Курьерская почта доставила хитроумному господину д’Антрегу несколько поистине черных минут. В письме от Помеля сообщалось о чудесном спасении Моро, которого они так уверенно объявили погибшим. Хуже того, в пакете имелось письмо к мадемуазель де Керкадью, написанное тем самым злополучным Моро.

Д’Антрег позвонил слуге и вверил его заботам взмыленного, покрытого дорожной пылью курьера.

– Вы, должно быть, устали, сударь, – сказал он гонцу. – Отдыхайте. В вашем распоряжении комната наверху. Еду и все, что вам потребуется, туда пришлют. Я вынужден просить вас, во имя государственных интересов, не покидать свою комнату и ни с кем не вступать в какие бы то ни было разговоры, пока я за вами не пришлю.

Месье в это время совершал одну из своих ежедневных прогулок с мадемуазель де Керкадью. Господин де Керкадью работал в шале, в соседней комнате. Д’Антрег сидел и хмуро рассматривал запечатанное письмо от Моро, обнаруженное в пакете, который доставил парижский агент. Чертовски несвоевременное воскресение. Д’Антрег повертел письмо в руках и изучил печать. Его так и подмывало сломать ее и выяснить, о чем пишет этот малый своей невесте, но он поборол искушение. Как бы он ни поступил – а проницательный граф уже начал подозревать, что будет дальше, – он должен сначала заручиться одобрением Месье.

А тем временем Месье, не подозревавший, какой неприятный сюрприз ожидает его в шале, дружески болтал с любезной его сердцу дамой. Мадемуазель де Керкадью из сострадания к несчастьям и одиночеству принца с готовностью давала ему возможность проводить время в своем обществе.

– Вы не представляете себе, дитя мое, – говорил он густым, мурлыкающим голосом, – какую силу и утешение черпаю я в наших беседах, как они помогают мне в трудную минуту.

В последние три недели, прошедшие с момента появления Ланжеака со страшным известием, Месье высказывал эту мысль довольно часто и на разные лады.

Они впервые прогуливались берегом Липпе, следуя тем самым путем, которым в феврале Алина шла с Андре-Луи. Тогда земля лежала скованная морозом, все вокруг было бело и сковано морозом. Теперь глаз радовала сочная зелень, луга были усыпаны цветами. Обмелевшая узкая река, прохладная и прозрачная, текла в тени ив, отяжелевших от буйной листвы.

Мадемуазель де Керкадью в темно-зеленом костюме с широкими отворотами и в черной шляпке, подчеркивавшей ее пугающую бледность, грациозно ступала рядом с медлительным, грузным принцем. Он уступал ей в росте около дюйма.

– Мне эти беседы тоже помогают, – сказала она задумчиво.

Его высочество остановился и повернулся к спутнице, опершись на трость с золотым набалдашником. Они стояли на лугу у реки и были совершенно одни. Отсюда была видна та самая изгородь, возле которой Алина и Андре-Луи задержались во время одной из последних своих прогулок. Высоко над их головами заливался невидимый жаворонок.

– Ах, в это трудно поверить, мое дорогое дитя!

Она грустно улыбнулась, поглядев на его багрово-красное лицо, внезапно ставшее серьезным.

– Трудно поверить? Но почему? Слушая о ваших заботах, монсеньор, я отвлекаюсь от своих собственных.

– Вы не представляете себе, какую радость доставляют мне ваши слова! Они дарят мне ощущение, что я не совсем бесполезен в этом мире, где сегодня, кажется, нет места таким, как я, и где я почти никому не нужен.

– Вы преувеличиваете, монсеньор… из своей всегдашней любезности ко мне.

– Из любезности? Как неточно это слово передает мои чувства к вам, Алина! Я постоянно пытаюсь придумать, чем бы вам услужить. Вот почему ваши слова принесли мне невыразимое удовольствие. Если бы только мне было дано принести вам утешение и развеять вашу печаль, я стал бы самым счастливым человеком на свете.

– Вы заслуживаете этого, монсеньор, ибо вы самый благородный человек, которого я знаю. – Ее нежные глаза смотрели на принца почти удивленно. Он несколько смутился под этим ясным, пристальным взглядом. Румянец на его щеках сделался гуще. – А я не заслуживаю вашей милости, – добавила она.

– Вы заслуживаете гораздо большего, Алина. – Пухлыми белыми пальцами он крепко сжал ее руку. – Разве есть что-то, чего вы не могли бы потребовать от меня? От моей любви к вам.

Внимательно наблюдая за нею большими глазами, которые только и привлекали внимание на его неказистом лице, регент прочел в ее встревоженном взгляде, что несколько поспешил с признанием. Изысканный плод еще не дозрел, невзирая на весь скрытый пыл настойчивого ухаживания его высочества. Девушка была робка, словно газель, а он неуклюжим движением отпугнул ее. Принц понял, что необходимо незамедлительно вернуть ее доверие. Мягко, но решительно она высвободила локоть, что отнюдь не облегчало графу Прованскому отступления. Но отступить он должен был, причем отступить с достоинством, по возможности сохранив боевые порядки. Он проникновенно посмотрел ей в глаза и очень ласково улыбнулся.

– Вы, может быть, заподозрили, будто мои слова – пустое упражнение в галантности. Дорогая моя! Я по-настоящему привязан к вам самыми крепкими, самыми прочными узами. Такую же искреннюю привязанность я питал к вашему дяде Этьенну, память о котором останется со мной навсегда.

Заявление это, разумеется, придавало иной смысл его признанию, и Алина даже чуточку устыдилась возникшего у нее подозрения. Поэтому в ответ на любезность Месье она вдруг мучительно покраснела и не сразу нашлась с ответом.

– Монсеньор, вы оказываете мне великую честь, слишком великую.

– Это невозможно. Я всего лишь принц по рождению, вы же – принцесса от природы. Благородство вашей души выше благородства, которое дает человеку любой титул.

– Монсеньор, вы меня смущаете.

– Не я – ваша скромность. Вы не способны оценить себя должным образом. Это случается с такими редкими натурами, как вы. И это единственный недостаток, который лишь подчеркивает их многочисленные достоинства.

Алина продолжала слабо сопротивляться неудержимому потоку лести:

– О нет, монсеньор, это ваше собственное благородство заставляет вас видеть его в других. Во мне нет ничего особенного.

– Вы не должны принижать себя. Со мной это бесполезно. У меня слишком много доказательств вашей доброты. Только святая могла бы так сострадать моему одиночеству, так щедро дарить свое время и душевное тепло, чтобы скрасить его.

– О, не надо так говорить, монсеньор!

– Разве это неправда? Разве я не одинок? Одинок и несчастен, прозябаю в нищете, в убожестве, без семьи, почти без друзей. – (Эти слова тут же пробудили сочувствие Алины, нежное сердце которой всегда откликалось на чужую беду.) – В такие времена мы и узнаем, кто является нашим истинным другом. Я могу перечесть своих друзей по пальцам одной руки. Я живу здесь на скудное подаяние, принц и нищий в одном лице, оставленный всеми, за исключением горстки верных людей. Чем, кроме любви, я могу отплатить за бескорыстную преданность, при одной мысли о которой на глаза у меня наворачиваются слезы?

Они снова двинулись в путь и медленно побрели по берегу реки. Алину глубоко растрогали горестные жалобы его высочества. Кроме того, ей льстило, что он почтил своим высоким доверием именно ее и с такой искренностью поведал ей свои тайные и невеселые мысли. Девушка сознавала также, что эти откровения все крепче привязывают их друг к другу. Месье, который именно к этому и стремился, вновь заговорил, позволив себе еще бо́льшую откровенность:

– Положение принца никогда не бывает завидным, даже в самые счастливые времена. Ему угождают, но не ради его самого, а ради милостей, которыми он может осыпать. Ему всегда угрожает опасность принять низкопоклонство за любовь. И если приходит время, когда принцу остается рассчитывать только на себя, на личные достоинства, не приукрашенные больше блеском титула, тогда уделом его, как правило, становится горечь. Сколько людей из тех, кому я всецело доверял, чью привязанность считал самой искренней, осталось со мною теперь? Где та, которая, по моему глубокому убеждению, должна была остаться со мной даже тогда, когда все остальные покинут меня? Где она теперь? На поверку ее любовь оказалась недостаточно сильна, чтобы противостоять нищете.