Дилан вдруг проявляет то самое ожидаемое возмущение, не на шутку взорвавшись, видимо, его эмоции не стабилизировались со вчерашнего дня:

— Господи, какую еще надежду?! — вроде кричит, но физически приближается.

Забирается коленями на мою кровать, усаживаясь напротив. Я не испытываю скованность от такого близкого расстояния с собеседником, успокаивая себя тем, что он точно не сможет причинить мне вреда.

Если я не позволю.

— У неё есть чувства, и поступать так — неправильно, — объясняю свои мысли, продолжив рисовать каракули на листе, и не ожидаю такую злость, свалившуюся на меня грузом в виде хриплого, недовольного шепота:

— Единственный, у кого были какие-то сраные чувства — это я.

Моргаю. Удерживаю пишущий предмет над бумагой, медленно подняв голову, затем только взгляд. Без доверия, равнодушно изучаю суровое лицо парня, которому явно надоедает моя игра на его нервах. Но ведь это не причина, чтобы открывать мне нечто подобное.

Такое личное.

Дилан закатывает глаза, лениво двигаясь, чтобы лечь на спину, и пальцами принимается дергать черную ткань своей футболки, слишком уж рассерженным взглядом мечась по потолку. Продолжаю смотреть на него. Нет, не выпытывать объяснение, но, честно, его признание заинтриговывает, поэтому надеюсь, что он сочтет правильным рассказать мне подробнее. О’Брайен глубоко вдыхает через нос, сунув одну ладонь в карман джинсов. Вынимает упаковку сигарет. Но не закуривает, просто мнет её на животе, будто бы его это успокаивает, а сам остается хмурым:

— Это у меня были чувства.

…Проводит пальцами по волосам. Девушка, сидящая рядом на трибунах, этим летним солнечным днем выглядит гораздо увереннее в себе, чем раньше. Он отвлекается от подготовки к экзамену, решая немного поиграть с русыми локонами, скрывающими её лицо, ведь голова опущена, а взгляд скользит по материалам, обещающим помочь на тестах. Но проигнорировать жест не удается. Её губы расплываются в слабой, но теплой улыбке.

Той, что действительно магическим образом воздействовала на него.

Она ему нравилась…

Внимательно слежу за его эмоциями. Его внешняя злость — это всё равно, что разочарование для других людей.

— Она мне нравилась, — констатирует факт, опять вздохнув. — А ей…

…Добивается её внимания. Убирает ладонь, вернувшись к конспектам, а девушка не спешит опустить глаза. Правда, взгляд её задерживается вовсе не на молодом человеке, с которым она состоит в довольно приятных отношениях. Ускользает в сторону. На компанию парней, курящих возле входа на поле…

— Думаю… — перевожу взгляд на его мятую упаковку сигарет. — Я ей тоже нравился, но только потому, что в чем-то повышал её самооценку, а так… — прикусывает больную губу, убежденно заявив. — Её мысли были забиты иным.

Поворачивает голову. Поднимаю взгляд на его лицо, действительно слушая и пытаясь вникнуть, понять. Дилан вдруг нагло улыбается, хоть не без какой-то неестественной ему обиды:

— Брук также пользовалась мной. И пользуется до сих пор, — и признается. — У меня теперь тоже потребительское отношение к ней, с тех пор, как «особая симпатия» из рода «нравится» ушла на хер и превратилась в «дружескую симпатию», — слишком сложно построено предложение, но осмысливаю его, старательно избегая растерянности на лице. — Важно то, что мы — друзья, — на мгновение отводит взгляд в сторону и добавляет. — С привилегиями. И то, по секрету скажу, мне хочется покончить с этой взаимопомощью.

— Тогда почему не прекратишь? — не даю ему перевести дух после странного признания. Дилан морщится, словно ему в рот попадает ломтик кислого лимона:

— Мы обсуждаем это. Решаем, что да, пора перестать. Но срыв происходит с её стороны.

Наклоняю голову, с намеком растянув губы, из-за чего парень усмехается:

— Не смотри так. Я не лгу, — прячет упаковку сигарет обратно в карман. — Знаю, ты считаешь меня извращенцем, готовым везде и всегда, но в отношениях с Брук я не хочу, — с чего бы? Не верю.

— Брук отличная лгунья, — О’Брайен начинает играть с бегунком на кофте. — Не стану лукавить, я тоже, — добавляет, заставив меня опустить взгляд на лист бумаги и улыбнуться:

— И я.

Дилан искоса смотрит на меня, следит за моей попыткой отвернуть голову, скрыть эмоции, которым я способна дать оправдание, если парень заинтересуется. Ладонью накрываю ту часть лица, что ближе к Дилану, а он приподнимает голову, ненадолго отрывая затылок от сваленного одеяла:

— Чего улыбаешься? — сощуривается, спрашивая почему-то шепотом. Пальцами провожу по бледным губам, ощутив неприятное покалывание в груди, а от продолжительного давления на живот желудок выворачивает из-за чувства тошноты, подступающего к горлу. Поэтому откладываю альбом чуть выше, переворачиваясь на спину. Ложусь, ладонями сдавив ткань клетчатой рубашки и устремив взгляд в потолок:

— Не верится, что ты был тем, кто мог испытывать искреннюю симпатию.

Нет, правда. Такой, как он. Голова О’Брайена остается повернутой в мою сторону еще пару секунд, могу видеть его лицо краем глаз, но вот он переводит взгляд в потолок, сам начинает улыбаться, заерзав плечами на кровати:

— Ну, чувства у меня были. Я не всегда славился первым извращенцем на деревне.

— Так ими не рождаются? — выражаю фальшивый шок, резко повернувшись набок, руками опираясь на кровать, и врезаюсь широко распахнутыми глазами в лицо парня, сохранившего надменную улыбку, и я не могу не ответить тем же, сверкнув глазами. Ложусь обратно на спину, заерзав, дабы занять удобное положение. И со вздохом задаю вопрос с подвохом:

— Теперь этих чувств нет? — если честно, сомневаюсь. — Может, всё-таки что-то осталось? — Дилан проявляет себя с точки зрения человека, который довольно привязчив. Взять его отношение к матери, как примитивный пример. Такое чувство, парень, если уж и привязывается, то по-крупному. Отсюда, наверное, и такой сильный контроль. Хотя, может, я ошибаюсь…

— Я больше разумный, чем чувствительный, Тея, — Дилан иными словами, но подтверждает мои мысли. — Я слишком горд, чтобы тратиться на человека, который поглощен мыслями о другом.

— Но при этом ты продолжаешь поддерживать её? — никак не могу проникнуться к нему пониманием. — Это странно.

Чувствую тепло. Почему? Моргаю, выражая на лице легкую хмурость, и немного поворачиваю голову, всего на мгновение, после вновь уложив её ровно.

Плечами касаемся. Это от него исходит такое тепло?

— Мы — друзья, — он недолго молчит, найти объяснение ему нетрудно. — Это нормально для друзей. Я нужен ей, а она — мне, — отвожу взгляд в сторону окна, отгоняя нежелательные воспоминания.

Друзья. Теперь понимаю.

Правда, раз уж у них отношения на особом уровне, то остается один нюанс:

— Но при этом ты не до конца честен с ней, — поворачиваю голову, зная, что Дилан вопросительно взглянет на меня. Так оно и происходит. Парень изгибает брови, несмотря на то, что он прекрасно понимает, о чем я могу толковать. Уверена, скрывает он многое, так что нечего строить такое выражение. Дергаю его за рукав кофты:

— Ты не снимаешь её, — укладываю ладони на свой живот. Дилан невольно потирает локоть поврежденной руки, безэмоционально признавшись:

— Ей не нужно знать о… — замыкается, находя простой разговор о своих порезах неприятной горечью на языке, оттого что-то проглатывает во рту, позволив мне продолжить его мысль:

— Твоих слабостях?

Но Дилан превращает всё в шутку, относясь к разговору с сарказмом:

— Опять какая-то философская херня? — пускает смешок, вот только уголки губ постепенно опускаются. Всё сильнее, пока его взгляд скользит по поверхности светлого потолка, на который сама перевожу внимание, поддержав возникшую между нами тишину. Не могу сказать точно, сколько мы молчим. Стучу пальцами по тыльной стороне ладони, всячески избегая всплывающих в голове воспоминаний. Стоит перенаправить мысли. Не думать о себе, о своем положении, о своей ситуации. Я часто так поступаю. Принимаюсь разбираться в проблеме другого человека, лишь бы скрыться от своих, личных.