– Да, ты права Хмурая, Дикая справилась, – сказала Белка. И пошла приводить в чувство тех, кого вырубила Дикая. Похлопала по щекам Писарку. Та открыла глаза. В глазах был боль. Ну ничего, пройдет. – Терпи, Писарка, жить будешь.

– Аааа… Жесть. Что за хрень? – буквально зарычал Голубой. – Голова-то как болит. Что случилось то? Почему я тут валяюсь.

Да и остальные бойцы жаловались на головную боль. Хмурая быстро ввела всех в курс дела. Лица у всех были напуганные. И было чего бояться. Как с таким воевать? Да, нужна какая-то защита от магических атак. Или колдовских? Скорее уж колдовских, тут вероятнее всего энергия смерти поработала.

– Ага, ясно-понятно. Почему башка трещит внутри понятно. А почему она трещит снаружи ни черта не понятно, – не унимался Голубой. Еще и Писарка с Ножом подтвердили, что болит у них и внутри, и снаружи. – Нет, определенно, меня явно по башке шандарахнули. И, кажется, не один раз.

– Ну извини, здоровяк, – донесся со стороны деревьев голос Дикой. – Пришлось тебя вырубить, чтобы не уполз ты в лес на растерзанье жутким тварям. Да вот беда: башка у тебя крепкая. Так что вырубился ты только с четвертого удара. Можешь собой гордиться.

И она весело рассмеялась. Вот так так. Дикая смеется. Белка была удивлена. Да и не только Белка была удивлена, казалось, весь отряд смотрит с интересом на эту обновленную Дикую. Она вернулась какой-то другой, видимо, что-то себе доказав, и стала более открытой что ли, не такой зажатой.

– Этим-то двоим по одному удару хватило, – дополнила Дикая и обратилась к Хмурой. – Командир, смотри, что я притащила.

– Святой Клис! – удивилась Хмурая. – Это что еще за невидаль такая. Дичайшая дичь! Живая ветка. Во дела! Доклад!

Дикая рассказала, что было в лесу. Бойцы после рассказа поблагодарили Дикую за спасение. Решили по возращении устроить в честь нее попойку. Белке эта идея очень даже понравилась. Глядишь, и сэкономит немного на обещанном некоторым эле.

Тем временем бойцы рассматривали диковинное существо, которое Дикая небрежно бросила на землю. Совсем уж малюсенькая копия человечка, за тем лишь исключением, что все существо было покрыто древесной корой, ручки и ножки походили на ожившие веточки, голова венчалась копной зеленых листьев с желтыми прожилками. На теле в разных местах также были разбросаны растущие малюсенькие веточки с листочками. Белка решила потрогать тельце пальцем. На ощупь же кора оказалась теплой, достаточно мягкой, похожей на кожу. Огромное количество складочек на коже и придавало сходство с древесной корой. Листья тоже на поверку оказались кожаными. Лицо совершенно обычное, даже эдакое трогательно-симпатичное, разве что нос в форме сучка отличался от человеческого. При ближайшем рассмотрении существо не вызывало каких-то негативных эмоций. Кто бы мог подумать, что эта трогательная мелочь оказалась такой кровожадной.

– Дикая, подбери-ка эту мелочь, пока она не дай Святой Клис не слиняла куда. Благо на тебя ее чары не действуют. И держи ее крепко. Писарка, ты уже можешь соображать? Или соображалка еще в ауте? – спросила Белка. – Что это за фигню жалкую и крохотную притащила Дикая? И что за невидаль мы тут давеча замочили?

– Ну… Думать больно, – отозвалась Писарка. – Но это простой вопрос. Вообще, валяющиеся трупы – это явно муты. Удивительно, что уродства у них похожие. В библиотеке вся информация свидетельствует о том, что у каждого мута свое индивидуальное уродство. Эти же все многолапые. Есть, над чем Библиотекарю покумекать. И вот эта мелочь тоже явно природная. Лестной житель какой-то. Логично предположить, что это может быть лешим. Хотя не думаю, мелковат и хлипковат он для лешего. Тот вроде лось будь здоров. Думаю, аука это. Древние лесные мифические существа. Любят морочить людям голову, чтобы обокрасть. Иногда же наоборот помогают заблудившимся путникам. Существа эти мифические. Иными словами сказочные. В общем несуществующие, если опираться на библиотечные знания. А вон гляди ты, оживший миф. Вполне себе живой экземпляр.

– Так-с, ну раз соображалка работает, стало быть, жить будешь, – подытожила Белка. – Аука значит. Никогда не слышала. Морочит голову? То есть ворожит. Нас-то оно жестко заморочило. Явно не грабеж был их целью. Предлагаю этот оживший миф снова умертвить. Хороший миф – мертвый миф.

– Никого я не морочила. И вообще никакая я не мифическая. Настоящая. Всамделишная. Мы путникам завсегда помогали. Да, согласная я, не бесплатно. Но кто ж задаром-то работает, скажите на милость? Вот что лучше-то: в лесу помереть или выйти живым, заплатив немного? – хрустким шипящим голоском заговорила ветка в руке у Дикой. – Да отпусти ты уже меня, супостатина. Никому я вреда не причиню.

– Оно говорит! – удивленно с улыбкой сказал Голубой. – Мать всех орков! Это ж говорящая ветка!

– Сам ты ветка. Синяя образина! Ты сам-то себя видел? Чудовище иноземное! – выругалась Аука.

– Ишь, смелая какая! Согласен с Рыжей. Надо эту ветку умертвить, да помедленнее! – зарычал орк. – Есть у меня идея: я могу из нее зубочисток настрогать.

– Может и умертвим. Но сперва допросим, – задумчиво сказала Хмурая. – Ветка, слушай меня внимательно. Я сейчас с тебя стружку буду снимать. Если на вопросы честно не ответишь.

– Вот злые вы люди. Не надо с меня ничего снимать. Я сама все расскажу, что хотите, то и расскажу. Вы ж меня спасли от братца-то окаянного. Вот где дурень-то стоеросовый. Доигрался с колдовством. Придурок! Пень трухлявый! Хотя и жалко болвана. Все ж родная кровинушка была, – высказалась аука. – Да поставьте же меня на землю. А то сейчас проблююсь.

– Дикая, отпусти. Если что, стрела остановит, – скомандовала Хмурая. Дикая отпустила. Буквально. Разжала ладонь и отпустила. Аука шлепнулась головой о землю.

– Ай! Больно же! Ну люди! Вам сколько уже тысячелетий помогаешь, а вы неблагодарные, – выругалась аука.

– Да уж, помогла, не дай Святой Клис такой помощи никому. Чуть со свету не сжила, – сказала Белка. – Рассказывай. Почему вы на нас напали? Что ты вообще такое и что тут делаешь? И почему тебя не нужно убивать?

– Ох ты ж горюшко-то мое. Вы что, тупые? Или тугоухие? Ну сказала же уже дважды, что расскажу все сама. Ну не я это, не виноватая я, ну ни разу! Братец мой единоутробный все это натворил. Дуралей. Мы, ауки, особо-то ворожить не умеем. Ну так, выход из лесу показать, ну то есть картинку дороги навеять можем. Ну, может, еще что по мелочи, ну там, безобидную какую иллюзию сотворить. Да и все. Мы вам выход, вы нам чуток чего ценного. Много не берем. Я считаю, что это хорошая и честная сделка. А этот, дурында, все сокрушался, что малые у нас силы. Ну ясно, малые. То же жизнь. Ее разумно нужно использовать. А он все на смерть начал заглядываться. Много птенцов перегубил да нашел-таки ключик к колдовству. Ворожить научился будь здоров. Натренировался на мутах этих бедных. Ага, вот на этих вот трупешниках свежепреставившихся, что вы замочили. Их и так-то вон оно как скрутило-то. Не то медведь, не то ни пойми что. Давно их стая тут появилась. Они ж хоть и страшные, но безобидные. Травоядные вообще. Когтищами то своими землю рыли, да коренья выкопанные поедали. Да и не шибко умные были. Даже для медведей. Вот ими то братец и управлял. И мне голову заморочил. Понимаю же, что морок навел, а сделать ничегошеньки не могу. Противно это было – существовать в собственном теле словно в тюрьме и выполнять чужую волю. И не заслуженно. Я ж ему ничегошеньки не сделала, в смысле ничегошеньки плохого, чтобы так со мной не по-братски то поступить. Ну так вот он все с этой сворой и тренировался. Людей вот не любил люто. Жадные вы очень, говаривал. А жадин нужно учить. Посмертно. Правда сначала лишь обирал до нитки, но не губил. А потом начал в топь уводить. Или волков своих многолапых кормить. Благо людей тут мало ходит. Шутка ли, самая чаща древнего чистого лесу. Да я всего-то и не упомню, что было. Он контроль то ослабит, то усилит. Вот такая моя грустная история, – закончила печальным тоном свою историю аука.