— Хорошо, — остается безэмоциональной внешне, хоть и испытывает легкую жалость по отношению к женщине. Роббин набирает больше воздуха в легкие, напоследок растянув губы в улыбку, и разворачивается, переступая порог. Прикрывает дверь. Звучат тихие щелчки. Оушин остается одна.

И по очевидной причине её задевает отношение Дилана к матери, ведь у Теи нет человека, который таким же образом переживал бы за неё. А О’Брайен, имея семью, так наплевательски к ней относится. И говоря «семья», Оушин имеет в виду не только Роббин, но и Дэниела с Брук. Если бы у Теи было бы всё, что есть у Дилана… Как бы сложился склад её ума? Посещали бы её те же мысли, что изводят её ночами напролет?

Кажется, жизнь была бы совершенно иной, но чего гадать? Тея Оушин — это Тея Оушин. Её жизнь никогда не будет иной.

«Куда ты пропал?»

Сообщение получено сегодня в девять утра. Причем ровно. Если Дилан не появляется до конца первого урока, значит, он не явится вообще. Тогда Дэниел пишет ему, интересуясь, куда опять делся его друг.

А куда он пропадает этим утром после бессонной ночи? Громкой, опьяненной, странной бессонной ночи. Нет, правда, что это было?

О’Брайен сидит на одной из разваленных ступенек каменной лестницы, ведущий вниз на непригодный для людей скалистый берег. Серый океан разбивается волнами о неровные камни, пенится, солеными каплями осыпая темные камни. Небо такое серо-синее, бугристое. Тревожный ветер гоняет сухие листья по тротуару рядом с безлюдной тропой, что уходит глубоко в рощу, перерастающую в хвойный лес, куда уже не сворачивают люди, гуляющие по парку только в специально оборудованных местах.

Усталость не накатывает. Но и бодрости парень не ощущает. Он… Никакой. Серьезно, будто бы эта ночь лишила его способности рождать эмоции. Они высосаны. Дилан задумчиво выпускает никотин через ноздри, касаясь пальцами своего затылка. Всё его тело «истерзано», эта девчонка… Хмурится, поднося сигарету к губам, на нижней из которых небольшая ссадина от укуса.

Она будто хотела прикончить его к чертям. Но Дилан прошел проверку.

Это было безумное, животное «взаимодействие». Такого разряда грубости и жесткости никогда прежде ни от кого не получал, оттого он лишен физических сил. И, пожалуй, моральных. Но это помогло. Определенно. О’Брайен чувствует — его отпустило. Но надолго ли хватит эффекта? Сейчас, когда личности сменяют друг друга, Дилан пропитывается злостью. Он не должен был сдаваться, не должен был идти на поводу у своего дискомфорта. Ему не нравится грубый секс. В нем нет того, в чем он нуждается. Это лишь иллюзия, обман. Внушение, будто бы подобное — как таблетка усмирительного лекарства. Если бы только О’Брайен смог найти что-то, что заменяло бы ему пустой трах. Точно, без плана этот тип давно бы сломался, но у него есть, куда двигаться. Он должен найти замену, равносильную. Подменить понятия в голове, и каким-то образом убедить «другого Дилана», что новый вид «деятельности» будет приносить должное успокоение.

Но как? Всё это не точно. Кто знает, как себя поведет О’Брайен? И чем, мать твою, можно заменить дикое соитие с распитием алкоголя? За столько лет данное времяпрепровождение смогло стать привычкой. А от привычного трудно отказаться.

Господи, он правда собирается разделять себя на двух людей? Он совсем рехнулся?

Закатывает глаза, сжав зубами кончик сигареты. Ясно лишь одно. На ближайшие сутки ему гарантирован эмоциональный штиль. А потом…

Потом придется приковать себя к батарее в запертой комнате.

Мерзок.

Дом. Гребаный, милый дом. Дилан шаркает ногами от автомобиля, зная, что ему еще влетит от матери, ведь транспортное средство у них одно, а Роббин часто требуется машина, чтобы добраться до работы. Конечно, чаще автомобилем пользуется О’Брайен, да и плевать ему сейчас. На всё. Буквально. Он с таким нежеланием бредет к крыльцу, вынимая связку звенящих ключей из кармана кофты. Пахнет от него отвратно. Смесь из никотина и… Духов. Сладких, резких. Во рту ужасный привкус алкоголя, травки и прочей херни, что ему посчастливилось употребить. Точно. Отупение. Вот, каким словом можно описать его состояние. Мысли медленно тянутся в сознании, словно вата.

Встает у двери, вставив нужный ключ, но обнаруживает, что преграда от внешнего мира не заперта. Без стремления сводит брови, проявив кое-как различимую сердитость. Роббин не закрыла? Да нет, она достаточный параноик для такой безалаберности. Открывает, оценивающим взглядом скользнув по прихожей, и даже при таком оглушении (по вине пребывания в помещении с громкой музыкой) без труда улавливает голос. Незнакомый. Мужской. Голос.

Мужской. Это главенствующая характеристика, вызывающая моментальный приступ агрессии — и отупение отходит на задний план, безэмоциональность и усталость меркнут, а обыкновенная сердитость в одно мгновение сменяется суровостью.

Какого. Хрена.

— Ты вообще меня слушаешь? — достаточно громкий голос. — Это не трудно, черт возьми! — со стороны кухни. — Что с тобой не так?!

Мужчина. В этом доме.

Мужчина. В его доме.

Мужчина.

Дилан не ждет. Он тяжелым шагом, наплевав на явное головокружение, приближается к двери кухни, до хруста в пальцах сжав ручку и дернув на себя. Смотрит. Оценивает. Тея резко поднимает голову, оторвав виноватый взгляд от тетради. Глаза красные, будто она вот-вот разревется, как херово дитя, но она действительно слишком эмоционально переносит занятия, потому что ей сложно сосредоточиться. Концентрация внимания страдает, и это злит молодого специалиста без опыта. Он полагает, что семнадцатилетняя девушка должна мыслить типично и воспринимать информацию, как все, но именно с этим у Теи и проблемы. Он повышает голос — она замыкается, прекращая его слушать. И как бы ей ни хотелось понять, как бы она ни пыталась — не выходит, но девушка правда старается.

Дилан переводит колкий взгляд на мужчину в рубашке и брюках, который держит в руках деревянную линейку, постукивая одним её концом по своей ладони, и с надменным, каким-то гордым видом процеживает:

— Выйдите, у нас занятие, — даже голову держит в слегка запрокинутом положении, вздернув носом. О’Брайен пристально смотрит на него, и одному черту известно, как ему еще башку не снесло от тех ощущений, что моментально переполняют его тело:

— Иди отсюда, — почему он шепчет?

И с чего вдруг его так передергивает?

Учитель выпучивает глаза, отчего выглядит нелепо, а его голос становится высоким от шока:

— Что, простите?

Вряд ли кто-то из присутствующих, как и сам О’Брайен, ожидает внезапного скачка в тоне голоса:

— Вон! — Дилан дергает дверью, шире её распахивая, отчего она ударяется о поверхность стены, и не выжидает, когда мужчина обработает приказ:

— Что? — он лишь успевает схватить свою кожаную сумку, прежде чем парень минует стол, грубо пихнув мужчину в сторону:

— Пошел вон!

— Дилан, — Тея с опаской привстает со стула, но О’Брайен указывает на неё пальцем, немым жестом приказав опуститься обратно, и Оушин, оценив его внешнее эмоциональное состояние, принимает решение послушаться. Этот тип явно не в себе. Учитель выскакивает в прихожую, с возмущением оглядываясь на Дилана, пытаясь выдавить из себя что-то внятное, что может сойти за ругань, но О’Брайен просто не дает ему шанса высказаться: Дилан не жалеет сил, схватив мужчину за ворот рубашки, и распахивает входную дверь, толкнув учителя с порога, и тот, наконец покинув замкнутое помещение, откуда ему вряд ли удалось бы выбраться, разрывается гневным ором:

— Сумасшедшие! — отступает назад, указывая на Дилана, а тот не ждет, сразу же захлопнув дверь, чем наносит сильный удар по самомнению учителя. — Семейка ненормальных! Я на вас такую докладную составлю, что ни один учитель из Союза не возьмется за вашего отсталого! Вас вообще выпрут оттуда!

Его рвет на части. Дилан сжимает ручку двери, закрыв глаза, он понимает, что ему стоит привести себя в порядок, иначе… Просто дыши. Всё еще слышит голос мужчины за дверью. Изолируйся. Громко глотает комнатный воздух. Трясет. Головная боль усиливается, и непонятно откуда возникает чувство тошноты. Вскидывает голову, втягивая носом кислород, но тот приводит к еще большей потере в пространстве. Окружает тишина. Думай. Дыши. Тебе станет легче.