А Григ прятал глаза, зачитывая мой приговор. Забавно, если учесть, что он был активным сторонником моей казни. Советник скатал приговор в трубку, щелкнул пальцем, вызывая стражников. Это были другие ребята, они не охраняли меня денно и нощно. Их мундиры были черного цвета с оловянными пуговицами, на рукавах блестели желтые нашивки, а на головах торчали каски, больше похожие на сдавленные великаньей рукой ведра.

Меня аккуратно, дабы я не упал с лестницы, не повредил себе конечностей, проводили вниз до такой же черной кареты без окон, тычком в спину закинули вовнутрь, что живо напомнило мне ночь гадания. История странным образом заканчивалась тем же. Я до конца жизни буду ненавидеть черный цвет. Два стражника залезли следом за мной и застыли истуканами. Карета жалобно скрипнула и провисла. Меня собирались охранять с надлежащим рвением. Помимо возницы на нее запрыгнуло не менее трех человек.

Интересно, Лация придет на мою казнь? Нет, не думаю. Пусть она трижды королева, но в первую очередь она — женщина, которой неприятно лицезреть унизительную процедуру умерщвления человека, которому пела песню.

Ехали мы недолго, к моему неудовольствию. Я, признаться, надеялся на бесконечное путешествие, но все когда-нибудь кончается. Сквозь единственное зарешеченное оконце, прикрытое, к тому же, плотной шторой, доносился неясный гул голосов. Наверняка, большое сборище зевак.

Карета остановилась, стражники цепко схватили меня за руки и выпихнули прямо на землю, где уже другие бравые ребята поддержали будущего мертвеца, чтобы он совсем не упал от страха. Боятся — значит, уважают! Я огляделся. Мы находились на большой площади, окруженной со всех сторон двухэтажными, а где и в три этажа домами. Слева находилось какое-то круглое здание с тонким позолоченным шпилем на остроконечной крыше, вознесшимся в прозрачную синеву неба. Напоминает церковь. Такие я видел в Ламберге.

В воздухе кружились вороны, орущие во всю глотку, а на земле такое же ненасытное воронье в человеческом обличии жадно ждут крови, которая прольется им под ноги. Как все одинаково! Хлеба и зрелищ просят все, кто не понимает истинности происходящего. Животная радость от того, что голову отсекают другому!

Вот и эшафот. Большая плаха на деревянном помосте. Возле нее крутится широкоплечий палач с огромным топором. Я истерично подумал, что в масле, пожалуй, было бы помирать не в пример труднее. Только бы этот мужик сделал свое дело быстро.

Меня завели на помост, связали руки. Палач рванул ворот рубахи, обнажая шею. Потом ударил носком сапога под колени, чтобы я рухнул на пол. Прижатый крепкой рукой к чурбаку, тошнотворно пахнущему застарелой чужой кровью, скосил глаза. Главное — не пропустить взмах. Резко откатиться в сторону, прыгнуть на стражу, головой в живот… Плевать, пусть смерть придет в честном бою, а не на скотобойне! Ах, где же старина Поэт? Уж более не расскажет он мне свои истории, не прочитает бессмертные вирши ушедших эпох. Почему я не ушел с Шипом, а бросился в авантюру, которая и привела меня к такому печальному концу? Что мне за дело до проклятого Братства?

А вот и Григ. Он все такой же бледный, но держится хорошо, не в пример мне. Что-то он странно выглядит. Развернув грамоту, он громко начал читать приговор. Но тут что-то случилось, и его речь мгновенно иссякла.

По толпе, плотно сомкнувшейся вокруг эшафота, пронесся какой-то ураган. Все пришли в движение, образовывая проход, по которому стремительно шли гвардейцы в черно-желтых мундирах. Они оттесняли зевак в сторону остриями пик. А за ними по освободившемуся проходу шла Лация.

— Высшая милость! Высшая милость! — зашелестело в воздухе.

Ого! Становится интересно!

Королева сама была в гвардейском костюме, так славно подчеркивающим ее фигуру. Ее волосы лежали в аккуратной прическе. Она широким жестом заставляла людей расступаться, стремительно приближаясь к эшафоту. Я же глядел в ее глаза. Вы бы видели их сейчас! В них светилась радость, торжество, потрясение, тысячи мелких оттенков чувств, отчего мое сердце бешено заколотилось, а горло сжали спазмы. Я поднялся на дрожащих ногах и бесцеремонно оттолкнул застывшего палача в сторону. Негоже показывать свою слабость.

Лация чуть ли не бегом поднялась на помост, собираясь броситься ко мне, но я незаметно покачал головой, показывая ей невозможность и абсурдность такого поступка. Королева поняла. Срывающимся от волнения голосом она крикнула поверх голов толпы:

— Объявляю Высшую Королевскую Милость человеку, стоящему возле меня!

— Имя! — заревела площадь.

— Оно будет возвещено через несколько дней, когда будут улажены все формальности! — отрезала Лация, и народ не стал возражать, медленно расходясь в разные стороны. Не очень-то они и огорчились, лишившись зрелища. А я уже заклеймил их в кровожадности. Григ уныло опустил голову. Честный служака не понимал, почему из врага я немедленно превратился в героя. Я подмигнул ему, на что советник распахнул от удивления глаза.

— Освободить! — властно приказала Лация, и гвардейцы засуетились вокруг меня, срывая с рук веревки. Молодец, девочка! Есть что-то в ее настойчивости спасти меня!

Через мгновение я стоял со свободными руками, потирая запястья. И широко вдыхал пыль площади полной грудью.

— Ты свободен! — глаза королевы искрились улыбкой. — Мы сейчас же едем во дворец.

— Прекрасно выглядишь, — пробормотал я невпопад, чувствуя, что сморозил глупость.

— Комплименты будешь дарить позже. Едем же, счастливец!

Я, наверное, был в глубокой задумчивости, ошалевший от неожиданного спасения. Лация удивленно смотрела на меня, но ничего не говорила. Первое время мы так молча и тряслись в ее просторной карете, не в пример той, черной. Но у королевы, наконец, лопнуло терпение.

— У тебя такой вид, словно ты потерял любимую игрушку, — с едва уловимой обидой произнесла она. — Я, конечно, понимаю тебя. Нелегко пережить второе рождение, чувствуя, насколько близко дыхание смерти…

— Это сказал Гладис, — очнулся я.

— Кто? — не поняла моего бормотания Лация.

— Стихотворец из Фобера, — пояснил я. — Он сочинял трактаты о сущности всего живого на земле, о смысле бытия и прочую ерунду. Я категорически против его высказываний о предначертанности…

Лация с сочувствием закрыла своей ладошкой мой рот. Она посчитала меня свихнувшимся от радости, и решила прервать мой рассказ. Я кивнул головой, давая понять девушке, что буду молчать. Она убрала руку.

— Ты хотел сказать что-то другое, ведь так?

— Карета плохая, энни королева. Колеса плохо закреплены, рессоры просели. Казни ты этого кучера. Совсем не следит за королевской собственностью. У меня от этой тряски голова заболела.

Лация громко рассмеялась, да и у меня впервые отлегло от сердца. Я ведь до сих пор не верил в свое прощение. А стоящего на краю смерти не так легко убедить в обратном. Я лихорадочно соображал, что же могло произойти. Переворот? Нашлись люди, которым я нужен? Я прямо и спросил об этом.

— Все гораздо проще и приятнее, — Лация слегка сощурилась, когда солнечный луч попал на ее лицо, заметив отлетевшую от порыва ветра занавесь в окне. — Только я не хочу раньше времени давать тебе повод падать в обморок.

— Я не девка, чтобы хлопаться в обморок, — буркнул я.

— От таких вещей падают, и еще как, — продолжала интриговать королева.

Мне пришлось сдерживать свое нетерпение, перебирая в уме сотни вариантов. Мой сосредоточенный вид Лация восприняла по-своему. На ее вопрос, что меня беспокоит, я ответил, что голова раскалывается. Так оно и было, врать не буду. Тряска в карете по булыжникам плохой мостовой утомила меня. Виски сдавливало болью. Наверное, у меня был очень бледный вид. Королева властно притянула мою голову к своей груди, сосредоточенно пробежала пальчиками по затылку, вискам; я ощутил прохладу ее рук на своем лбу. Самое удивительное — боль исчезла, судорожно прячась в неведомых мне местах. А мне стало жарко от близости девичьего упругого тела.