Бейли сидит тихо, недоумевая, зачем дяде понадобилось гонять команду, если в этом году игр не запланировано, но не влезает. Ей понятно, что Бобби раздосадован и сбит с толку предъявленным ему электронным билетом в Сан-Хосе.

Она дёргается только тогда, когда Бобби швыряет телефон на стол. В этом движении — обессиленном и покинутом — всё то, что мужчина скрывает за злостью.

— Перестань, — говорит она тогда. — Пожалуйста, перестань на меня сердиться.

Бейли подходит к дяде и утыкается носом ему в грудь, как делала в детстве. Разбитая ваза прощалась с лёгкостью, но могло ли так быть с сердцем?

Она ненавидит себя за это; ненавидит, что он, такой странный, смешной и самый верный, вынужден быть одиноким. Неужели всегда так будет — те, кого он любит и кто любит его, будут его оставлять? Сначала Патриция, теперь Бейли. И неужели он всегда будет ждать их назад и винить всех кругом; кого угодно, но не их?

— Могла бы и раньше сказать, — бубнит Бобби и похлопывает её по спине: — А со школой что прикажешь делать? У тебя выпускной год, между прочим.

— Я не могла заснуть сегодня, — шепчет девушка, словно дело лишь в этом. — Не думала, что будет так трудно сюда вернуться.

Ложь. Продолжай лгать, Бейли, притворяйся, что ты — всё ещё ты, что Джеймс не изменил тебя, а Наоми не открыла на это глаза. Лги.

— Я хочу повидать родителей. Хочу немного прийти в себя и забыть всё, что произошло, — просит она. — Это всего на несколько дней. Я скоро вернусь.

— Мы можем переехать в другой дом.

— Ну да, в крепость без окон и без дверей. А зайти туда можно будет по невидимым ступенькам, расположение которых будет известно только нам, — смеётся Бейли, хотя ей вовсе не смешно.

Ей горько. Горько потому, что нельзя сказать правду; горько потому, что Бобби настолько любит её, что принимает тупое оправдание «на меня напала бешеная собака в этом самом доме».

«Если всё получится, — клянётся она самой себе. — Я соглашусь учиться играть в лакросс, даже если покалечу всю его команду».

— К тому же, — продолжает Бейли, ведь если остановиться, она, чего доброго, останется. Плюнет на всё и останется. — Ты сам рассказал родителям о случившемся. Они теперь не успокоятся, пока не проверят целостность всех моих конечностей.

Мужчина закатывает глаза, вспомнив Лукаса.

— Я отвезу тебя в аэропорт Стоктона, — в конце концов, произносит он без особой охоты.

На это у Бейли тоже готов ответ:

— Я заказала вчера такси, — ложь.

— Ночью? — удивляется Бобби.

— Ага… Они отвезут меня в Стоктон, и я полечу в Сан-Хосе. Но ты можешь забрать меня на обратном пути, потому что… если честно, я спустила на это все деньги, что присылали родители, — винится Бейли.

— Представляю, сколько с тебя содрали за то, чтобы ты могла улететь сегодня.

«Скорее, за то, чтобы я могла не улететь», — думает девушка.

— Тогда останусь дома и провожу тебя, — решает Бобби.

— Не хочу тебя разочаровывать, но ты поднял всю команду по лакроссу и велел им «сей же час принести свои ласты в школу», — Бейли улыбается и кивает на его брошенный, но продолжающий подавать сигнал телефон.

— Да что за чёрт, — ругается мужчина, но порицающий взгляд племянницы заставляет не продолжать.

Оба их телефона синхронно пищат. Девушка вынимает мобильный из кармана джинсов:

— Это мама. Я отправила ей сообщение, что приеду, — говорит она. — Спрашивает, во сколько им меня встречать.

А сама тем временем смотрит на незнакомый номер, но точно знает, что это Питер:

«Придумала?»

Почему-то мысль о том, что Хейл, где бы он ни был, сидит и печатает ей сообщения, заставляет усмехнуться. Она быстро смотрит на дядю, боясь, что её веселье только сильнее его расстроит, но тот смотрит в экран собственного телефона.

«Надеюсь, у тебя есть машина», — отвечает Бейли.

«Я заинтригован».

— Бейли, — голос дяди заставляет напрячься и снова принять оборонную позицию. Но его непонимающий взгляд обезоруживает: — Почему Патерсон пишет, что хочет всегда быть твоим провожатым? И что значит — он не против помочь и с чем-то ещё?

Звук очередного пришедшего сообщения Бейли не слышит из-за своего смеха. И почему-то лицо дяди вынуждает её смеяться громче.

***

«Интересно, он чувствовал то же?»

Бейли выходит из дома совсем налегке. Самое тяжёлое в её арсенале — старая охотничья куртка. Словно вышла ненадолго, словно скоро вернётся.

Единственная выдающая её вещь — легковесный ноутбук в сумке наперевес.

Она не берёт почти ничего — Бобби не поймёт. Действительно, зачем ей собирать чемоданы, если она едет в собственный дом и скоро собирается вернуться?

Запирая дом дяди, она вспоминает Джеймса в предрассветных лучах. Его беззаботность, лёгкость, свободу — да, он определённо чувствовал то же, что и она сейчас.

— Бейли.

Стилински стоит внизу на подъездной дорожке, и по его лицу становится понятно, что стоит он уже давно.

— Стайлз? — она смотрит на него, удивлённая настолько, что забывает о дистанции. Девушка спускается со ступенек. — Что ты здесь делаешь? Разве ты не должен быть в школе?

— Надо поговорить.

— Я уже говорила, что…

Что-то в его лице останавливает её. Замкнутость движений, расстояние, созданное не ею, а выдержанное им, навевает плохие мысли; и его подозрительность больше смущает, чем ранит.

— Поговорить… о чём?

Стилински медлит, оглядывая её.

Бейли всё ещё маленькая и нескладная, с оленьими глазами, спрятанными за линзами очков, только против воли Стайлз видит другое — напряжение, скрытость, всё то, что находится за внешним обликом и мимолётно проскальзывает.

Как наяву, он видит, как она бледнеет, узнав, что его отец — шериф, и спрашивает: «У кого-нибудь ещё родители работают в органах правопорядка?», и Лидия интересуется: «У тебя какие-то проблемы с законом?».

Видит, как она говорит Наоми: «Тебя не должно быть здесь».

Видит, как она отнекивается и уверяет, что на неё не напали, она просто упала на дороге.

Он видит.

— Стайлз…

— Джеймс запугивает тебя?

— Что?

Наверное, Бейли никогда не перестанет удивляться тому, что люди могут связать её с Джеймсом, что кто-то вроде Наоми или Стайлза может так просто говорить об этом.

Разве кто-то способен понять, найти ту нить, что раз за разом, за годом год ведёт её к Джеймсу?

Она не отвечает, и Стилински делает свой вывод:

— Тогда ты ему помогаешь?

Последнее слово словно пощёчина. Помощь — не то, о чём следует говорить в этом случае; помощь — это добровольная поддержка, что-то неуловимо светлое, что-то правильное.

То, что объединяло Джеймса и Бейли, походит на истязание. Джеймс давит своим сумасшествием, гнёт стержень внутри неё, ожидая, когда она сломается, когда воспрянет и скажет: «Нет!». Но она не скажет; Финсток знает: когда это случится, всему придёт конец.

Внутри неё — буря и ураган, и одновременно там холодно, будто стужа завладела её душой. Бейли молчит, не зная, как сказать, как объяснить всё Стайлзу и стереть подозрение с его лица. Лучше бы он смотрел, как прежде, с болью.

Одно сомнение накладывается на другое, и это уже не остановить. Обжёгшись один раз, Стайлз всегда будет искать в её лице ложь.

Он что-то протягивает ей, и она на автомате принимает. Не задумываясь, не понимая, что происходит. И лишь при виде фотографии всё встаёт на свои места.

— Где ты..? — во рту пересыхает.

— Похоже, ты не любишь полицию именно поэтому: в архивах всегда есть что-то интересное.

— Стайлз…

Это бессилие. Отталкивая его сама, теперь она желает говорить с ним, но Стайлз не уверен, что хочет слушать. Да и будет ли сказанное правдой? Было ли вообще что-то правдой?

На фотографии ей семнадцать, и она на месте убийства. Местность опечатана жёлтой лентой, фон засвечен фарами, в правом уголке — край чёрного пакета и виднеется форменная одежда врача. А Джеймс выглядит так, будто сейчас начнёт двигаться: правая нога выдвинута вперёд, рука замерла, заправляя прядь Бейли за ухо.