— Почему не отвечаешь? — не могу проигнорировать интерес.

— Пока не готов, — его ответ прост, но мне нужно всё разжевывать, поэтому я не прекращаю мучить парня болтовней:

— К чему?

С губ Дилана срывается обреченный вздох. Он закрывает тетрадь, отложив её в сторону, и складывает руки на груди, уставившись на меня сонным взглядом:

— К поддержке, — объясняет. — Чтобы оказывать какую-то помощь другому нужно самому прийти в норму.

Я пораженно хлопаю ресницами:

— Как ты ответственно подходишь к понятию «дружба».

А О’Брайен как-то мрачно усмехается, ладонями скользнув по лицу:

— Мне кажется, это мое проклятье — ко всему относиться серьезно.

Мычу в ответ, устремив взгляд на свои пальцы с покусанными ногтями. Странный парень со странными привычками и странным мнением об обыденных вещах. Но это и делает его интересным. И он мог травмироваться или погибнуть, помогая мне. Мне! Черт, это была бы самая нелепая и бессмысленная смерть в истории Северного Порта.

Касание. Не поворачиваю головы, продолжив следить за движением своих ладоней — сжимаю и разжимаю ткань футболки, иногда оттягивая её, а тем временем пропускаю через себя легкое прикосновение. Краем глаз вижу, как Дилан задумчиво смотрит на мои волосы, пальцами убирая прядь за ухо. Аккуратно, словно это действие вообще должно остаться незамеченным. И я делаю вид, что меня оно не задевает, хотя мысленно паникую, ведь… Чем он занимается?

О’Брайен проводит пальцами за ухом, как бы укладывая там прядь, чтобы она наверняка не выпала обратно, и после секундного молчания вполне собрано задает вопрос:

— Резинка есть?

А вот мой голос звучит рвано, с придыханием:

— Ага, — ерзаю на диване, потянувшись к тумбочке, с которой, в силу своей неуклюжести, скидываю пару вещей, но нахожу резинку, только в этот момент задавшись вопросом: «Эм, а зачем?» — я не собиралась завязывать волосы, так что…

— Дай.

Протягиваю без попытки оценить его приказной тон. Парень берет резинку, садится немного боком, и меня призывает повернуться к нему спиной. Я усаживаюсь на краю дивана, одну ногу согнув в колене. Дилан принимается пальцами расчесывать мои еще влажные волосы, а меня охватывает неприятный жар, который пытаюсь скрыть за непринужденной беседой:

— Швея и личный парикмахер, — хмыкаю с натянутой улыбкой. — Твоей девушке повезет.

Дилан поднимает пряди выше, принявшись завязывать резинкой:

— Это не покроет мою черную душеньку, — судя по движениям руки, он делает пучок. Сжимаю пальцами колени. Это я должна быть полезной, а в итоге только он делает что-то хорошее, положительно влияющее на меня. Я в свою очередь приношу только беды.

Откашливаюсь, немного морщась, когда парень сильно сжимает волосы, вызвав резкую боль, молнией прокатившуюся по моему позвоночнику. Кожа сразу покрывается мурашками, и я принимаюсь растирать руки, чтобы скрыть свою реакцию на грубость:

— Была ли у тебя такая мысль… — не могу продолжить, поскольку с приятной вибрацией в груди прикрываю веки, когда Дилан жестко оттягивает волосы, снимая резинку, так как у него не совсем получается с первого раза собрать их в пучок:

— Какая? — вновь берется. Попытка номер два. Хмурю брови, сглотнув:

— Будто ты не создан для этого.

— Для чего?

Пытаюсь сосредоточиться на беседе, но с непривычным наслаждением воспринимаю… Неважно, просто говори!

— Для нормальных отношений, — шепчу, наклонив голову, чтобы лучше ощутить, как натягиваются пряди волос. — Любви и иных чувств симпатии.

В спину прилетает смешок:

— Подобное дерьмо преследует чаще, чем ты можешь себе представить, даже несмотря на то, что я уже прекратил пытаться.

Открываю веки, проявив заинтересованность:

— Ты с Брук пытался? — немного поворачиваю голову.

— С ней и с еще одной девушкой, — он спокойно признается. — Год назад разошлись.

— Не твой человек? — предполагаю, чувствуя, как он закрепляет волосы:

— Я не ее человек, — изменяет мои слова. — Я ничей, — дергает мой пучок, словно играясь с ним. — Я не смогу построить что-то здоровое с другими людьми, когда сам не совсем здоров, — вполне логичное умозаключение. Мне нравится. Он может правильно выстроить свои мысли, выдать их понятным и верным образом. У меня не выходит, поэтому, какая удача, этот тип способен разобрать мои невнятные попытки что-то сказать.

Вожу пальцами по коленям. Наступает тишина. Я не спешу занять прежнее положение тела, ведь Дилан продолжает осторожно убирать за уши выпавшие из пучка локоны моих волос. Чувствую. Опускает ладонь ниже, скользнув по затылку, и пальцами давит на кожу, немного поерзав позади меня. Что он на этот раз делает?

Проводит вдоль. От лопаток до волос. Большим пальцем скользит, остальными давит, нащупывая мой пульс. Сама ощущаю, как колотится сердце. Наверняка парень сейчас раскроет мою взволнованность. Но произносит он иное.

— У тебя такая тонкая шея, — голос задумчивый, какой-то низкий. Хмурюсь, глотнув воды во рту, и слегка дергаю головой, не зная, что ответить. Дилан крепче сжимает пальцами мою шею, сдавливает, и мне становится страшно. Нет, не потому, что он лишает меня воздуха. Я боюсь реакции, которая следует на его действия. Вибрация. По спине.

— Хочешь ее сломать? — пытаюсь отшутиться, ведь О’Брайен и правда перебарщивает, ладонью скользнув к моему подбородку, чтобы как следует обхватить шею, и давит. Стискивает. Вызывает легкое удушение, заставляя меня приподнять голову, взглядом вцепившись в потолок. Этого не описать, ощущение безумно странное. Я заметила эту перемену еще в первые дни после того, как пришла в себя.

Между нами. Что-то не так. И сейчас я в полной мере осознаю это, пока его пальцы стискивают шею, принуждая меня прикрыть веки, губами схватив комнатный воздух. Руки обессилено опадают. Он сидит близко. Понимаю это, когда затылком касаюсь его виска, а Дилан остается неприятно хмурым, проронив хриплым шепотом:

— Иногда возникает желание.

***

Мне не нравится проводить время в больнице, поэтому на каждом осмотре я старалась показать, что успешно иду на поправку, и, наконец, мне разрешают вернуться домой. Ночи, проведенные в больничной палате, возвращают меня в прошлое, о котором мне не хотелось бы вспоминать лишний раз. Вообще стоит держать данные мысли взаперти. Дольше протяну, а это не будет лишним. Я не могу уйти. Пока не получу внутреннее успокоение.

Сижу на кровати, спустив лямки лифчика. Роббин сидит чуть позади, массируя мне спину, при этом втирая разогревающую мазь в кожу:

— Если будешь чувствовать себя нехорошо, сразу говори, — она постоянно твердит это, просит меня быть честной и открытой, но я никогда не признаюсь в плохом самочувствии. Нет желания возвращаться в больницу.

— Всё серьезно, Тея, — она аккуратно массирует поврежденные участки, но мне приятна боль, которая возникает при контакте. — Тебя… — откашливается. — Поставили на учет, — кажется, дела совсем плохи. Роббин обычно не показывает своей несобранности, а в последнее время она выглядит очень напряженной и тревожной. Скорее всего, она о чем-то умалчивает. Но мне-то что? Моя задача — продержаться в этом доме до тех пор, пока не придет час исчезнуть.

— Если через месяц улучшений не будет… — начинает, резко прервавшись, и качает головой, откидывая свои мысли в сторону. — Не думай об этом. Ты у нас сильная, — эту фразу она повторяет часто. Слишком часто. Успеваю проникнуться к этим словах особой ненавистью, ведь это не так. Совсем не так. Я не сильная. Просто… Просто мне «повезло». В очередной раз.

— Насчет учителя, — вдруг вспоминает женщина, когда на пороге комнаты показывается О’Брайен, сунувший ладони в карманы джинсов. Без кофты. Я искоса поглядываю на его татуированную кожу. Парень встает на месте, плечом опираясь на косяк, а руки складывает на груди. Нагло разглядывает меня. Хорошо, что мне чуждо смущение своего тела. Просто… Мне жаль людей, которым приходится видеть этот костлявый ужас.