Слон услышал их кваканье и, так как его томила жажда, бросился туда, упал в пропасть и погиб. А жаворонок прилетел и, хлопая крыльями над его головой, говорил:

«О тиран, ослепленный силой своей, презиравший меня! Как показалась тебе великая хитрость моя при малом теле и огромное тело твое при твоем слабоумии?»

— Эта притча о многом говорит! — улыбнулся Деваштич. — Я понимаю твою мысль, Махой. Но разве можно надеяться на такое же единство у людей, какое свойственно животным! Люди живут в непрестанной вражде. Кто их научит любить друг друга? Ненависть разобщает их.

— Я не утверждаю, что бедный пастух, который пасет твое стадо, любит тебя, — сказал Махой. — Он послушен тебе, потому что он зависим от тебя. Но врагам своей земли он, конечно, не покорится. Врагу он не хочет служить. Вот и подумай, как сделать, чтобы все пастухи и землепашцы, все ткачи и гончары, все люди земли и ремесла были тебе верны.

— Об этом позаботился великий светоч жизни — Ахурамазда, — нахмурился афшин.

Его бледное лицо с правильными чертами стало вдруг угрюмым и злым. Деваштич не любил, когда старик брал под свою защиту людей, которые созданы богами для тяжких трудов.

И прежде бывало не раз. Поговорят они о деле, запишут все, что нужно афшину, а потом старик вдруг начнет рассказывать о благородстве безродного пастуха, который спас стадо афшина во время силя[20] и при этом чуть не погиб.

— Для того он и создан богами, — отвечал Деваштич.

А старик не соглашался. Он обычно доказывал, что, может быть, пастух и создан богами, чтобы охранять стада владетеля, но не каждый проявит такое благородство, спасая чужое добро.

Деваштич слушал такие речи без всякой охоты, только затем, чтобы доставить удовольствие своему писцу.

Это всегда сердило старого Махоя. Он никак не мог простить своему господину его пренебрежения к тем, кто трудом своим расцветил эту землю. И он покинул дворец.

И сейчас в недолгой беседе с афшином они коснулись того, что больше всего волновало Махоя.

— Ты думаешь, люди, лишенные мудрости, поймут всю опасность вражеского нашествия? — спрашивал афшин. — Ты считаешь, что они пожелают подняться против врагов?

— А ты сам посуди, — убеждал старик. — Как могут они покориться наместнику, когда в опасности их жизнь! Люди знают, что несут с собой враги. Им не хочется умирать за чужую веру.

— А ты знаешь, как многочисленно войско халифа? — сказал Деваштич. — Что для них горсточка пастухов и землепашцев?

— А жаворонок разумнее нас, — заметил Махой.

Афшин задумался.

— А что, если собрать всех неимущих, всех пастухов, землепашцев и людей ремесла… Может быть, и соберется грозная сила? — прервал его мысли Махой.

— Почему же не сделали этого владетели Самарканда, Бухары и Мерва? — возразил Деваштич. — Разве они глупее нас?

— У них не было единства, а каждый в отдельности — ничто! Пустое место! Если бы собрались вместе люди Усрушаны, Иштихана, Фая и Бузмаджана[21] и единой силой поднялись против врага, тогда все было бы по-иному…

— А если поднять людей моих селений, — прервал афшин, — да еще призвать на помощь соседних афшинов? Трудный час настал. Надо объединиться! Только пойдут ли за мной люди Панча?

— Все равны перед лицом смерти! — отвечал сурово Махой. — Если все поднимутся, враг будет изгнан… Но только надо все делать разумно, а главное — сохранить тайну. — Старик нагнулся к уху афшина и прошептал: — Если твой замысел станет достоянием мервского наместника Саида ал-Хараши, то погибнет нерожденное дитя.

— Ты прав! — согласился Деваштич. Его усталое, озабоченное лицо на минуту оживилось. — Ты прав, Махой. Мы поднимемся против врагов наших. Мы не пойдем по стопам Гурека[22]. Такого ничтожного правителя еще не знала Согдиана. Мы пойдем своей тропой — тропой справедливости.

— О Гуреке разное говорят, — сказал Махой. — Одни утверждают, что он предан иноверцам и верен Мухаммаду. Другие говорят, что он верен Ахурамазде и помогает согдийцам готовить восстание против арабов…

— Самарканд не имел ихшида более лицемерного и продажного, — прервал Махоя афшин. — Гурек совсем не обеспокоен судьбой Согда. Его забота — удержать в своих руках Самарканд. Когда он видит, что люди Согда подымаются против врага, он делает вид, что помогает им. А когда видит силу арабов, начинает служить им. Он лжив и продажен. Я намеревался вывести в горы семьи богатых владетелей. Но я побоялся предательства Гурека.

— Гурек никому не сделает добра, — подтвердил Махой. — Что о нем говорить? Я кое-что узнал для тебя, мой господин…

И оглянувшись, нет ли кого поблизости, старик зашептал на ухо афшину:

— Люди принесли дурные вести. В Панч послан отряд из Мерва. Во главе Сулейман ибн Абу-с-Сари — черная душа. Он был прежде начальником почтовой службы при халифе Омаре. Помнишь? Тогда еще говорили о его предательстве.

— О, это человек-шакал! — воскликнул Деваштич. — Его ненависть к согдийцам превосходит все, что мы знаем об иноверцах. Он может продать всю страну, если ему сделка будет сулить богатую наживу.

— Тогда лучше следовать примеру Самарканда! — сказал решительно Махой. — Мне доподлинно известно, что люди Самарканда намерены покинуть свой город и уйти в Ходжент. Гурек против этого. Он уговаривает знатных не покидать города, обещает им свое покровительство. Но мало кто слушает его. К ним присоединяются люди Карзанджа, Иштихана и Фая. Господин Ходжента обещал пустить их в ущелье Исама, далеко в горах. Если ты намерен увозить с собой знать, то подумай, не взять ли с собой и простолюдинов. Мне известно, что они без жалости покинут свои дома, свое добро. Они уйдут в горы, чтобы враг не настиг их.

— Я подумаю об этом, — согласился Деваштич. — Если я решусь увести в горы людей Панча, то уж сделаю это разумно, без ведома предателя Гурека. Мы выберем день, который принесет нам удачу, и покинем Панч. Здесь останутся землепашцы, чтобы доставить нам припасы. Первыми пойдут мои воины. Я их вооружил. Если кто-либо предаст нас, мы вступим в бой с врагом.

— Вот это твое слово верное! — обрадовался Махой. — Мы уйдем мирно, но, если битва станет неизбежной, надо приготовиться. Если за тобой пойдут все люди Панча, тогда враг не страшен.

— Мы и тебя возьмем с собой, — сказал на прощанье Деваштич. — Ты не должен оставаться здесь.

— Боги не оставят нас в трудную минуту! — прошептал Махой.

Рустам долго трудился над изображением девушки из виноградника, он мысленно возвращался к тому ясному летнему утру, когда он впервые заговорил с Махзаей. Странное произошло с ним превращение: будто его подменили в то утро, будто в него вложили новое сердце. Теперь он все видит другими глазами. Разве прежде он не видел, как красивы горы, опоясавшие долину Согда? Разве изменилось звездное небо над Панчем? Почему же все выглядит сейчас по-другому? Почему ему кажется, что звезды стали ярче и небо синее?

Прежде, бывало, он поднимался на рассвете и сразу же брался за кисти и краски. Старый учитель был доволен этим. А теперь он спешит по утрам на кровлю высокой башни, чтобы встретить там восход солнца. Он ждет, когда оно торжественно выплывет из-за высоких гор и позолотит вершины. Тогда он оборачивается в ту сторону, где за горами скрылась маленькая деревушка Сактар. Там проснулась Махзая. Он смотрит на горы, а видит зеленый виноградник и стройный стан девушки в красном платье. Пожелав ей доброго утра, юноша принимается за работу.

Но странное дело, и работает он совсем не так, как прежде. Чем больше он старается, тем труднее ему выполнить свой замысел. Ведь не впервые он берется за кисть! Почему же сейчас ему так трудно осуществить задуманное? Почему-то именно теперь не хватает многих красок для работы. Их и раньше не было у старого художника, и они ему не были нужны. Но почему они понадобились теперь? Не потому ли, что он делает изображение Махзаи? Он никому не скажет об этом, но ему так хочется, чтобы Махзая была здесь такая же прекрасная, какой он увидел ее в саду Артавана.