Кроткий… Благочинное, но отнюдь не лестное для государя имя. Но так уж нарекла молва людская мягкосердного, а тем и слабого князя. Оттого досталось ему княжение трудное, с распрями да усобицами. Так, прокняжив шесть лет, в тридцать два года устав от жизни, покинул он сей мир. Неслышными голосами стенает над землей людская скорбь. Незримой птицей парит в неосязаемости княжья душа. Совсем недолго оставаться ей среди тех, кто был дорог. Упорхнет в запредельные выси, оставив вдовствовать супругу Александру, лишив родительского плеча подрастающих сынов Дмитрия и Иоанна. Прочитана великим князем земная книга его жизни, усвоены уроки, возвращено в прах созданное из праха тело. Легкая, свободная, устремилась душа в вечность, оставив земному земные ценности.

В княжьих палатах собрались бояре. Не нарушая заведенного порядка, расселись, как при жизни Иоанна: кто по правую руку, кто по левую. Во главе княжеская чета: жена Александра с сыновьями. Только место великого князя пусто. Тяжела утрата, непомерна. Скорбит семья, скорбят бояре, скорбит земля русская.

Тишина властвует в палатах. Ни гомона, ни пересудов. Бояре меж собой переговариваются шепотом, терпеливо ждут последнего волеизъявления Иоанна Кроткого.

К княжьему престолу вышел Алексий. Непомерно строг он ныне, сдержан. В руках у митрополита свиток – духовная великого князя. Обвел Владыка взором собрание, сломал печать. В ожидании затаили дыхание бояре.

«…Отдаю супруге моей Александре волости и часть московских доходов. Дмитрию отдаю Можайск и Коломну с селами, Иоанну Звенигород и Рузу. За племянником моим Владимиром Андреевичем утверждаю удел отца его. За вдовствующею Княгинею Симеона и Андреевою, именем Иулианиею, данные им от супругов волости, с тем чтобы после Иулиании наследовали сыновья Великого Князя и Владимир Андреевич, а после Марии один Димитрий…» – торжественно и монотонно Алексий перечислял наследование за усопшим ставшего ненужным ему имущества. Далее следовали немногочисленные драгоценности: золотая шпага, жемчужная серьга, стакан Цареградский, две золотых цепи, золотая сабля и шишак.

Великий князь отказывал некоторую долю прибыли церквам, давал волю казначеям своим, сельским дьякам и купленным людям. Все ждали главного: кому, по примеру отца своего Ивана Калины, отпишет великий князь наследовать Московское Княжество, со всеми его землями. Но духовная приказывала Москву Дмитрию и Иоанну, а треть московских доходов шестилетнему племяннику Владимиру Андреевичу.

Алексий смолк. В воздухе повисла пауза. Престол Иоанн не завещал никому…

Еще издали разглядел Марпата на ровной линии окоема едва заметные очертания большого города. Сарай с его столичной суетой встретил путников лучами полуденного солнца. Еще никогда не доводилось Марпате бывать в столь значимом и столь красивом городе. Его удивляли широкие и длинные улицы с бесконечной чередой всевозможных строений.

На полном ходу лошади вынесли арбу на широкую площадь, вымощенную добротным дорожным кирпичом. Здесь проживала городская знать. По краям площади располагались высокие роскошные дворцы с резными куполами сводов и стенами, расписанными текстами из Корана витиеватой арабской вязью. Сюда, на городскую площадь, изобилием лучей сходилось множество улиц. Те, что пошире, были вымощены кирпичом и застроены богатыми особняками. Обитатели узких улочек жили победнее и довольствовались деревянными настилами вдоль домов.

Повозка, в которой находились Харун ад-Дин и Марпата, с грохотом прокатилась по мостовой, пересекла площадь и нырнула в одну из широких улиц. Улица была застроена такими же красивыми и богатыми дворцами, что видел Марпата на площади. Миновав квартал, путники вновь оказались на широкой площади. Повозка остановилась около высокого и роскошного дворца.

– Ну вот, мы и приехали, – выглянул в окно Харун ад-Дин, – это мой дом. Здесь мы и остановимся.

Как только эмир со своим подданным вошли во дворец, все в доме пришло в движение. Забегала и засуетилась многочисленная прислуга, приводя в движение застоявшийся без хозяина дома воздух.

Харун ад-Дин приказал отвести Марпату в его апартаменты, а сам, не теряя времени, отправился к Черкес-беку.

Дворец Харун ад-Дина в Сарае немногим превосходил его хаджи-тарханский дом, но все же Марпата не переставал удивляться красоте его убранства и благоустроенности быта. Отделанные фресками стены, отшлифованные до зеркального блеска мраморные полы, отопительные и водопроводные каналы, умело спрятанные от лишних глаз, приводили Марпату в восторг. Погрузившись во все это великолепие, Марпата вдруг подумал, что наставник Чинробнобо, увидев своего воспитанника в такой роскоши, пришел бы в ужас, посчитав, что все его многочисленные труды пошли прахом.

В ожидании Харун ад-Дина Марпата вышел на улицу. В центре площади находился небольшой искусственный водоем, посреди которого из огромной мраморной чаши бил фонтан. Марпата подошел ближе. Сильные струи фонтана, устремляясь к небу, крупными каплями падали вниз. Марпата загляделся на искрящиеся брызги. Мысли роились в голове сонмом жужжащих пчел. Он вдруг вспомнил об оставленном им родительском крове, об отце, о матери и о Коддусе – немощном старике, который первый, сам испытывая нужду, протянул ему, иноземцу, руку помощи. Слушая монотонное журчание воды, Марпата вдруг вспомнил свой длинный и утомительный переход из Лхасы в Хаджи-Тархан. Теперь, оглядываясь назад, туда, где пятилетним мальчуганом настойчиво стремился уйти из дома, он знал наверняка: неречённое, вот что двигало им, вот что давало ему уверенность в завтрашнем дне. В неречённом таилась его судьба – единственная и неотвратимая. Он не искал легких путей, пути сами расстилались перед ним, направляя туда, где он должен был быть. Сейчас он находился подле своего господина в столице Улуг Улуса – Сарае ал-Джедиде. Впервые Марпата увидел этот город, когда пришел сюда с торговым караваном. Еще тогда он, иноземец-пёба, был покорен его величием и красотой, длинными широкими улицами, его многочисленными богатыми базарами, невольничьими рынками и снующим туда-сюда людом. Переполненный народом, этот город оправдывал титул столицы могущественного ханства кыпчаков.

Дворец Хаджи-Черкеса находился на центральной площади Сарая. В то время, когда Марпата, предоставленный сам себе, размышлял у фонтана о былой жизни, Харун ад-Дин вошел в покои эмира.

– Наконец-то ты приехал, – оживился Черкес-бек, – я послал за тобой два дня назад!

– Мой господин, – склонился в легком поклоне Харун ад-Дин, – я выехал, не мешкая, как только посыльный доставил мне приказ.

– Да, ты прав, – эмир встал навстречу своему младшему другу, – ожидание всегда томительно, а в нашем положении медлить никак нельзя. Мы живем в смутные времена. Наше государство слабеет на глазах, а ханский престол раздирают на части все, кто только может.

Несмотря на то что Черкес-бека очень волновало, в чьих руках окажется верховная власть Улуг-Улуса, он вызвал к себе Харун ад-Дина не для того, чтобы гадать, кто овладеет Сарайским престолом. Будь то Кульпа, Навруз или кто-то другой, сейчас для Черкес-бека было не столь важно. Как бы ни боролись за сарайский престол джучиды, реальная власть в Улуг-Улусе принадлежала не им, а одному из старших монгольских эмиров по имени Мамай, который еще при царствовании Бердибека управлял всеми его делами. Он – Мамай – не джучид, стоял во главе рода джучидов на правах мужа дочери хана Бердибека – Ханум. Теперь, со смертью хана, когда право обладания троном наследовал малолетний сын Бердибека – Тохтамыш, Мамай тоже не терял времени, и тоже не желал упустить свой шанс в борьбе за власть. И здесь Черкес-бек должен был взвесить все «за» и «против». Со смертью Бердибека он, Черкес, лишался не только покровительства. Смена правящего хана усиливала его конкуренцию с такими же, как и он, походными эмирами левого крыла – Айбеком и Урус-ханом. Еще при Бердибеке постоянные несогласия его эмиров заставляли их враждовать между собой. Теперь, когда их правитель пал от руки родного брата, каждый из них думал об укреплении своего положения. Все хорошо обдумав, Черкес-бек направил свой взор на предместья Хаджи-Тархана. Во-первых, это были одни из самых близких окрестностей Сарая. Во-вторых, в Хаджи-Тархане он мог получить куда более значимую поддержку среди городской знати, нежели, к примеру, на землях Хорезма.