоминание о том, что я натворил. Просто, на хер все это.

Вынимаю с полки шкафа мятую черную футболку, натягиваю, после чего хватаю кофту, рывками надевая поверх, надеясь, что это скроет отметины от лишнего внимания. Вновь смотрю в зеркало, сутулясь, и дергаю ткань одежды вниз, скользнув взглядом по своему телу. Отвратительно. Выгляжу, как идиот, и как только…

Стоп, откуда эти мысли?

С неприязнью пересекаюсь с самим собой взглядом, сощурившись, и оценивающе всматриваюсь в свои глаза. Это все из-за случившегося. Я виноват. Я не удержался. В который раз мой эгоизм превращает меня в непонятный сгусток неуверенности и стыда. Ненавижу это состояние. Мне нужно…

С обреченным вздохом опускаю руки, чувствуя, как злость медленно откатывает на задний план, выдвигая вперед чувство вины и тревоги.

Мне нужно поговорить с ней. Это очевидно. Роббин права. Я не найду успокоения, пока мы с Теей не обсудим произошедшее. Мне требуется выпросить её прощение.