За секунду до того, как тело его рассыпается в прах, и его разносит ветер, он протягивает ладонь в ответ.
А затем всё пронзает тьма. Остаётся лишь имя.
Хи Мён. Хи. Мён.
========== XII ==========
Ким Шин просыпается от кошмара.
Он резко поднимается, и голова идёт кругом: картинка мигает, словно кто-то прокручивает кадры какого-то старого фильма, настолько давнего, что сложно поверить в его реальность.
Стены, сомкнувшиеся вокруг мужчины, и знакомы ему и нет. Потому, когда он узнаёт их, чайный стол с орнаментом в углу и стёганые одеяла, расстеленные там же, Ким Шин понимает, что умер.
Он не может быть здесь. Этого места не существует уже сотни лет, как и запаха остывшего чая, а также сквозняка, проскользнувшего в покои из дворцовых коридоров.
Меж тем, стоит мужчине встать, и тело гудит под тяжёлыми чёрными одеждами. У мертвецов разве может так болеть? И мешают ли им длинные волосы, липнущие к лицу?
Чем дальше, тем страннее. Но последней странной вещью оказывается не собственный вид генерала, а лёгкость в сердце. Вот уж чему там точно не место, однако стали, вгрызающейся в сердце мужчины не одно столетие, действительно нет.
— Этого не может быть, — произносит Ким Шин. Он произносит это без веры в происходящее и скорее для того, чтобы услышать, как вместо слов получится пустота, которая убедит его в эфемерности всего, что это иллюзия, сон, бред… не настоящее. Но звук собственного голоса его поражает.
Что здесь происходит?
— Генерал, — кто-то раздвигает створки в комнату, и, низко склонив голову, входит служанка. Ким Шин понимает это по её одежде и вдруг осознаёт, что часть него вовсе не удивлена её приходом. — Его Величество хочет вас видеть.
Император?
Может, это и есть конец — проживать моменты ушедшей жизни? Вот, что бывает после смерти? Но Ким Шин не чувствует себя мёртвым, даже напротив. И всё-таки, если он не умер, то что всё это такое?
Как он оказался в этом месте — в Корё, которое ныне не существует? И как он снова стал тем, кто умер девятьсот лет назад? И если он жив, и жив Ван Ё, если его покои сохранили блеск, а в одеялах не завелось ещё клещей, значит, вернулось всё? И где-то во дворце бродит та, кого тоже не может здесь быть?
Время, откатившееся к началу, — это, безусловно, ненормально и требует объяснений, но мысль о Хи Мён, всегда живая в нём, никогда не угасающая, умаляет значение этой странности. Даже если это сон, если через минуту всё рассеется, словно дым, оно даёт ему возможность увидеть её ещё хотя бы раз и взять её ладони в свои.
И когда этот мир, одновременно наполняющий сердце сладостью и печалью, исчезнет, он всё ещё будет держать ладонь Хи Мён, и даже его тень, оставшаяся после, никогда не отпустит её руки.
***
Это не секрет — то, что говорит ему император. И Ким Шин знает наверняка, чем всё закончится: приказом не возвращаться с войны.
Знание не вызывает в мужчине гнева. Впервые он смотрит на короля с пониманием. В ещё детских чертах того таятся ревность, уязвлённое самолюбие, задетая гордость и тоска. В глазах Ван Ё, как и в глазах Хи Мён, скрывалась печаль, страх оказаться никому не нужным, — жуткое чувство, которое уничтожит их всех.
Этот ребёнок так боится, что все отвернутся от него, что предпочитает сделать это первым. Знала ли о том Хи Мён, любившая брата с самоотдачей, которую не знает и родная мать? Или любовь её — зов крови, в котором нет ясности ума?
Ким Шина удивляет, почему он не видел этого раньше. Император — всего лишь мальчишка, марионетка в руках кукловода, и мужчина думал, что главное — это защищать его и трон. Но все они — народ Корё — оберегали здоровье правителя, но никак не душевное его равновесие. А Ван Ё становился всё более одиноким.
Ким Шин знал, как одинока Хи Мён, и как страдает она во дворце. Печаль принцессы была отпечатана на её лице, открытом и однако упрямом; печаль Ван Ё не была очевидной. Он — император Корё, от решения которого зависят судьбы тысячи людей, он — ребёнок у власти, золотая статуэтка в глазах своих подданных.
Дворец — клетка и для него, вечная его тюрьма, из которой можно выбраться, лишь умерев. Это его не оправдывает, только объясняет.
У императора нет ни отца, ни матери. С детских лет он под гнетом властолюбивого чиновника, укрытый от интриг мира одним — любовью своей сестры. Но Хи Мён полюбила другого мужчину. Стало ли это толчком к осознанию того, что когда-нибудь сестра может его оставить, сбежать из дворца и жить, освобождённая от пут своего происхождения?
Как должно быть страшно и невыносимо это для Ван Ё — представлять, что он останется один, что никто не разделит с ним его судьбу. И он искал того, кто выберет его, только его, для кого он снова станет всем.
Ван Ё — совсем ещё мальчишка и не понимает, что никто из них — ни Хи Мён, ни Ким Сан, ни Ким Шин — не оставил бы его. Кем бы они ни были друг для друга, это ничего не меняло: каждый из них заботился о нём, и так было бы всегда.
Почему никто из них не сказал ему этого? Наверное, думали, что он знает. Эта история, день, всё разрушивший, — они все его создали? Пожалуй, да. Они все виноваты, они все жертвы.
Ким Шин принимает меч, дарованный императором. Белый тигр на его рукоятке, как и всегда, внушает ему покой. Сейчас, здесь, преклонённый перед королём Корё, мужчина вдруг понимает, что всё это — не шанс проститься с Хи Мён, а нечто большее. Шанс спасти их всех. И пусть всё это обратится в прах, пусть это сон или что-то иное, Ким Шин знает, что ему делать.
Стало быть, сейчас самое время исправлять ошибки.
Ким Шин всегда пытался достучаться до Ван Ё, обвиняя Пак Чжун Вона, но император был глух. И сейчас мужчина знает, будет так же. Потому он выбирает другой путь — тот, на который прежний Ким Шин никогда бы не ступил. Он отступает.
И это не бегство, а колющая и отчего-то ласковая мысль: «Хи Мён была права». Отступить. Признать поражение. Жить и позволить жить другим.
— Ваше Величество, — говорит Ким Шин, и по взгляду императора понимает, что только что перебил его, и склоняет голову в знак извинения. — Если я ненавистен вам, если хотите избавиться от меня, то я сделаю, как вы того хотите: уйду и пришлю вам весть о своей славной гибели.
Должно быть, Ван Ё ожидал, что он будет противиться, потому на лице его отражается удивление. Он даже подаётся вперёд, точно уверенный, что ему послышалось.
— Я был верен вашему кузену, покойному императору, и я верен вам, но вижу, что моя служба доставляет вам неудобства. Остановим же эту вражду. Я подчинюсь вашему указу, — генерал тщательно подбирает слова, но они всё равно звучат искренне. Потому ли, что он никого не обвиняет и не защищается, однако император выглядит обескураженным. — Обещайте лишь, что позаботитесь о моей сестре, во что бы то ни стало. И вы… Позаботьтесь и о себе, Ваше Величество.
Последние слова попадают в цель. Маска надменности исчезает с лица Ван Ё, уступая место какой-то детской беззащитности. Он ничего не говорит, лишь смотрит, будто впервые его видит. А может, так и есть, и они оба впервые видят друг друга.
Ким Шин встаёт и кланяется. Он ничего не ждёт — больше нет. Ему остаётся проститься с Хи Мён и уйти, давно пора просто уйти. Прожив девятьсот лет, мужчина думал, что готов к смерти, но нет, вот, к чему он готовился.
И когда генерал уже готов покинуть комнату, даже не задумавшись о том, как воспримет его вольный уход Ван Ё, тот вскакивает — точно вскакивает, совсем мальчишка! — и сбивчиво произносит:
— А моя сестра? Вы оставите её?
Ким Шина вопрос удивляет. Разве не этого хочет император: чтобы он и Хи Мён никогда больше не встречались? Но, взглянув тому в глаза, мужчина видит смятение.
— Она ваша сестра, Ваше Величество, и любит вас больше всего на свете. Как я могу заставить её выбирать между нами? — что-то в лице короля, какое-то осознанное выражение, понимание происходящего, вынуждает продолжить: — Их обеих — Ким Сан и принцессу — я оставляю на вас. Они всё, что у меня есть, так что пусть их жизни будут залогом моей верности. Залогом того, что я никогда не вернусь и не побеспокою вас.
