— Стишочки, песенки?

— Ага, — кивнул головой мой напарник.

— А вот хочется мне послушать ваши, — капитан пощелкал пальцами, делая вид, что забыл, как это называется, — сочинялки.

— Охотно, господин капитан, — Поэт скинул с плеча свой мешок, из которого достал лютню, провел по струнам, бросил внимательный взгляд в угол и запел:

Гурий снова оскалился. Это у него, видимо, считалось улыбкой, от которой мне хотелось убежать. Больше похоже на волчий оскал. А Поэт разошелся. Теперь он охотно бы повалялся в душистых травах с прелестницей, ненасытно припав к соку молодости и жаркой любви. Более пошлой песни я не слышал. И где он откопал ее? Поэт никогда не подлаживался под запросы и желания черни. Что на него нашло? Хочет прикинуться дурачком?

Мою задумчивость прервал голос капитана.

— Что? — с недоумением посмотрел я на него.

— Ну, а ты что можешь нам показать? — чуть раскосые глаза капитана в упор глядели на меня. Он или из Сотиса или из Готы. Только там живут люди с таким разрезом глаз. Бабка Брюнхильда возила меня туда, попутно объяснив, что в этом виновата кровь лесных народов, что живут почти на самом краю Пафлагонии.

— Все, что ты хочешь услышать, господин, — я учтиво поклонился. Что же рассказать этому армейскому дубу? Ведь не отцепится, настоящий клещ. Не скажу, что уж совсем не умел сочинять. Будучи студентом, частенько баловался стихосложением, но до серьезных вещей не дошло.

— Стоп, стоп, — заворчал капитан. Чье это сочинительство? Твое?

— Аспаруса Гвендаса[11], - пожал я плечами. — Капитан, мы зарабатываем на жизнь декламацией стихов, не только своих, но и чужих. Больше чужих, конечно. Мой друг поет для хорошеньких особ песни под окном. Девушкам нравится.

— Имя Гвендаса заклеймено проклятием церкви Святого Доминика, — донеслось до нас из темного угла. — Его святотатские стихи возмущают праведных жителей земли Ансвера, откуда он вышел.

— А что здесь святотатского? — удивился я. — Очень хорошие стихи, нет намеков на бесовские козни.

— Такие вещи обсуждаются не на поле боя, а Высшим Советом Церкви, — назидательно встрял в разговор капитан, проявив знания в таком щекотливом вопросе. Как будто он один знал это! Но я ведь знал точно, что Гвендас никогда не бунтовал открыто против Церкви. Чушь собачья!

Поэт пихнул меня в бок, и, делая страшные глаза, приказал закрыть рот. А сам все время, не отрываясь, смотрит в угол. Что он там увидел?

— Капитан, — сказал Поэт весело. — Мы видели много серых волков между Таланной и Тампой. Их очень много развелось в Андальских землях. Самое время съездить на охоту.

— Какие волки? — капитан непонимающе переглянулся с Гурием.

Тут из тени вышел худощавый мужчина, чуть меньше меня ростом, в армейском мундире. Он бросил рассеянный взгляд на нас и обратился к капитану:

— Прощу прощения, что прерываю вашу беседу. Мне нужно выйти на некоторое время. Я уже целое утро жду донесения из-под Ленты. Боюсь, что с гонцом случилась неприятность.

— Идите, Кодр, — кивнул капитан. — Если понадобится — высылайте второго гонца.

— Так как же быть с нами? — весело спросил Поэт. С ним произошла разительная перемена. От настороженности не осталось и следа. — Вы убедились, что мы лояльны вере Доминика? Мы не шпионы, но ваганты. Наше призвание петь песни и развлекать народ. Отпустите нас.

— Не радуйтесь заранее, — буркнул капитан. — Лично я вам не верю, и поэтому придержу до прибытия генерала Морана. Гурий, отведи их в сарай, пусть подумают. Может, забыли сказать что-нибудь.

Как только мы со всеми удобствами разместились на хрусткой соломе в темноте сарая, я спросил Поэта:

— Что ты так развеселился? Вот подвесят нас за ноги вниз головой — тогда будем долго хохотать!

— Не дрожи, парень, — усмехнулся Поэт. — Сегодня ночью мы уже будем в Ленте. Или утром. Неважно. А вот там придется повертеться, чтобы не попасть так же глупо в лапы патриканцам. Эти ублюдки похлеще нашего капитана будут.

— Ты их так ненавидишь?

— А я и доминиканцев не жалую. Все они сволочи. Пользуются властью, которую им никто не давал, пускают свои ядовитые корни во все щели. И ведь самое страшное, что все верят в святую чепуху, что молотят с амвонов последователи залетных ангелов!

— У нас у всех есть грешки, — осторожно ответил я. — Хотя, что за грешки, так, мелочи. За них на высший суд не потянут, надеюсь. А вот с вами я рискую попасть в записные грешники.

— Никогда так не говори, и даже не думай, — построжел Поэт. — В нашем деле нельзя колебаться. На службе Дому Лоран не принято страдать избытком человеколюбия. Если хочешь понять суть людских пороков и страстей, то поселись где-нибудь в лесном монастыре. Там много таких… думающих. Я не уверен, что ты выдержишь и пару дней, выслушивая по десять-двадцать покаяний с утра до вечера. Неужели теперь, когда ты имеешь возможность вырваться из тусклой житухи на свет, начнешь копаться в своих поступках? Решать, правильно ли сделал то-то, или же надо было по-другому? Я ведь вижу: тебе нравится новая жизнь.

Да как тебе сказать, Поэт.… Перевоплощаться, жить жизнью десятков людей, проникать в людские души или ломая их кости — великое искушение, дающее право на замещение Творца. С другой стороны — забыть моральный долг, переступить через черту, где начинается кошмар. Кто сказал, что в Сером Братстве оружие держат одни лишь ангелы? Мастер показал, что можно быть и негодяем.

— Твоя душа слаба, — кивнул Поэт. — Ты должен закалиться. Многие наши братья одевают сердце в броню, когда собственными глазами видят смерть и страдания тех, кого должны были защитить, но не смогли.

— Это ненависть, Поэт.

— Это отчаяние и бессилие. Ненависть не помогает нам в служении Долгу. Егерь уничтожает своими руками того, кто нарушит законы Братства.

— Кому же вы служите?

— Себе. Только себе. Но иногда приходится идти на службу к тем, кто нуждается в нас. Сейчас это Дом Лоран. Из двух зол, что столкнулись лбами на Континенте, это — самое меньшее. Но мы и в этой ситуации играем только на себя.

— Я хочу знать законы Братства.

— Ты еще не наш брат. Посвящение будет нескоро. Если ты, конечно, не передумаешь. Или если доживешь до того времени.

— Служба герцогу Линду противоречит вашим принципам?

— Сложно сказать. Рядовой воин не сможет ответить. За нас решает Сход Братства. Лишь на нем ответственность за дальнейшую судьбу Ордена. Ошибаться нельзя… Гай, ты еще кусок сырой глины в руках опытного гончара. Твои глаза выдают чувства, а по лицу читается все, что ты хочешь сказать.

Буду считать, что Поэт меня убедил. Убедил в том, что лучше лишний раз промолчать, оставаясь при своем мнении, и это мнение не высказывать, кому бы то ни было. С этого момента я не буду шевелить губами, запрячу свои чувства глубоко-глубоко, а глаза мои будут блестеть как сталь клинка, и по ним никто не прочитает то, что хочет узнать. Это сложно. Но я таким стану.