– Май…
Я обнял её, прижимая лицо к её головке. Аромат твой… как я выдержал так долго без тебя?!
– Ю-Юшка…
Он, он, мой Ю-Ю! Вот такой, тёплый, твёрдый и такой мягкий, волосы твои прохладные и горячие у головы… Ю-Юша…
Но он наклонился, собираясь поцеловать меня, нет-нет, Ю-Ю…
Она отстранилась от моего поцелуя. Не зря так ныло сердце со сна…
– Подожди, Илья… Я…
Она назвала меня Ильёй, второй раз. Никогда не называла… Я всё уже понял… И я жив? Ещё жив? Май, не говори, пусть этого не будет. Пусть это останется сном… Тем кошмарным, проклятым сном, что я не досмотрел, когда вскинулся на твой звонок. Я видел всё во сне. Всё видел… Господи…
Я выпустил её из ослабевших рук. Ноги еле держат…
– Не надо, не целуй. Я… не могу… Я тебе изменила. Изменила тебе, слышишь?!
Вот всё… воткнула нож. По рукоять. Что, сердце ещё бьётся?..
– Ты… не любишь меня больше? – спросил я без голоса.
– Люблю! Люблю! – она замотала головой. – Всегда буду любить! Так люблю, что… нельзя дышать… Но…
– Значит, его ты не любишь.
– И его люблю… – глаза огромные какие…
– Так не бывает, – превозмогая боль, говорю я, может ещё одумается? Ну, опомнись! Опомнись! Вот же я!
– Знаю… и не знаю… Я не знаю, как это… – и заплакала, прижав ладошку к лицу, зажимая рот.
– Не надо, – я обнял её. Маленькую глупую девчонку.
– Ю-Юшенька… я не могу жить без тебя. Не смогу никогда. Но…
– Всё, не надо, не надо, Май… – я целую её волосы, тёплая макушка… – не плачь. Что ты…
– Я не знаю, как я…
– Я знаю, – сказал я. – Я встал между вами, ты всегда лю… его… любила его… Я так боялся, что… Но это… неизбежность.
Она плакала долго, прижимаясь ко мне.
– Ну, всё? – спросил я, когда она, чуть-чуть примолкнув, отодвинулась, вытирая лицо. – Всё, не плачь больше. Поедем в какую-нибудь «забегаловку», что мы на дороге…
– Надень мой шлем… – гундосо проговорила она.
– Не надо, я за руль, садись за спину.
Мы оседлали Харлей, как делали сотни и сотни раз. Она села за мою спину и протянула руки обнять меня. Рукав задрался, у неё синяк на руке, большой и не один, старый на новый…
– Что это, Май? – замирая, спросил я, обернувшись за спину.
Она нахмурилась, и лицо задрожало опять, снова заплачет.
– Держись, – сказал я, снимая мотоцикл со стопаря, спрошу позже…
Хотя бы при свете рассмотреть её, худая совсем, как из Освенцима. Маюшка тоже не надела шлем, обняла меня, приклонившись головой к спине. Вот горе-то… какое же горе, Господи, как же я… как же я переживу это?..
Ехать бы так сотни и сотни километров, как мы ехали в Прибалтику в том году. Тогда я не думал, какое это наслаждение – вот так ехать с ней. Или думал?
Ночная столовка недалеко, я остановился, мы слезли, сквозь стеклянные окна видны внутренности кафешки, тут и сидячие столики есть, пусто, несколько страшноватых мужиков сидят с пивом и стоят за круглыми стоячими столами. Я взял лимонад и по два засохших бутерброда с сыром. Бумажные стаканы, бумажные тарелки, и то хорошо, кое-где вместо стаканов майонезные баночки, как анализы мочи… газированная моча… крошки на столе, разводы от засохшего лимонада или пива. И запашок тут, конечно: столы, стены сам воздух пропитались запахом кислого перегара…
– Ю-Ю, я… – Маюшка опустила лицо, смотрит в свой стаканчик. – Прости меня? Простишь когда-нибудь?
– Не надо, Май. Хватит. Я всё понял, я…
Ещё извинениями замучит…
– Его косуха что ли? Сними, жарко.
Она поглядела на себя, расстегнулась и сняла, всегда была послушной. Так и есть – синяки на руках. На левой больше, на правой… от пальцев и от… что это, какие-то полосы… ремень? Господи…
– Тебя… Виктор бьёт тебя?
Маюшка поморщилась:
– Не надо, Ю-Ю… – она нахмурилась, но потом всё же ответила, некому ей больше об этом сказать… – бьёт. Лупит ремнём с остервенением, так, что… думаю ему хотелось бы, чтобы меня не было вообще… ненавидит, будто я… Хотя правильно… – она не смотрела на меня, говоря это. Будто внутренний монолог выдавала. Себе навнушала чёрт знает что!
– Их допекли всех, какую гулящую воспитали… А папу вообще… Будто он… Представляешь?
– А они тебя изводят. Что ж ты… даже не сказала? Ни слова не написала. Май, почему? Ты же всё обещала говорить? – сказал я, рассматривая её.
И футболка на ней тоже не наша. Как похудела, бедная девочка, шейка торчит, концы ключиц обозначились, раньше не были видны, даже скулы проступают, когда говорит… И веснушек нет ни одной, всегда летом усыпали лицо мелкими солнечными лучиками. Солнца не видело совсем это личико…На что способны люди, своего ребёнка так довести… «Люди любят терзать тех, кто рядом» … волосы в косе растрепались, только волосы всё те же… Ах, Маюшка…
– Я не хотела, чтобы ты… чтобы мучился, чтобы думал, что ты виноват. Чтобы тебе было больно. Ерунда это всё… За тебя я всё бы вытерпела, мне плевать, они меня не заставят тебя не любить. Или жалеть о том, что было у нас. И что есть…
Есть? Я смотрю на неё. Конечно есть, не приехала бы, даже и не вспомнила, если бы не было. Но…
– Ты не думай… Только пожалуйста не думай, что ты… что ты виноват…
– Я виноват, Май, не надо… – начал я.
Но она перебила:
– Это я виновата. Я! И правда ведь получаюсь гулящая…
Нет, терпеть это больше нельзя. С этим самоуничижением надо кончать.
– Дура что ли совсем?! – воскликнул я. – Чтобы не слышал больше никогда, поняла? Я… – у меня перехватило горло, так хотелось сказать, что я люблю её, но сейчас это… некстати? Я просто опустил лицо, доставая сигареты.
Маюшка взяла стаканчик, пьёт жадно, будто вспомнила, что хотела пить, а ведь никогда не любила лимонад. Пепси-колу или фанту, но не «Буратино».
Может, никотин хотя бы как наркотик подействует? Может чуть притушит эту боль?..
Но… может быть…Попробовать хотя бы что-то вернуть, отвоевать назад… Что-нибудь, чего он ей дать не сможет… Я не смогу жить, не видя её, я три месяца не живу, словно в анабиозе замер. А если совсем, лучше сдохну сразу…
– Ты вот что, Май, во-первых: про какую-то там вину забудь, – я выдохнул дым, уже расперший меня. – Во-вторых: я поеду с тобой, объясню Витьке кое-что. И в-третьих: поедешь учиться, ясно?
– Они не пустят, – мяукнула она, всё же светлея взглядом.
– Пустят. Теперь я разозлился. Он был прав, но теперь я. Готовилась к экзаменам-то или как?
– Готова я. И ещё стану готовиться, если… но как?..
– Выбью общагу тебе, не так давно я институт кончил, связи ещё кое-какие остались. Документы ещё не принимают, с первого? Да и вот что… будешь на мои деньги жить, ясно? У них ничего не бери. Пусть подавятся.
– Но… я…
– Я ничего не прошу за это, Май, если ты подумала… – поспешил добавить я, гася сигарету. – Хочешь, вообще можешь не встречаться больше со мной, я могу тебе книжку завести или переводить…
– Да ты что?! Наказать меня так хочешь? Ю-Ю, я не смогу жить, если не буду видеть тебя! Я уже чуть не умерла… Ты же…
И заплакала опять. Похоже, кингстоны открылись сегодня, только эти воду выливают, а не вливают…
Я подошёл к ней, она обняла меня, прижавшись лицом к моему животу.
– Не бросай меня, Илюша…
И тут мы услышали и увидели через грязнущее пыльное стекло забегаловки, что подъезжают несколько мотоциклов. Это же наши, с «Горы». Начали заходить, распространяя шум и запах бензина, промасленных штанов и курток, крепких яиц и адреналина.
– О, Туманыч! Давно не видались! Куда пропал-то, всю весну мимо? – они пожимают руки, хлопают по плечам, смеются.
– Говорили в Москву к нам подался, так что ли?
– И Малая с тобой. Привет, Малая, как жизнь?
Ю-Ю пожимает протянутые ладони, улыбаясь немного принуждённо.
– В институт поступает, – сказал Ю-Ю за меня.
– Ишь ты, уже школу кончила, а я думал, ты в седьмом классе! – это сказал Мокрый, тот самый, что клеился ко мне в прошлом году.
