– Это правда. Это действительно правда. Его «лучший и дражайший друг».

Из кабинета директора я сразу бегу в туалет. Склоняюсь над унитазом, но из меня ничего не выходит. Мои кишки вращаются. Круг за кругом, словно я сижу на пассажирском сиденье машины, за рулем которой слепой водитель, и руль дергается то вправо, то влево. Мне хочется избавиться от тошноты, вытолкнуть ее из себя, но у меня ничего не получается.

Возвращаюсь в английский класс, но в действительности этого не происходит. Я не могу попасть туда, где я был до того, как вышел из класса. Слышу голос миссис Кичек, но не разбираю слов. Звенит звонок, и я поднимаюсь с места. Перехожу в другой класс, мои кроссовки едва касаются пола.

Весь следующий урок я нахожусь в трансе. Затем по громкоговорителю звучит объявление – те самые новости, что я узнал несколько часов тому назад, но так и не поверил в них.

– С большой скорбью… один из наших любимых учеников… прощание сегодня с пяти до семи… ученики, которые хотят поговорить с кем-то… Миссис Альварес доступна с настоящего времени.

Трагическую новость начинают осознавать другие. Шок на их лицах выводит меня из оцепенения. Это правда. Это действительно правда. Коннор Мерфи мертв.

Я думал, это сон. Откуда мне было знать? Никто же меня не предупредил: Эй, тебе следует знать, что ты мертв.

День начался, как обычно. Счастливое семейство сидело за кухонным столом. И завтракало. Я же почти ничего не ел. Равно как и Лэрри, тот не отрывался от своего мобильника. Синтия же была слишком занята – обслуживала нас. (Моим родителям нравится, когда я зову их по именам.) Поглощала еду одна только Зо.

Мне было влом идти в школу. Но мама и слышать о том не хотела. Сказала, что сегодня первый день учебы и у меня нет выбора. Школа пойдет мне на пользу, сказала она. Все лето она смотрела на то, как я сплю. И отчаялась выдворить меня из дома.

Что толку ходить в школу? Они там понятия не имеют, что со мной делать. Если ты не вписываешься в их рамки, тебя отвергают. О гораздо большем можно узнать дома. Читая книги и смотря документальные фильмы и репортажи. По крайней мере, когда я был в Ганновере, то мог упомянуть Ницше, не встретившись потом с пустым взглядом учителя.

(К сожалению, эксперимент с частной школой потерпел поражение. Оказывается, назначенный врачом амфетамин, чтобы пережить экзамены – или день, – это нормально, а вот немного травки в твоем шкафчике – дело непростительное. Ханжи и лицемеры. Может, теперь они увидят, что они за ретрограды. Эй, гениальные создания, от марихуаны еще никто не умер. А от таблеток? Ага, вы меня поняли.)

Тогда Синтия попыталась подключить к делу Лэрри. В таких случаях есть, над чем посмеяться.

Ты идешь в школу, Коннор, он смог выдать только это. Маму вывело из себя, что отцу все по фигу. Они слегка поссорились и разговаривали так, будто я – пустое место. Добро пожаловать в дом Мерфи. Если тебя зовут Зо, приготовься к легкой жизни. Если же приходится быть Коннором, то лучше вести себя хорошо и молчать.

Я все-таки пошел в школу. В некоторые стычки не стоит ввязываться. Меня подвезла Зо. Еще одно преимущество моего положения. Младшая сестренка возит меня, куда нужно. Все из-за «Субару», которую Лэрри вручил мне как оливковую ветвь, но теперь она покоится где-то в груде металлолома.

(Той ночью на дороге не было оленя. Теперь я могу в этом признаться. Я врезался в дерево, потому что мне так захотелось. Мои самые непонятные решения всегда кончались подобным образом. Я принимал их за доли секунды. Девять раз из десяти я оказывался только слегка ранен. А вот на десятый раз…)

Оказывается, я был прав, что не хотел в школу. Мне одному сделали замечание на первом уроке (хотя я не один сидел в телефоне). На меня наехали в столовой. Наехали в компьютерном классе. А я просто пытался заниматься своим гребаным делом. Но даже это мне не позволено.

И это был только первый день. А как насчет целого учебного года? Сто семьдесят с чем-то дней. Как я смогу пройти через такое?

Я и не смог.

Я сбежал с двух последних уроков. Вышел из школы. Мне не удавалось стряхнуть с себя чувство свободного падения. Словно не за что ухватиться. Попытался связаться с единственным человеком, который, как я думал, мог помочь. А когда это не сработало…

Я проснулся в больнице. Моя семья была тут. Все они пялились в пол, в свои телефоны, на внутренние поверхности век – куда угодно, только не друг на друга и не на меня. Я знал, что сейчас услышу. Я ни на что не гожусь – мне это известно. Можете не рассказывать. Вылез из кровати прежде, чем кто-то успел сказать хоть слово. Просто вышел из комнаты. Никто не озаботился тем, чтобы последовать за мной.

Одна из медсестер за столом для дежурных сказала: Палата 124. Так жалко. Он ровесник Эвана.

Я знаю, вздохнула другая медсестра.

Первая сестра позвонила по телефону и оставила сообщение: Эй, радость моя, звоню проведать тебя. Хотела узнать, как прошел конец дня. У тебя кто-нибудь расписался на гипсе? Когда я вернусь домой, ты, наверное, будешь спать, но утром мы с тобой увидимся. Я так тебя люблю. Хочу, чтобы ты знал это.

Она отложила телефон. Прижала руки ко лбу. Потерла виски. Я не мог в это поверить. В то, кем была эта женщина.

Думаю, я знаю вашего сына. Сегодня я расписался на его гипсе.

Она ничего не ответила, а просто ушла. Еще одна моя фанатка. Я представил, что Эван рассказал ей о нашей стычке. Представил все так, словно он невиновен. Стоял себе подобно святому, и тут явился большой плохой Коннор Мерфи. И затеял ссору.

(Я вовсе не намеревался толкать его. Это было еще одним из мгновенных решений. Если честно, они похожи на коленный рефлекс. Или на что-то более существенное. Это часть моей натуры. То, что я делаю. Разрушаю вещи. Всегда. Хочу я этого или нет. Вещь, которую я разрушаю, может быть лучшей в моей жизни. И мне это известно. И все же я не могу остановиться. Или слишком боюсь этого.)

Я пошел обратно по коридору, давая себе клятву быть более терпимым с моим поджидающим меня семейством. Дошел до палаты 124. Заглянул в нее. И увидел его. Мальчика в кровати. Это был я.

Я склонился над ним – над другим мной. Серая кожа. Челюсть отвисла.

Я получил то, что хотел, так я считаю.

Теперь я свободен. Никто не стоит на моем пути. Никто не поджидает меня за углом, установив там капкан. Никто не проверяет, красные ли у меня глаза. Не спрашивает, где шлялся всю ночь.

Я уже бывал здесь, в больнице. Все разбиты и сломлены, совсем как я. Даже медперсонал. Просто им это удается скрывать лучше, чем пациентам.

Особенно одной медсестре. Маме Эвана. Она своего рода стихийное бедствие, вечно носится по коридорам. Но она кажется мне порядочной. Сегодня в перерыве между работой едва притронулась к своему сэндвичу. Она подыскивала Эвану материалы для колледжа. Не могу представить, чтобы этим занималась Синтия. Хотя я – дело ее жизни.

Моя мама предпочитает перекладывать все на кого-либо. Обращается со мной, как с проектом ремонта дома. Нанимает помощников. Обращается к специалистам. Лучшим в своей области. Давайте-ка починим этого ребенка. Делайте то, что нужно делать. Заберите его на ночь или на несколько недель. Напичкайте лекарствами. Индивидуальные сессии. Групповые сессии. У нас есть деньги, сколько нужно. Не экономьте. Только решите нашу проблему. И поскорее. Мой муж – в нетерпении. Теряет веру. Спрашивает, зачем бросать деньги на ветер.