– Кто смеется? – взревел он. – Кто этот бессердечный негодяй, который имеет наглость смеяться над моим несчастьем?

Андре-Луи, все еще облаченный в великолепный черный наряд Скарамуша, смеясь, выступил вперед.

– Ах, это вы! Вы у меня не так засмеетесь, мой друг, если я вздумаю возместить убытки одним способом, известным мне.

– Тупица! – презрительно отозвался Скарамуш. – Слон с куриными мозгами! Ну и что с того, что Кордеме удрал с пятнадцатью луидорами? Разве он не оставил вам взамен нечто гораздо более ценное?

Господин Бине разинул рот от удивления.

– Да ты, наверно, выпил – и хватил лишку, – заключил он.

– Да, выпил – из фонтана Талии.[93] Ну неужели вы так ничего и не поняли? Разве вам не ясно, какое сокровище оставил Кордеме?

– Что же он оставил?

– Замечательный сюжет для пьесы – он разворачивается передо мной. Часть названия мы позаимствуем у Мольера и назовем пьесу «Проделки Скарамуша». Если публика Мора и Пиприака животики со смеха не надорвет, то в дальнейшем я согласен играть тупицу Панталоне.

Полишинель хлопнул в ладоши.

– Превосходно! – горячо проговорил он. – Обратить неудачу в удачу, убыток – в прибыль! Вот что значит быть гением!

Скарамуш отвесил изысканный поклон.

– Полишинель, вы пришлись мне по сердцу. Люблю тех, кто способен оценить меня по достоинству. Если бы Панталоне был хоть наполовину так умен, как вы, мы бы, несмотря на побег Кордеме, выпили сегодня бургундского.

– Бургундского? – взревел господин Бине, но его прервал Арлекин, захлопавший в ладоши.

– Вот это сила духа! Вы слышали, хозяйка? Господин Бине попросил бургундского.

– Я не просил ничего подобного.

– Но вы же сами слышали, любезная сударыня. Мы все слышали.

Остальные хором подхватили слова Арлекина, а Скарамуш улыбнулся господину Бине и похлопал его по плечу.

– Ну же, приятель, бодрей! Ведь вы сами говорили, что нас ожидает богатство! Разве мы не получили средство заработать состояние? Итак, бургундского, и выпьем за «Проделки Скарамуша»!

И господин Бине, до которого наконец дошла идея Андре-Луи, сдался и напился вместе со всеми.

Хотя мы перерыли горы сохранившихся сценариев импровизаторов, так и не удалось обнаружить «Проделки Скарамуша», ставшие, как говорят, прочным фундаментом процветания труппы Бине. Впервые пьесу сыграли в Море на следующей неделе после дебюта Андре-Луи, который выступил в заглавной роли. И актеры, и публика называли его теперь Скарамушем. Если он хорошо справился с ролью Фигаро-Скарамуша, то в новой пьесе, которая была гораздо лучше предыдущей, превзошел самого себя.

После Мора отправились в Пиприак, где дали четыре представления, сыграв по два раза обе пьесы, ставшие костяком репертуара труппы Бине. Скарамуш, войдя во вкус, играл теперь намного лучше. Спектакли проходили так гладко, что Андре-Луи даже предложил Бине после Фужере, куда они должны были поехать на следующей неделе, попытать счастья в настоящем театре в городе Редон. Эта мысль сначала ужаснула Бине, но Андре-Луи постоянно подогревал его честолюбие, и, поразмыслив, толстяк кончил тем, что поддался искушению.

В те дни Андре-Луи казалось, что он нашел свое истинное призвание, и он уже начинал любить новую профессию и даже мечтал о карьере актера-автора, которая увенчалась бы Меккой всех комедиантов – «Комеди Франсез». Кроме того, от сочинения канвы для импровизаторов он мог бы перейти к пьесам с диалогом – настоящим пьесам, как у Шенье, Эглантина и Бомарше.

Такие мечты показывают, как легко Андре-Луи привязался к профессии, к которой Случай и господин Бине общими усилиями подтолкнули его. Я нисколько не сомневаюсь, что у него был подлинный талант драматурга и актера, и убежден, что, сложись все иначе, он занял бы прочное место среди французских драматургов и таким образом полностью осуществил свои планы.

Однако, предаваясь мечтам, Андре-Луи не пренебрегал и практической стороной дела.

– Вы понимаете, – спросил он господина Бине, – что в моей власти заработать вам состояние?

Они сидели вдвоем в небольшом зале гостиницы в Пиприаке, распивая бутылку превосходного вольне.[94] Только что закончился четвертый, и последний, спектакль. Дела в Пиприаке шли прекрасно, как в Море и Гишене. О процветании говорило и то, что они пили вольнэ.

– Я соглашусь с вашими словами, мой дорогой Скарамуш, чтобы услышать продолжение.

– Я ничего не имею против того, чтобы заработать вам состояние. Однако я не должен забывать и свои интересы. Вы же понимаете, что за пятнадцать ливров в месяц не продают столь исключительное дарование, как у меня.

– Есть другой вариант, – мрачно сказал Бине.

– Другого варианта нет. Не будьте ослом, Бине.

Бине вскочил как ужаленный: его актеры никогда не говорили с ним таким тоном.

– Впрочем, идите и сообщите полиции, что она может схватить некоего Андре-Луи Моро, – продолжал Скарамуш беззаботно, – но это будет конец вашей прекрасной мечты о Редоне, где вы впервые в жизни играли бы в настоящем театре. Без меня вам там не бывать, и вы это прекрасно знаете. А я не собираюсь ни в Редон, ни в Фужере, да и вообще никуда, пока у нас с вами не будет справедливого договора.

– Ну зачем же так горячиться? – посетовал Бине. – Разве у меня душа ростовщика? Когда мы заключили наш договор, я понятия не имел – да и откуда мне было знать? – что вы окажетесь мне так полезны. Дорогой мой Скарамуш, надо было просто напомнить мне – ведь я человек справедливый. С сегодняшнего дня вы будете получать тридцать ливров в месяц, – видите, я сразу удваиваю ваше жалованье. Я человек щедрый.

– Но вы не честолюбивы. Послушайте-ка меня.

И Андре-Луи принялся излагать план, от которого у Бине волосы дыбом стали.

– После Редона – Нант, – сказал Андре-Луи. – Нант и Театр Фейдо.[95]

Господин Бине поперхнулся вином. Дело в том, что Фейдо был «Комеди Франсез» провинции. Великий Флери играл там перед публикой, которая была весьма строга. Хотя господин Бине втайне лелеял честолюбивые мечты о Редоне, они казались ему столь опасными, что вызывали спазмы в животе. А Редон по сравнению с Нантом был просто кукольным театром. И вот мальчишка, которого он случайно подобрал три недели назад и который за это время из сельского адвоката превратился в актера и автора, спокойно рассуждает о Нанте и Театре Фейдо!

– А почему не Париж и «Комеди Франсез»? – насмешливо поинтересовался господин Бине, когда наконец отдышался.

– Не исключено, что позже мы поедем и туда, – последовал дерзкий ответ.

– Ах так! Да вы пьяны, мой друг.

И тут Андре-Луи изложил детальный план, сложившийся у него в уме. Фужере послужит учебной площадкой для Редона, а Редон – для Нанта. Они пробудут в Редоне, пока там достаточно платят, и продолжат работу над репертуаром. Они найдут трех-четырех талантливых актеров. Андре-Луи напишет несколько новых сценариев, которые будут обкатываться на спектаклях, и таким образом в репертуаре труппы будет с полдюжины надежных пьес. Часть доходов нужно потратить на новые костюмы и декорации. Итак, если все пойдет хорошо, через пару месяцев они наконец будут готовы попытать счастья в Нанте. Правда, в Фейдо допускались лишь известные труппы, но в Нанте уже лет тридцать, а то и более не выступала труппа импровизаторов. Они будут новинкой, и, если постараются, на спектакли сбежится весь Нант. Скарамуш клялся, что, если все предоставят ему, то возрожденная во всем блеске комедия дель арте превзойдет все ожидания театральной публики Нанта.

– Мы поговорим о Париже после Нанта, – закончил он в высшей степени буднично, – а о Нанте – после Редона.

Его слова звучали так убедительно, что он мог бы уговорить кого угодно, и в конце концов увлек господина Бине. Хотя перспектива, которую нарисовал Андре-Луи, вселяла ужас в господина Бине, она в то же время опьяняла его, и сопротивление его все слабело. На каждое возражение Скарамуш приводил сокрушительный довод, и в конце концов Бине обещал подумать.