– О боже мой, нет! – Вспыхнув, господин де Керкадью вскочил на ноги. Казалось, само предположение наполнило его ужасом. – Да, я один из тех двоих, кто знал тайну, но все не так, как ты думаешь, Андре. Неужели ты полагаешь, что я лгу тебе? Разве стал бы я отрицать, если бы ты был моим сыном?

– Довольно того, что вы сказали, что это не так.

– Да, это не так. Я кузен Терезы и самый верный друг, как хорошо ей известно. Она знала, что может мне довериться, и когда попала в отчаянное положение, то пришла за помощью ко мне. Когда-то, задолго до того, я хотел на ней жениться. Но я не из тех, кого могла бы полюбить женщина. Однако она доверилась моей любви, и я не предал ее доверия.

– Так кто же мой отец?

– Не знаю. Она никогда не говорила мне. Это была ее тайна, и я не спрашивал. Это не в моем характере, Андре.

Андре-Луи молча стоял перед господином де Керкадью.

– Ты мне веришь, Андре?

– Конечно, сударь, и мне жаль – жаль, что я не ваш сын.

Господин де Керкадью судорожно схватил крестника за руку и держал, не говоря ни слова. Затем выпустил ее и спросил:

– Как ты собираешься поступить, Андре? Теперь ты знаешь все.

Андре-Луи постоял, размышляя, потом рассмеялся. Положение имело свои комические стороны, и он пояснил:

– А что изменилось от того, что я посвящен в тайну? Разве сыновнее почтение может возникнуть внезапно, не успел я узнать новость? Должен ли я, забыв осторожность, рисковать своей шеей ради матери, которая настолько осторожна, что и не собиралась объявиться? То, что тайна раскрыта, – дело случая. Просто так легли игральные карты Судьбы.

– Решение за тобой, Андре.

– Нет, оно мне не под силу. Пусть решает, кто может, а я не могу.

– Значит, даже теперь ты отказываешься?

– Нет, я согласен. Поскольку я не могу решить, что делать, мне остается сделать то, что положено сыну. Это нелепо, но жизнь вообще нелепа.

– Ты никогда не пожалеешь об этом.

– Надеюсь, что это так. Однако мне представляется весьма вероятным, что пожалею. А теперь мне нужно снова повидаться с Руганом и получить у него еще два пропуска. Пожалуй, при сложившихся обстоятельствах будет лучше, если я сам отвезу их утром в Париж. Буду признателен, если вы позволите мне у вас заночевать, сударь. Я… я должен сознаться, что сегодня уже ни на что не способен.

Давно миновал полдень того бесконечного дня ужасов, с постоянным тревожным набатом, перестрелкой, барабанным боем и отдаленным ворчанием рассерженных масс. Госпожа де Плугастель и Алина сидели в ожидании в красивом особняке на улице Рая. Ругана они перестали ждать, так как понимали, что по какой-либо причине – а сейчас, несомненно, таких причин могло быть много – этот дружески расположенный к ним гонец не вернется. Они ждали сами не зная чего. Сразу после полудня шум боя стал нарастать, приближаясь, и с каждой минутой становился все ужаснее. Это были выкрики разъяренной толпы, которая опьянела от крови и жажды все рушить.

Яростная человеческая волна остановилась совсем рядом. Послышались удары в дверь и требования отворить, затем – треск дерева, звон разбитого стекла, возгласы ужаса, гневные выкрики и грубый смех.

Охотились за двумя несчастными швейцарскими гвардейцами, тщетно пытавшимися спастись. Их настигла в доме по соседству озверевшая толпа и жестоко расправилась с ними. Затем охотники мужского и женского пола, образовавшие батальон, зашагали по улице Рая, распевая «Марсельезу» – песню, в те дни новую для Парижа:

Эта ужасная песня, которую выкрикивали резкие голоса, становилась все громче. Госпожа де Плугастель и Алина невольно прижались друг к другу. Они слышали, как грабят соседний дом. Что, если сейчас настанет черед особняка Плугастель? Для подобных опасений не было реальных причин, но в такой неразберихе, неверно истолкованной и поэтому еще более устрашающей, всегда ожидают худшего.

Ужасная песня и топот ног, обутых в тяжелые башмаки, по грубым булыжникам стали затихать, удаляясь. Женщины с облегчением вздохнули, как будто их спасло чудо, но через минуту снова встревожились, когда в комнату влетел, позабыв об этикете, Жак – молодой лакей, которому графиня доверяла больше, чем остальным слугам. С напуганным видом он сообщил, что через ограду сада только что перелез какой-то человек, заявивший, что он – друг графини, и пожелавший, чтобы его немедленно провели к ней.

– Но он выглядит как санкюлот,[163] сударыня, – предостерег преданный малый.

Сердце графини забилось в надежде, что это Руган.

– Введите его, – приказала она, задыхаясь.

Жак вышел и вскоре вернулся вместе с высоким человеком в длинном, потрепанном и очень просторном пальто и широкополой шляпе с огромной трехцветной кокардой. Войдя, он снял шляпу.

Жак, стоявший за спиной посетителя, заметил, что, хотя сейчас его волосы растрепаны, они сохранили следы тщательной прически и пудры. Молодой лакей недоумевал, что за лицо должно быть у этого человека, если при виде него госпожа вскрикнула и отпрянула. Затем Жаку жестом приказали удалиться.

Посетитель дошел до середины гостиной, еле волоча ноги и тяжело дыша. Опершись о стол, он стоял лицом к лицу с госпожой де Плугастель, которая в ужасе смотрела на него.

В дальнем конце комнаты сидела Алина. Она в замешательстве всматривалась в лицо, которое показалось ей знакомым, хотя его трудно было узнать под маской из крови и грязи. Он заговорил, и Алина сразу же узнала по голосу маркиза де Латур д’Азира.

– Мой дорогой друг, – говорил он, – простите, если напугал вас. Простите, что вторгаюсь сюда без разрешения, в такое время и подобным образом. Но… вы видите, в каком я положении. Я скрываюсь. Не зная, где укрыться, я подумал о вас и сказал себе, что, если удастся добраться до вашего дома, я мог бы найти у вас убежище.

– Вы в опасности?

– В опасности! – Этот вопрос вызвал у него беззвучный смех. – Если я выйду сейчас на улицу и мне повезет, проживу еще минут пять! Мой друг, это была настоящая бойня! Некоторые из нас в конце концов сбежали из Тюильри, но их преследовали на улице и убивали. Не думаю, чтобы сейчас остался в живых хоть один швейцарец. Бедняги, им больше всех досталось. Что до нас – боже мой! Нас они ненавидят еще сильнее, чем швейцарцев. Поэтому мне пришлось прибегнуть к этому отвратительному маскараду.

Он сбросил лохмотья и, отшвырнув их, шагнул вперед. На нем был черный костюм из атласа – форма сотни «рыцарей кинжала», которые в то утро в Тюильри встали на защиту своего короля. Его камзол был распорот на спине, шейный платок и кружевные манжеты разорваны и запачканы кровью, лицо вымазано, прическа в беспорядке – на него страшно было смотреть. Однако он, как всегда, держался с непринужденной уверенностью и не забыл поцеловать дрожавшую руку, которую ему протянула графиня.

– Вы правильно сделали, что пришли ко мне, Жерве, – сказала она. – Да, пока тут можно укрыться, и вы в полной безопасности, – по крайней мере, пока мы сами в безопасности. На моих слуг вполне можно положиться. Садитесь и рассказывайте все.

Маркиз повиновался, рухнув в кресло, которое она придвинула ему. Он совершенно обессилел от усталости и нервного напряжения. Он вынул из кармана платок и вытер с лица кровь и грязь.

– Рассказывать особенно нечего. – В тоне его звучала горечь отчаяния. – Дорогая моя, это конец для всех нас. Плугастелю повезло, что он сейчас за границей. Впрочем, ему всегда везло. Если бы я не был так глуп, чтобы поверить тем, кто, как сегодня выяснилось, совершенно не заслуживает доверия, то и сам был бы за границей. То, что я остался в Париже, – безумство, венчающее жизнь, полную безумств и ошибок. А то, что я в свой отчаянный час явился к вам, еще усугубляет все это. – Он горько рассмеялся.