– Чё, отодрал? Я видел, ничё такая, ножки тоненькие… не сильно молоденькая? Школьница небось?
– Школьница-школьница, – ответил я, что ещё скажешь ему, идиоту?
Я затушил сигарету в банке из-под «Балтики-6» и пошёл к телефону, пришпандоренному на стене в коридоре.
Юргенс удивился:
– Что это? На курорт опять завеялся? – весело спросил он. – Ломаешь мне, конечно, кайф пятничный, но чего не сделаешь для друга. Валяй, отдыхай… Я и у Елены Семённы отмажу. Думаю, ты для меня когда-нибудь сделаешь то же.
– Не сомневайся, – уверил я. – Спасибо, Вэл.
– Бывай, веселись, кайфоломщик, – я чувствую улыбку в его голосе.
Так, теперь…
Маюшка спит, даже не шевелясь. Я лёг рядом не раздеваясь. Ночь тёплая, жаркая даже. Но заснул я быстро, как никогда, её близость будто убаюкала меня.
Утром я проснулся рано, Маюшка всё так же спит.
Я вышел умыться, завтрак приготовить. И вернулся в комнату, замирая внутренне от мысли, что у меня навязчивая многолетняя галлюцинация и Маюшки там нет.
Есть. Вот она. Так же спит. Господи, почти летаргия… Но что я хочу… Хочу, конечно, ничего этого не было, как будто и не было шести лет, вот так хочу. Но, с другой стороны, теперь она взрослая, и я могу не мучиться, что сбил с пути ребёнка. Правда, могу?
– Май…
Надо разбудить всё же, пусть поест, скажет хоть что-нибудь. А потом съездить за вещами. Хотя бы в общежитие. В М-ск… Как ехать в М-ск к Васе, я не представляю… Но… может быть, и не надо? Да чёрт с ним, со всем тамошним её тряпьём, куплю новое.
Она приоткрыла глаз, но плывёт зрачок.
– Ю-Юша, хорошо…
И закрыла снова.
– Ты слышишь?
– Да… – но только плотнее свернулась, чуть выгнувшись как кошка затылком вниз. – М-м… шпильки вынуть надо, больно… – и подняла руки к волосам, всё так же, не открывая больше глаз. Некоторые падают их неловких пальчиков ей под спину, но большую часть шпилек отдала мне в руки. Сняла и цветы, съехавший свадебный веночек…
– Май, надо встать, полсуток почти спишь.
– Нет, не хочу…
Я посидел рядом.
– Ладно, Май, ты… Слышишь меня?
– Да…
– Я в магазин схожу. Ты не бойся, вставай, туалет тут в коридоре, шагов двадцать прямо, потом направо: коричневая, самая страшная дверь с окошечком наверху и обвешанная по стене стульчаками, как хомутами, так что…
– Я поняла…
Я проснулась, и долго лежала, чувствуя, что всё тело затекло, свёрнутое почти в узел. Поэтому я вытянулась. И открыла глаза. Солнце. Как и вчера. Но между сегодня и вчера будто пролегла пропасть. Я не могу вернуться назад. Или могу? Но я возвращалась уже и… И вот, что я сделала…
Как же я буду жить теперь? Как жить и не видеть больше Васю? Как это возможно? Как можно жить без Васи?.. Нельзя… ох, нельзя…
Но и жить так, как до сих пор… всё ложь. Всё обман…
Но в чём ложь, Майя?!
Во всём. С Васей, едва отвожу взгляд от его лица, я вижу Ю-Ю. Не могу не видеть его. Не помнить о нём и обо всём, что было. Всё, каждый день, все ночи, слова, каждое ругательное слово, что в мой адрес посылали отец, и другие, каждую его порку, что я вынесла, не считая незаслуженной. Я дорого платила тогда, но не могу отказаться от тебя, Ю-Ю. Но теперь я… теперь не своей уже кровью плачу… Тогда не должна была оставаться с Васей… Тогда…
Получается все эти шесть лет я…
Нет, это был безоблачное счастье. Счастье каждый день, будто каждый день было солнце.
И что, я устала от солнцепёка?
От правильной и чистой прекрасной во всех проявлениях любви?..
Я встала. Я сходила в этот кошмарный сортир. Вот ужас, там нарочно такая тусклая лампочка, чтобы захотелось сдохнуть на унитазе? Он вроде и чистый и не воняет. Но он воняет старостью и количеством людей, что посещают его целыми днями. Как шлюха…
Волосы распустились пока я умывалась, стали лезть в лицо, я завернула их жгутом. Дорогу назад в комнату я еле нашла, хорошо, что помнила, что она возле кухни. Я вошла в комнату, узкую и тёмную, диван, с почти несмятым покрывалом, телевизор и видик на полу, и письменный стол у стены. Я сто раз бывала здесь, но никогда не ночевала, конечно… я подошла к столу. Но увидела свой свадебный венок…
Она уже плакала так когда-то. Но тогда из-за меня… А сейчас…
Я нашёл её на полу, где она сжавшись и зарыв лицо в колени, обняв их рыдала, завывая, а рядом лежит её примятый свадебный венок.
– Май! – я подлетел к ней, обнимая плечи и боясь, что сейчас оттолкнёт меня, но нет, она даже не пошевелилась, какой-то живой комок горя. Горячий, мокрый, сгусток боли и отчаяния.
Ни лекарств, ни алкоголя, нечем попытаться снять эту муку. Но для кого я хочу это сделать? Для неё больше или для себя, чтобы не видеть, как она убивается из-за того, что выбрала меня. Ведь именно так.
– Маюша… Маюша… Май, ну не надо, перестань, – беспомощно лепечу я не переставая обнимать и целовать её. – Ну выпей воды…
И лепечу так, наверное, час. Потом она затихла и, разогнувшись, потянулась встать. Дошла до двери, обернула ко мне распухшее лицо:
– А ванная… я забыла, где…
Я довёл её. Шум воды, и выйдя, взглянула на меня по-прежнему распухшая, красная:
– Ты… прости… я… посплю ещё, можно?
И уснула мгновенно, едва легла.
Вот и хорошо. Я не думаю, что проснётся скоро. И не ела…
Но это всё чепуха. Такая чепуха.
Половину моих вещей, даже больше половины, составляли книги, так что мне было чем себя развлечь и при том не шуметь.
Только я пристроился почитать, уютно усевшись в ногах, как Маюшка проснулась от плача.
Лекарств и водки надо было купить, хоть как-то успокоить её, хоть искусственно… я опять не купил, поэтому я снова только уговаривал её и снова она заснула без сил.
А я без сил опять сел на пол, застеленный вытертым половиком, если бы не половик, в щели между досок можно провалиться пяткой, узкой Маюшкиной уж точно. Но теперь настроения читать во мне не осталось. Это сколько же будет продолжаться?
Я вышел и снова закурил. Надо пепельницу в комнату что ли принести, окно открыть и… Или курить бросать.
Маюшка просыпалась так ещё несколько раз. И снова я ничего не мог добиться, кроме воющих рыданий, бессилие овладевает мной.
Я лёг рядом с ней, как и вчера, и опять мы одеты оба. Но когда она проснулась, плача, на рассвете, в очередной раз, я не выдержал. К чёрту деликатность. Я чего, интересно знать, жду? У меня уже почти болезненная эрекция, а я как слюнтяй изображаю какого-то друга? Для чего мы здесь? Для чего она здесь? Из-за чего она плачет, доходя до исступления? Я идиот…
Она открыла опухшие глаза, этак все их выплакать можно…
– Ты что… Ю-Ю… Илюшка… Что ты?!
– Тише… – пальцами под горячий влажный затылок, опухшие губы, солёные, мокрые, горячие, будто это и не губы, а… как это у Шекспира: «преддверия души» …
Трусики из розового французского кружева, я сам выбирал их, прочь, всё прочь…
– Илюша… нет, что ты… не надо… не сейчас… Подожди… – она ещё пытается спасти платье, удержать его на своих плечах, и меня на расстоянии.
Уже не получится, Май. Меня уже не остановишь… поверь мне, так будет лучше… вот кожа твоя, груди обнажились, соски нежные розовые в бусинки собираются… Бёдра врозь…
– Не надо, Май… – я убрал её руки, пытавшиеся отодвинуть меня.
Мне почти больно, ей, думаю, тоже, выгнулась, выставив подбородок со вздохом-стоном… Но аромат какой, Май… и тепло… и… блаженство… наконец-то… наконец-то… блаженство моё, моё наслаждение…
… да, Ю-Ю, наверное, так и надо. Наверное, это и правильно. Именно так и верно. Так и ладно… Ю-Ю… Хорошо, что… так… А-а-ах… хорошо… как же хорошо…
Все эти годы я не занимался любовью. Даже сексом я не занимался. Чёрт его знает, что это было. Что я делал? Разве я кончал? Вот она – кровь и плоть, вот пот и слёзы, я слышу и сердце, и бег крови по твоим венам, я слышу дыхание в твоей груди, я чувствую всё, что чувствуешь ты, даже твои желания, каждую твою мысль.
