— Ты пожалеешь, — такой холод. Сам же давлюсь им, прикусив язык, но не подаю виду, отвернувшись и продолжив идти. Покидаю кухню. Чувствую взгляд матери, провожающий меня до тех пор, пока не пропадаю за стеной, направившись к лестнице.

Она сама будет виновата. А кому, если не мне разгребать её эмоциональное дерьмо? Взрослые — такие же дети, пытающиеся строить из себя что-то собранное, мудрое. И меня раздражает перспектива собирать эту идиотку по кусочкам после каждых неудавшихся отношений.

Не хочу думать. Не хочу.

Поднимаюсь на этаж выше, чувствуя, как усиливается мое раздражение. Оно отчасти не имеет основания. Мне только дай предлог — и негатив начнет усиливаться, поэтому необходим такой контроль мыслей и избегание меланхолии.

Меньше. Думать.

Без стука берусь за ручку двери чужой комнаты, дернув на себя:

— Тея, забери свои… — со вздохом и неуместным возмущением переступаю порог, в то же мгновение проглотив язык.

Оушин с привычным равнодушием на лице переводит на меня спокойный взгляд, удерживая костлявыми руками мятую майку. Рубашка валяется у её ног, как и джинсы. Тишина. Не двигается. Не меняется в эмоциональном плане.

Не смей. Опускать. Взгляд.

Не смей…

Взгляд соскальзывает ниже.

Голая.

Резко отворачиваю сначала только голову, затем всем телом разворачиваюсь, спешно шагнув обратно в коридор. Тяну дверь на себя. Щелчок — и сжимаю веки, коснувшись их поледеневшими пальцами. Обреченный выдох.

Хотел сдружиться с ней?

Отлично! Увидел голой — плюс сотня баллов к близости.

Так держать, идиот.

========== Глава 22 ==========

Они похожи

Вечер. Ужин. Тишина.

Напряженная. Натянутая. Холодная. Тишина.

Тарелка вареных овощей: морковь, брокколи, лук, кабачки — всё приправлено соусом карри. Кружка чая с лимоном, давно остывшего. Настенных часов обычно не слышно, но сегодня могу уловить их тиканье — и лишь стучащий звук убеждает меня, что это не я оглохла, а просто мир вокруг погряз в гробовом молчании. Помнится, довольно часто в приюте получала по голове, вследствие чего меня ненадолго оглушало. В данный момент преследует подобное фальшивое чувство. Только без боли.

Напряжение проявляется и в обстановке. Обычно Роббин и Дилан сидят вместе напротив меня, по одну сторону стола. Сейчас О’Брайен занимает место рядом со мной, тем самым подчеркивая свое нежелание находиться вблизи с матерью. Клянусь. Ни один из присутствующих не испытывает потребности в потреблении пищи. Роббин еще пытается тянуть еду в рот, пережевывая с особым омерзением. Дилан пьет воду, не отрывая взгляда от стола. Я мешаю чай. Если бы не мое притупленное от слабости состояние, мне было бы тяжелее переносить совместный ужин.

Роббин даже не пытается заговорить. Обычно она проявляет желание исправить атмосферу, хотя бы для моего восприятия. Женщина при любых обстоятельствах старается делать вид, что всё нормально, чтобы не приносить мне дискомфорта, но тут, учитывая её болезненное состояние, она, видимо, совсем раскисла. Мне её… Жаль, поэтому, как ни странно, берусь каким-то образом поддержать её, что совершенно на меня не похоже:

— Роббин… — ковыряю вилкой овощи, не поднимая взгляд.

— М? — надо видеть её лицо, то, сколько счастья оно излучает, ведь кто-то заговаривает, и этот кто-то — я, нечастный зачинщик бесед. Смотрит на меня с таким ожиданием в глазах, отчего мне сложнее собрать мысли, дабы высказать свои переживания, и выходит нечто такое:

— Насчет учителя… — и всё. Слава Богу, Роббин подхватывает без труда, распознав мое волнение:

— Я решу проблему, — махнула ладонью возле своего лица. — Не переживай. Этот учитель, судя по отчету, очень-очень… — водит ложкой по своим овощам в тарелке, пытаясь выразиться менее грубо. — Очень обидчивый, — стреляет коротким взглядом на Дилана, ожидая, наверное, его реакции. Любой. Негативной или… Негативной. Но парень остается невозмутимым, не проявляет никакой реакции. Лишь отпивает воды, проглатывая её с таким выражением лица, будто у него в кружке яблочный уксус.

Положение частично спасает звонок телефона. Роббин заметно вздрагивает от неожиданного вызова и принимается искать мобильный аппарат в карманах домашних штанов, а, наконец находя, тут же поднимается со стула, прижав телефон экраном к груди, словно не желая, чтобы кто-нибудь увидел имя входящего. Покидает кухню. И немного, но становится легче дышать, не скажу, что напряжение магическим образом испаряется, нет, почему-то со стороны О’Брайена исходит колкий нервоз, но уже явно не по причине их с матерью ссоры. Дилан еще утром вел себя странно, в магазине и после нашего возвращения. Краем глаз обращаю внимание на пальцы парня, стучащие по кружке.

Интересно…

— Утром, — после нескольких брошенных им взглядов в сторону прикрытой двери, он заговаривает с паузами. — По поводу того, что… — для меня это необычно — понимать сразу, к чему ведет человек, говорящий «завуалировано». Я моргаю, приоткрыв рот, скорее, от удивления, что Дилан вообще думает об этой ситуации.

Парень притоптывает ногой под столом, со вздохом выдавив:

— В общем, я научусь стучаться.

Поворачиваю голову, врезавшись в профиль О’Брайена с таким неестественным для меня удивлением, что самой неловко от проявления столь сильных эмоций. Вижу, Дилан сам слегка потерян по вине моей реакции на свои слова, а мне остается лишь задать вопрос:

— Ты смутился? — это даже звучит нелепо. Дилан О’Брайен. Смутился. Вы меня простите, но скорее я начну кушать за троих, чем этот тип ощутит искреннюю скованность при виде голой девчонки.

— Ну… Знаешь… — он ерзает на стуле, принявшись барабанить пальцами по столу, что убийственно воздействует на мою нервную систему, но не прошу его прекратить, так как испытываю неудержимый интерес к его поведению.

— Ты ведь альфа-самец, — сдерживаю смех. — Чего так реагируешь на голую грудь, — невольно опускаю взгляд на неё, ощутив себя неудобно скованной. — Которой толком нет, — медленно поднимаю глаза перед собой, томно выдохнув, ссутулившись. А Дилан находит, что дать в ответ, якобы спасая свое лицо:

— Я о том, чтобы ты не смущалась, — он, конечно, отменный лжец, но в данный момент я распознаю его неуверенность в себе. Точнее… Не совсем так… Парень слегка… Боже, не могу выразить свои мысли и ощущения. Типично для меня.

— С чего вдруг я должна стесняться? — о чем он вообще? — Единственное — мне тебя жаль, — признаюсь с легкой усмешкой и опускаю взгляд на парня, который щурится, не совсем понимая, к чему я клоню. — Надеюсь, увиденное не вызвало у тебя потенцию.

Дилан, наконец, проявляет что-то помимо равнодушия и пропускает короткий смешок, пальцами надавив на сжатые веки:

— С чего бы? — его хорошее расположение духа не продлится дольше пяти секунд, ведь я не сдерживаю в себе холодное цитирование его слов, когда-то сказанных Роббин в мой адрес:

— Она мерзкая, — смотрю куда-то в сторону, не на О’Брайена, избегая возможности встретиться с ним взглядом, а я убеждена — он посмотрит на меня. — Её худоба отвратна, — слабо кривляюсь, сощурившись и промычав тише. — Мы-ышь, — подношу кружку к губам, глотая чай, и продолжаю игнорировать взгляд парня, которым он сверлит мой висок, возобновив приступ притоптывания ногой. Чешет пальцами кончик губы, принявшись, судя по всему, обдумывать мои слова. В руке держит кружку, болтая воду. Я не выпрашиваю прощение. Я лишь напоминаю ему, почему мы не будем «друзьями». Не люблю людей, которые за спиной говорят дерьмо, а в лицо пытаются казаться милыми и приятными. Самый отвратный тип человека.

— Но ты… Сейчас ты не…

Хмурю брови, резким поворотом головы врезавшись в его лицо недоумевающим взглядом. Дилан ставит кружку на стол, обратив на меня внимание, и смотрит с какой-то сердитостью или… Как мне на хрен анализировать его вечно хмурое лицо? «Сейчас я…» что? Что? Моргаю, раскрыв своего очевидного непонимания, которое Дилан принимает, вдохнув глубже, явно намереваясь продолжить мысль.