Итак, пока он убивает время на пустяки и играет Скарамуша, мечтая о том, чтобы стать соперником Шенье и Мерсье, господин де Латур д’Азир нагло разгуливает, вытворяя, что ему заблагорассудится. И бесполезно утешаться мыслью, что семена, которые он посеял, уже приносят плоды, а требования, высказанные им в Нанте от лица третьего сословия, признаны справедливыми господином Неккером главным образом благодаря волнениям, вызванным этой анонимной речью. Его миссия заключается не в том, чтобы хлопотать о возрождении человечества или о полном обновлении социальной структуры Франции. Нет, его задача заключается в том, чтобы заставить господина де Латур д’Азира расплатиться сполна за зверское убийство Филиппа де Вильморена. Мысль о том, что только возможность брака Алины с маркизом заставила его вспомнить о своей клятве, не прибавила Андре-Луи самоуважения. Вероятно, он был несправедлив к себе, когда отбрасывал как пустую софистику доводы о том, что ничего нельзя было сделать и что высуни он голову, как его немедленно повезли бы под стражей в Рен и он бы совершил прощальный уход со сцены жизни прямо на виселицу.

Невозможно читать эту часть «Исповеди», не испытывая жалости к Андре-Луи: чувствуешь, как раздирали его противоречивые чувства и как он себя осуждал и презирал. А если у вас достаточно воображения, чтобы поставить себя на его место, вы поймете, что было возможно только одно решение – к нему-то и пришел Андре-Луи, – а именно: немедленно начать действовать, как только станет ясно, в каком направлении надо двигаться, чтобы достичь своей истинной цели.

Случилось так, что первый, кого он увидел в четверг вечером, выйдя на сцену, была Алина, а вторым – маркиз де Латур д’Азир. Они сидели в ложе бенуара прямо над сценой, были с ними и другие. Особенно выделялась худощавая пожилая дама в роскошном туалете, которая, как предположил Андре-Луи, была графиней де Сотрон. Но в первый момент он видел лишь тех двоих, которые в последнее время занимали все его мысли. Даже если бы он увидел их врозь, это лишило бы его самообладания – но когда он увидел их вместе, то почти начисто забыл, для чего вышел на сцену. Затем он овладел собой и начал играть. Он пишет, что играл с небывалым подъемом и никогда за всю его короткую, но бурную сценическую карьеру ему так не аплодировали.

За первым ударом последовал в тот вечер второй. Войдя в артистическое фойе после второго акта, Андре-Луи увидел, что там еще более людно, чем обычно, а в дальнем углу, склонившись над Клименой, стоит господин де Латур д’Азир. Маркиз впился глазами в ее лицо и, улыбаясь, занимал беседой. Он полностью завладел вниманием Климены, а надо сказать, что этой привилегии не удостаивался еще ни один из завсегдатаев кулис. Эти менее важные господа расступились перед маркизом, как шакалы перед львом.

Андре-Луи застыл, пораженный, затем, оправившись от изумления, принялся изучать маркиза критическим оком. Он отметил красоту, изящество, изысканные манеры и полное самообладание. Особенно же он отметил выражение темных глаз, пожиравших красивое лицо Климены, и его губы сжались.

Господин де Латур д’Азир не заметил ни Андре-Луи, ни его взглядов, а если и заметил, то не узнал под гримом Скарамуша. Впрочем, если бы маркиз и узнал его, то не испытал бы ни малейшего беспокойства.

В смятении Андре-Луи сел поодаль. Вскоре он осознал, что к нему обращается жеманный молодой человек, и с усилием что-то ответил. Поскольку Клименой завладел маркиз, а Коломбину взяли в плотное кольцо щеголи, то менее значительным посетителям пришлось довольствоваться обществом Мадам и мужского персонала труппы. Господин Бине был душой веселой компании, которая смеялась до слез над его остротами. Казалось, он вышел из мрачного расположения духа, владевшего им последние два дня, и пребывал в прекрасном настроении. Скарамуш заметил, как упорно его взгляд возвращается к дочери и ее ослепительному поклоннику.

В тот вечер у Андре-Луи и Климены состоялся разговор в повышенном тоне и Климена наговорила резкостей. Когда он снова, на этот раз более настоятельно, попросил невесту вести себя осмотрительней и не поощрять ухаживаний такого человека, как господин де Латур д’Азир, она осыпала его оскорблениями. Она просто потрясла его ядовитым тоном и грубой бранью, которой он никак от нее не ожидал.

Андре-Луи попытался урезонить Климену, и наконец она пошла на некоторые уступки.

– Если вы обручились со мной только для того, чтобы быть мне помехой, то чем раньше мы расстанемся, тем лучше.

– Значит, вы не любите меня, Климена?

– При чем тут любовь? Просто я не потерплю нелепой ревности. Актрисе приходится принимать поклонение от всех.

– Согласен. Тут нет ничего страшного, если она ничего не дает взамен.

Побелев, Климена резко повернулась к нему.

– Что именно вы имеете в виду?

– По-моему, это понятно без объяснений. Девушка в вашем положении может принимать поклонение при условии, что она принимает его с достоинством и вежливым равнодушием, показывая, что не собирается даровать взамен никаких милостей, кроме улыбки. Если она благоразумна, то устроит так, чтобы воздыхатели собирались вокруг нее все вместе, и не останется наедине ни с одним. Если она осмотрительна, то никогда не подаст надежд, чтобы не попасть в положение, когда не в ее власти будет воспрепятствовать их осуществлению.

– Да как вы смеете?

– Я знаю, о чем говорю, и знаю господина де Латур д’Азира, – ответил Андре-Луи. – Это человек безжалостный и жестокий, берущий все, чего пожелает, не считаясь с тем, добровольно ли ему это дают, не задумывающийся о горе, которое приносит, потакая всем своим прихотям, признающий один закон – силу. Подумайте об этом, Климена, и спросите себя, проявил ли я неуважение, предупредив вас.

И он вышел, не желая продолжать разговор на эту тему.

Следующие дни были несчастливыми для него и еще для одного человека. Этим человеком был Леандр, которого упорное ухаживание господина де Латур д’Азира за Клименой повергло в глубочайшее уныние. Маркиз не пропускал ни одного представления. Он постоянно оставлял за собой ложу и неизменно появлялся либо один, либо со своим кузеном господином де Шабрийанном.

На следующей неделе, во вторник, Андре-Луи рано утром вышел из дому один. Он был не в духе, раздраженный своим крайне унизительным положением, и пошел пройтись, чтобы развеяться. Повернув за угол площади Буффе, он столкнулся с худощавым господином с болезненно-бледным цветом лица. На нем ловко сидело черное платье, а под круглой шляпой был парик, перевязанный лентой. При виде Андре-Луи человек отступил, навел на него лорнет и наконец окликнул голосом, в котором звучало изумление:

– Моро! Где же вы, черт возьми, прятались все эти месяцы?

Это был Ле Шапелье, адвокат, глава Ренского салона.

– Под юбками Мельпомены, – ответил Скарамуш.

– Не понимаю.

– Тем лучше. Как вы, Изаак? И что происходит в мире? Кажется, в последнее время все спокойно?

– Спокойно! – засмеялся Ле Шапелье. – Да где же вы были? Спокойно! – Он указал на кафе в тени мрачной тюрьмы, находившееся по ту сторону площади. – Пойдемте выпьем баварского пива. Вы нам просто позарез нужны, мы вас повсюду ищем, и – надо же! – вдруг сваливаетесь как снег на голову!

Они пересекли площадь и вошли в кафе.

– Так вы считаете, что в мире все спокойно! С ума сойти! Значит, вы ничего не слыхали про королевский указ о созыве Генеральных штатов? Теперь мы должны получить то, чего требовали сами и чего требовали для нас вы здесь, в Нанте. А слыхали вы про указ о предварительных выборах – выборах выборщиков? А знаете, какой шум поднялся в Рене в прошлом месяце? Дело в том, что в указе говорилось, что три сословия должны вместе заседать в Генеральных штатах бальяжей,[98] но в Ренском бальяже аристократы вечно упорствуют в неподчинении. И вот они взялись за оружие – шестьсот человек вместе со своей челядью, возглавляемые вашим старым другом, господином де Латур д’Азиром, и решили разбить в пух и прах нас, представителей третьего сословия, чтобы положить конец нашей наглости. – Ле Шапелье тихо рассмеялся. – Но не тут-то было: мы показали им, что тоже кое-чего стоим и умеем владеть оружием. Именно к этому вы призывали нас здесь, в Нанте, в ноябре прошлого года. Мы дали им решительный бой на улице под командованием вашего однофамильца Моро, военного полицейского. Да, задали мы им перцу – они еле ноги унесли и укрылись в монастыре кордельеров.[99] Так закончилось их сопротивление власти короля и воле народа.