Благородный рокот мотора Харлея рассекает тишину ночной Москвы, отражаясь от асфальта, от высоких стен домов гулким эхом плещется внутри улиц, как вода в русле реки. Я хорошо знаю дорогу, и, хотя в самой Москве Ю-Ю редко пускал меня за руль, но мы столько раз ездили с ним по этим улицам и вдвоём, и в компании других рокеров, по Садовому в частности, что я отлично помню дорогу.

Навстречу почти не попадается машин, четвёртый час, самый глухой час воскресной ночи, кто-то уже лёг, кто-то ещё не вставал.

Я смотрю по сторонам, чтобы не пропустить нужный адрес, Ю-Ю сказал, дом почти напротив театра Кукол Образцова с магазином «Гжель» в первом этаже, поэтому я снизила скорость и мотор заворчал недовольно, ему охота рычать во всё своё сердце.

Я подскочил к телефону с тяжело бьющимся сердцем, что-то нехорошее снилось мне, и этот звонок стал продолжением кошмарного сна. Но голос, который я услышал сразу как будто в ладони взял бухающее в горле сердце:

– Илюша! Это я, – как будто я мог не узнать её, – можно приехать? Ты сейчас… можно сейчас?

– Что ты спрашиваешь? Что случилось?

– Я расскажу. Всё расскажу… Как найти твой дом?

– Это напротив Театра Кукол…

– Всё поняла, я скоро… Надо…

Что «надо» я уже не услышал, трубку повесила. На чём приедет? Я глянул на часы, на попутках что ли? Опасно, ночь… Господи, что стряслось?.. Мне опять стало страшно, как до того, как я услышал её голос.

В соседней комнате Юргенс с очередной пассией, я решил, что выйду из дома, не хочу, чтобы Маюшка заходила в этот холостяцкий рай, пропитанный тестостероном, сигаретным и пивным духом. Если бы Юргенса не было, тогда ещё, может быть. Из-за моей откровенности, когда я не смог смолчать о нас с Маюшкой в припадке тоски и отчаяния, он стал слишком живо интересоваться ею, чувствуя это, я стал рассказывать ему меньше. Но в нём пробудился какой-то плотоядный интерес, поэтому я не хочу, чтобы он увидел, чтобы вообще смотрел на неё.

Ещё бы мне не интересоваться девицей, из-за которой мой друг впал в депрессию, мой друг, которого я знаю столько лет, и все эти годы он ни разу не утрачивал весёлости и лёгкости, в отличие от меня, впадающего временами в меланхолию. За три месяца, что мы видимся каждый день, я почти не видел проблеска улыбки на его лице. И никакой иной причины, кроме этой девицы, я не нахожу.

Илья, который с беспечностью мотылька перепархивал от одной к другой, вдруг впал в этакую печаль. Но в эту ночь я сладко спал рядом с грудастой красавицей из ансамбля «Берёзка». Настя или Надя, на утро я мучился, не в силах вспомнить, и боялся назвать её неправильно.

Я вышел из дому через полчаса после Маюшкиного звонка. Ей не может понадобиться времени меньше часа-полутора, чтобы доехать ночью до Садового, если на попутке. Я вышел из арки со двора, закурил, остановившись напротив сказочных часов на Театре Кукол через много-многополосную улицу. Часы не включают сейчас, я ни разу не видел, чтобы работали за эти три месяца. Но что я вообще вижу?

Я работаю, живу как автомат. Вот сейчас, на улице тепло, оказывается, даже парит немного. Воздух пахнет тёплым асфальтом и пылью. Бензином. И тихо. Очень тихо. Город спит. Большой город, засыпая, становится похож на удивительное существо…

Я узнал звук мотора Харлея и у меня потеплело под сердцем, я улыбнулся, я и подумать не мог, что она решится… Вот умница. Точно безопаснее, чем на попутке ехать девушке.

Я подошёл обратно к нашему дому, и даже вышел на пустую дорогу, чтобы она увидела меня. Вон летит, что ж ты так гонишь? Маюшка… Шлем с зелёными языками огня, маленькая фигурка в седле…

…Проснувшись глубокой ночью рядом с Васей, чувствуя, что он спит глубоко и спокойно, я полежала некоторое время размышляя о том, что для меня началась новая жизнь. И теперь я должна сделать то, что обозначит это начало.

Я встала с постели, если так можно назвать этот дурацкий Васин диван с ужасными буграми и потёртой обивкой, посмотрела на Васю ещё раз, укрыла его спину этим лысым пледом, но ничего, не холодно. И я скоро.

Обернулась по сторонам. В свете уличного фонаря и вывески молочного магазина в комнате светло: джинсы и трусики, кроссовки. Но вот рубашка – это уже лохмотья. Тут косуха Васина. И футболка. Как славно им пахнет. Прости меня, Ю-Ю…

Решение взять Харлей родилось мгновенно, именно, потому что я впервые за все эти месяцы оказалась на свободе, а что может быть свободнее Харлея? Только надо узнать, где именно эта Ю-Юшина Садово-Самотёчная, сообразить, как лучше ехать. Я позвонила из Васиного коридора, где стоял телефон. Когда Ю-Ю сказал про Театр Кукол, маршрут сложился сам собой.

И вот я дошла, почти добежала до моего дома. Только бы все спали…

Они спят. Я прошла тихонечко во двор. Найда громыхнула цепью, подняв голову, я приложила палец к губам:

– Ш-ш-ш, Найдуся, ничего не говори…

Умная собака молча следила за мной, поматывая хвостом.

Хорошо, что «предки» не знают, что ключи от зажигания мотоцикла и от самого сарая, где он стоит, мы с Ю-Ю держим здесь же, на балке под крышей, сразу над входом, чтобы приезжать и уезжать можно было без задержки с поисками ключей.

Я надела шлем, и выкатила мотоцикл из ворот как можно дальше, вернулась, закрыла сарай и ворота, чтобы не заметили утром, что мотоцикла нет.

Откатив его ещё на квартал, я надела шлем и «пришпорила» моего стального великолепного коня. Я не обдумываю слов, я не представляю, как скажу и что именно, но промолчать я не могу. То, что мы с Васей не касается никого, кроме Ю-Ю.

Ю-Ю… Ю-Ю… неужели увижу тебя сейчас? После стольких месяцев? Снова увижу тебя?! Нет, не думать, иначе слова застрянут в горле…

Вот он, вот он, маячит мне с дороги… такой, совсем такой, как я помню и знаю. Волосы только длиннее…

Ю-Ю! Ю-Ю!.. Остановив Харлей, я поспешила снять шлем, скорее бросится к нему… Ю-Ю! Господи, ничего не изменилось и изменилось всё…

– Ю-Ю… Ю-Ю…

Как же я жила без него столько времени и как буду дальше?! Я же без него вообще не могу?! Ю-Ю… мой Ю-Ю…

Кинулась, роняя шлем…

Я увидел её. Эту Тумановскую Маюшку. То есть не разглядеть, конечно, как следует издали и через довольно пыльное окно кухни, выходящее на улицу, куда и отправился мой друг посреди ночи. Я услышал вначале телефонный звонок, но только, когда лязгнул дверной замок, я уже совсем проснулся. Настенька или Наденька, рассыпав красиво блестящие белые волосы по подушкам, спит беззаботно. Полежав некоторое время, и чувствуя, что сон размяк и растёкся, отравленный принятым накануне алкоголем, я понял, что лучше встать, может сморит снова. Можно было бы заняться сексом, но презервативы в моей тумбочке кончились, надо достать из шкафа в ванной, где я держал большой запас, так что так или иначе – вставать.

Вот так я и приплёлся на кухню, выпил воды, обернулся, в поисках чего-нибудь поинтереснее. Нет, «Мартини» этого, одеколонистого, не хотелось, лучше воды и так голова с утра будет тяжёлая, хорошо – воскресенье.

Я выглянул в окно просто так, не думая увидеть там Илью. И увидел, как подъехал мотоцикл, как соскочила девочка, роняя шлем, плеснув длинными волосами, как бросилась на шею Илье… Не представляю, чтобы ко мне на шею кто-нибудь так бросался, прямо завидно…

Но и не представляю, чтобы я кого-то так обнял и прижал к себе, как это сделал он. Мне кажется, я отсюда слышу, как стучат их сердца, хотя не вижу толком даже их лиц. Надо привести какую-нибудь, чтобы окна хоть помыла здесь, развели грязищу…

Я вернулся в спальню, презервативов теперь хватит на любой марафон… И эта картина на ночной улице волнует и возбуждает моё воображение. Может приведёт сюда, хоть рассмотреть её, в кого он так втрескался смертельно… Наденька или Настенька замурчала сладко, просыпаясь от моего прикосновения…