Чтобы кого-нибудь удивить, надо сместить понятия. Салман Рушди как-то устроил всемирную писательскую вечеринку среди динозавров в нью-йоркском Музее естественных наук. Тогда можно было подумать, что писатели как класс стали динозаврами, хотя на самом деле под шум полуторатысячной толпы проснулись динозавры… Командный состав шотландского виски решил по-своему воскресить прошлое. Он преподнес Америке подарок, который у нее отобрали в годы «сухого закона». Он вернул американской элите бренд, который был запущен в 1909 году во времена великого пробуждения Америки. Чтобы найти свое будущее, выпейте свое славное прошлое! Со всего мира слетелись посланцы национального гламура: японцы и арабы, китайцы и наш ударный батальон. Это был настоящий день рождения. С духовым оркестром, бесчисленными фотографами, телеведущими с микрофонами в руках, гвардией шотландских мастеров волынки в килтах. Здесь можно было учиться тому, как создать праздник. Из каких элементов он складывается во всемирном масштабе? Главное в празднике – ритуальное таинство мероприятия. Праздник – это пирамида. Среди знаменитостей должны промелькнуть суперзвезды, чтобы заставить волноваться весь зал, но и сами суперзвезды должны быть обрадованы явлением высшего мира: особами голубых кровей. Не демократически избранный президент, а потомок старейшего рода побеждает в элитной схватке. Затем – гастрономический эффект. Еда должна быть узнаваемой, понятной для всех, но поданной с каким-то кулинарным зигзагом, на грани почти невозможного свидания северного краба с тропической папайей. Вина должны быть сугубо номенклатурными, без всяких затей, узнаваемыми, но не подготовленными к гастрономическим причудам. А потому дарующими свой новый привкус. Концерт должен быть принадлежностью города, места встречи. Сделать акцент на Нью-Йорке, а не валить все в кучу. Певица в тот вечер была мировой знаменитостью. Она выглядела столь капризной, что было удивительно, как она все-таки сюда пожаловала, будто она могла побывать одновременно еще на сотне таких же праздников. Когда она припадала к клавишам рояля, извлекая сладкие звуки, похожие на дым американских сигарет, я подумал, что душа Америки – сластёна, и с этой детской привычкой ничего не поделать. Но еще больше, чем ее пение, построенное по законам брутального кокетства, всех волновал вопрос о ее гонораре. Гонорар был сильнее любовных песенок. Он обернулся общей мерой, роднившей бриллианты на белых шеях, обилие еды, успех, смокинги, таланты. Концерт был построен таким образом, что разговоры за столами потеряли значение, и все вытягивали шеи, за исключением двух русских столов, участники которых, слегка прислушиваясь к происходящему на сцене, жили своей телесной жизнью, спаривались глазами, соприкасались коленками, превращаясь в друзей-любовников у всех на глазах. Интимность русского застольного общения на городской площадке нью-йоркской библиотеки – уникальное зрелище, не хуже мировой певицы, и официанты были охвачены этой высокой теплой волной, а те, другие, что вытягивали шеи, чтобы увидеть сцену, оборачивались на нас в недоумении, порой с укором. Потом, конечно, русские побежали курить, посыпая пеплом ступени дождливого вечера; девушки стайками бегали в туалет задирать юбки и заниматься сортирно-лесбийской любовью. Стихия интимных связей у русских не знает правил. Все построено на многослойных метафорах и русском хохоте, который, как тряпка с доски, стирает все, что сказано до него.

Публичная библиотека – культовое здание в сердце Манхэттена. Серое, приземистое, с толстыми колоннами – антинебоскреб. В каком-то научно-фантастическом фильме в нем укрываются остатки нью-йоркского общества, спасшиеся от оледенения планеты. Чтобы согреться, они жгут книги. По сути дела, мы занимались развитием общей метафоры, только вместо камина с книгами мы собрались согреться старым виски в возрожденной бутылке. Наконец на сцену извлекли виновников торжества, мастеров купажа с розовощекими лицами деревенских парней, которые пьют по три стакана молока в день. Каким образом их угораздило пристраститься еще и к виски – так и осталось для меня загадкой. Запищали страшным мужским писком волынки, и разноцветные официанты с официантками понесли раздавать воскрешенный напиток. Вот здесь можно было затаить дыхание, ибо если напиток – дрянь, то к чему балаган? Но такие законы бытия не применимы к празднику. Если бы к столу подали кока-колу, давление приличий и традиций заставило бы зал узреть в ней возрожденное виски. Все с трепетом попробовали. Ну, как? Виски оказалось отменным.

Гости валили домой. Шикарные автомобили подбирали их у подъезда и везли в частную жизнь. Дома они упадут в кресло и скажут устало, как они устали.

Я не верю в нью-йоркский секс в большом городе. Это одни фантазии. Нет, это не значит, что нью-йоркские люди не заводят любовниц и продвинутый в социальную жизнь феминизм не хочет обрести свой сексуальный фетиш, свой вольный дискурс, необходимый для разглядывания мужчин как половых объектов в лупу. Идея американского самоограничения в том, что любое действие должно быть оправдано разумом, подтверждено расхожей моралью. Иначе окажешься в маргиналах, что несовместимо с идеей жизненного успеха. Женская фрустрация, отсутствие достойных мужчин (их давно расхватали) – это понятно; ротация партнеров теоретически допустима. Но американцы воспитаны так, что врать нельзя и смеяться над другими нехорошо. Когда они врут или смеются над другими, в их поведении не только детектор лжи, но и простая интуиция заметит неискренность. Чтобы в таком смешанном обществе, как Америка, относиться к другому так, как ты хочешь, чтобы он относился к тебе, надо начинать с нуля. Надо отказаться и от Сезанна, и от разврата. Садомазохистские кожаные диваны в кабинетах ночного Нью-Йорка столь же физиологичны, сколь и американские лесбиянки. Самоограничение порождает эпидемию самоограничений. Если ты разрешил себе веселиться, будь начеку, чтобы не подвергнуться саморазрушению. Алкоголь помогает, но не надолго. Даже пьющие смельчаки, как ныне покойный Норман Мейлер, на вопрос «как дела?» отвечают «fine!».

Когда все разъехались по домам, русская бригада решила начать гулять. Она завернула на черных лимузинах в свою гостиницу в нижней части города, скинула парадные костюмы и в «казуальных» куртках на желтых такси рванула в клуб под названием «Ящик». Перед «Ящиком» толпилась очередь из молодых маргиналов. Русские запустили в дверь своего лазутчика, который, пробыв в помещении не более десяти минут, решительно вышел через служебный вход и провел в клуб всю компанию. Четкость проделанных движений говорила о знании ночной жизни в размере земного шара. В зале русская бригада растворилась в табачном дыму с похожей на восклицательный знак примесью марихуаны – не самый лучший коктейль для американского полицейского. На сцене клуба творилось легкое непотребство. Пели «голубые» мальчики, пародируя пародистов, и трансвеститы, грудастые, в страусиных перьях, показывали свои нешуточные гениталии. Было громко, пахло дешевым пивом. Американцы сидели и смотрели на сцену, как будто во МХАТе. Только одна девчонка, вдруг вскочив с места, подняла свитер и показала всем груди – публика сдержанно выразила свою молодую радость. Вскоре стало скучно. Схватив желтые такси, русские бросились обратно в гостиницу. Они вынули из карманов чудо-телефоны. Через полчаса прибыли нью-йоркские русские девочки. Высокие, все в черном. Устав от будней своего города, рожденные под дьявольским знаком ануса, они жаждали повеселиться. Компания загудела. Мимолетные страсти оказались понятны всем. Нью-йоркские русские девочки незлобно смеялись над потомственными американцами, которых они называли «найстумитниками»: те, объясняли девочки, приветливо здороваются («Nice to meet you!»), открывая в улыбке зубы, берут пиво с оранжевым сыром, а потом весь вечер не знают, что сказать.