— Пока не решили, — улыбнулся Шон, чувствуя, можно больше не остерегаться претензий со стороны Джона.

Шон обернулся на Кима и увидел, как тот поднес к уху телефон и его лицо с веселого стало меняться на шокированное. Он выронил щипцы для мяса и, пошатнувшись, уцепился за раскаленную решетку гриля, чтобы не упасть. Шон метнулся туда, но Рон уже оттащил его в сторону и сунул обожженную руку в ведерко со льдом. Ким зарычал от боли и сжал телефон возле уха так, что он треснул.

— Что случилось, Ким? — Шон присел перед ним на корточки и вытащил кисть из ведра, чтобы осмотреть ее. На ладони остался сильный ожог от решетки.

— Мэтт и Дени разбились… — глядя в пространство и никак не реагируя на манипуляции Шона, прошептал Ким.

Рон, быстренько сориентировавшись, выискал из приглашенных гостей врача и притащил заняться ожогом Ронвуда. Ким молча позволил отвести себя на кухню, усадить на стул, обработать и наложить повязку. Он, казалось, не чувствовал боли, во всяком случае, в руке. Шон принес воды с успокоительным, гладил по спине и волосам.

— Убирайся, МакКензи! — зарычал Ким с яростью и ненавистью глядя на Шона. — Это ты во всем виноват!

Шон помнил Мэтта Беиза и омежку Дени, с которыми дружил Ким в школе. Когда Ронвуды второпях покинули свой дом в пригороде Нью-Йорка, он даже общался с его компанией и знал, что в то время как все поступали в университет, Дени забеременел, а после у них родился еще один ребенок. Но он категорически не понимал, как мог быть виноват в их гибели.

— Я? Что ты несешь, Ким, успокойся, — он растерялся, но не рычал, скорее, уговаривал Ронвуда отказаться от его безумных мыслей.

— Ты! Если бы не твоя выходка в раздевалке — ничего бы не было! У меня не начались бы течки, я мог бы все это время общаться с ними! Не пришлось бы рвать отношения, врать и прятаться! — зарычал Ким, толкая Шона в грудь и оскалившись. Тефтель был уже тут как тут, влез между ними, подпрыгивал и лаял. — Я не виделся ни с кем из них столько лет, не приходил на их свадьбы, не видел, как рождаются гребаные дети. А теперь из-за пуза и на похороны не приду! Я ненавижу тебя, МакКензи! Какого черта ты вообще полез ко мне?

— Потому что ты после соревнований, которые проиграл мне в школе, решил побычиться и привлек мое внимание, назвав омегой! Ты спрятал мои вещи и запихал в сумку всякого дерьма! Ты написал мне сообщение и попросил приехать сюда! Ты сдох бы, если бы не забеременел от меня! — сорвался Шон. На какое-то мгновение ему показалось что все, что так долго, по крупицам выстраивали они с Кимом, теперь разрушено, ведь раньше они просто игнорировали этот подтекст, предшествующий их совместной жизни.

— Лучше бы сдох! — выплюнул Ким, не уточнив, кто именно, и одним ударом разбил Шону губу. Он был в растерянных чувствах, и его кидало из гнева чуть ли не в слезы с молниеносной скоростью.

Шон едва удержался от того, чтобы не продолжить ссору и не влепить Киму по роже, впервые за его беременность. Он заставил себя выйти на улицу и закурить. Казалось, планы разрушены. У Кима появился еще один повод ненавидеть его. Точнее, теперь он вспомнил обо всех причинах, которые были. Надежды на счастливую жизнь таяли на глазах.

— Что мне делать, пап? — в отчаянии спросил Шон, глядя на Джона, как на спасательный круг.

— Не горячиться, — однозначно ответил отчим. — И не орать больше. Ты что ебанулся, говорить ему о беременности в таком ключе?

— Я… сорвался, — угрюмо признал Шон, и сам отлично понимая, это было не просто лишним — очень лишним. Он не был уверен, что его злые слова так быстро забудутся. Нет! Только не Ронвуд! Эта злопамятная скотина все помнит. И, похоже, ничего не прощает.

— МакКензи! — заорал Ким со второго этажа.

Шон вздрогнул от неожиданности, ведь Ронвуд прогнал. Зачем теперь зовет? Хочет сказать, чтобы Шон сваливал из Палмера, и не желает больше видеть? Или разбить ему бровь за то, что он вообще родился? И тем не менее, Шон метнулся к истинному и нашел того в душе под холодной водой. Он сдернул полотенце с крючка и выключил воду, потянул на себя Кима, вытаскивая из кабины, и попытался снять с него мокрый свитер.

— Не делай так! — зарычал Ким и стукнул Шона по рукам. Он выглядел подавленным и уставшим: побледнел, губы раскусаны, глаза опухли и покраснели, руки тряслись.

— Как делать? — спокойно спросил Шон, не прикасаясь больше к Киму. На самом деле, он был в совершенном смятении в душе.

— Не знаю, — сокрушенно проскулил Ким.

Шон опять потянулся к свитеру Кима, и тот позволил его снять, а следом и нателку. Отбросив мокрые вещи в ванну, Шон занялся джинсами и скоро полностью раздел его, укутал в большое полотенце и повел в сторону комнаты.

— Давай ложись? — предложил он.

Ким кивнул и лег на их кровать. Шон укрыл его одеялом и, немного подумав, тоже забрался под него. А следом к ним в ноги запрыгнул Тефтель и улегся, положив голову на бедро Кима. Тот сразу же уткнулся лицом в грудь Шона. Он не плакал, не истерил больше. Просто молча лежал так. Шон гладил его по спине и мокрым волосам. Он был именно там, где и хотел быть. Ким позволил ему остаться рядом и согласился эту боль пережить вместе.

****

Четвертого июля в баре Сэма собрался, кажется, весь город. Помещение было набито битком, а все столики на улице — заняты. Люди семьями расположились на газоне возле бара, расстелив покрывала. Палмер украсили к празднику белыми, красными и синими лентами и шарами. Мэр поклялся во всеуслышание, что организует вечером салют.

Ким и Шон изменили себе и не заняли свой привычный столик. Ким хотел остаться на воздухе и не передвигаться до самого салюта, даже если его в этом году не будет. Он улегся на плед, положив голову на Тефтеля. По телевизору показывали бейсбольный матч, и Шон по поручению Кима то и дело бегал проверять счет. Каждый раз он приносил что-то новое выпить или перекусить.

— Ты уверен, что хочешь так есть? — с сомнением спросил он, когда Ким, макнув пирожное в кетчуп, отправил его себе в рот и запил пивом.

— Да. Кстати, вкусно! На, попробуй, — предложил он и протянул кусочек ко рту Шона. Тот хотел сначала отказаться, но не отважился. Проглотив мерзость, Шон решил занести пирожное с кетчупом в свой список «самое ужасное, что может случиться во время беременности твоего истинного». Даже подогретый в микроволновке корм Тефтеля был вкуснее.

Живот Кима сильно вырос, и ребенок довольно часто пихался. Шон как-то застал Кима, развалившегося на садовом кресле и дерущегося с собственным пузом. То еще зрелище, нужно сказать. Небритый лохматый Ронвуд с проседью в волосах, одетый в безразмерную футболку и семейные трусы, лежал, закинув одну ногу на подлокотник, и сердито стучал по своему большому животу. Он делал это то ладонью, то щелбанил пальцем, рычал при этом и угрожал что-то там. Шон едва не лопнул от смеха и кинулся их разнимать. На приказ Кима утихомирить его ребенка Шон строго погрозил пузу и сказал:

— Будь хорошим мальчиком, не обижай своего анатэ.

За эти слова Ким подрался уже с ним. В итоге оба ржали и, лежа на траве, решали, как же малышу называть Кима. Но ничего умнее, чем «отец один» и «отец два» не придумали. А потом еще и поспорили, кто из них под каким номером.

После двадцатой недели беременности к ним стал временами прилетать Дэвид Джонс, и у Шона наконец появилась возможность познакомиться. Джонс с первого взгляда не понравился Шону, уж больно альфья у него была рожа, но когда Дэвид сказал, что он гамма, как и Ким, то это успокоило Шона. А уж после одного телефонного разговора ревность пропала.

— Привет, любимый, как дела? — Дэвид сидел в их кухне и размешивал растворимый кофе в своей чашке. Он отчего-то не любил свежемолотый и пил только эту химическую дрянь. — В Палмере у Кима… Нет, я не разрешаю выгонять из дома Альфа… Потому что он мой сын! Уверен, он сознал ошибку… Саша, дай ему трубку, я хочу убедиться, что ты не убил моего ребенка…

Шон расширил глаза и мельком посмотрел на Кима. Тот жевал вечную сигарету, уложив на большой живот тарелку и таская из нее чипсины. Его ничего уже не удивляло.