Из-за своей изношенной формы пограничники Симферополя выглядели дезертирами Советской Армии. Теперь их американизированные мундиры (особенно темно-зеленые широкополые техасские шляпы на пограничницах) становятся первыми встречающими тебя знаками украинских намерений потесниться к Западу. Впрочем, эти первые знаки в Крыму могут оказаться и последними. Если у тебя есть лишние доллары, можно, минуя толпу, отправиться в VIP-зал аэропорта (предварительно созвонившись). Опустившись в мягкие кресла под звук каблуков высоконогих официанток, бросившихся принести тебе местное пиво, ловишь носом из форточки запах вечнозеленых кустов (они в твоей молодости, впрочем, почему-то пахли куда более впечатляюще), чувствуя первое курортное расслабление.

В Крыму побывали все, от Гомера до Моцарта и немецких фашистов. Но было бы опрометчиво взять машину и поехать осматривать Симферополь. Иначе – тягостное разочарование. Симферополь (по шкале воображаемого путеводителя: минус ***) на редкость безобразен. Административная изнанка Крыма, негатив крымских красот. Скопище дешевой советской архитектуры, уставшей стоять на ветрах и под солнцем, может быть удачной кинодекорацией той «бездарной страны», о которой еще в год революции пел Вертинский. Архитектурный Симферополь – скелет бюрократии, шмыгающей по длинным коридорам Совета министров автономной республики. Ни зелень садов, ни веселые лица симферопольских студентов не скрашивают бренности существования. Случай привел меня в большую симферопольскую больницу навестить больного. Это было травматологическое отделение, где все лежали в тесных палатах с высоко поднятыми сломанными ногами. Сосущие взгляды выздоравливающих больных на костылях, курящих на лестницах, запахи больничной кухни и морга… Не ломайте ног в Симферополе!

Все дороги в Крыму ведут в море. В машине можно заранее надеть плавки. В сторону Феодосии? Не лучшее шоссе, не правительственное, как дорога на Ялту, но можно доехать, если не разобьешься. На обочинах по всей трассе стоят, тесня друг друга, кресты с искусственными цветочками, палеными шинами, овальными фотографиями жертв: они разбились, сгорели в лобовом столкновении, пьяные или трезвые – таксисты, жадные до денег, везли их как курортный хлам.

Поначалу едешь в индусском варианте вечного пригорода: мелькают куры, сидящие на корточках мужчины, кладбища, бензоколонки, белые мазанки с синими рамами. Далее – религиозные новшества: придорожное соревнование внушительных христианских перекладин и мечетей. Каждый заявляет о своей единственной истине. На бетонных балках, стенах недостроенных домов попадаются политические выкрики промосковского толка. Правда, на выезде из Симферополя я увидел кучку людей с выгоревшими оранжевыми флагами – они выглядели как злоумышленники: крымская действительность оттеснила их за кювет.

После растянутого Белогорска дорога веселеет. Преображение внезапно. О чем-то задумаешься, как вдруг, посмотрев в окно машины, видишь, что за тебя взялись горы и долины. Природа превращается в пространство обещаний. За поворотом готов блеснуть рукав Амазонки, вот-вот появится туча слонов. Но, раскрывшись, природа скромно складывается в лесной перевал, где растут грибы и белые колокольчики, а затем следует поселок Старый Крым, включающий в себя невидимое глазу цветущее татарское прошлое, хрустящий половицами мелкий музей Александра Грина и бывшую столицу советских туберкулезников, обозначенную разрушенными заборами санаториев. Начинаются виноградники и степи. В конце концов стокилометровая дорога предлагает нехитрый выбор: налево – Феодосия; направо – коктебельский пляж. На развилке съезд милицейских машин, стерегущих татар. Время от времени здесь возникает татарский табор. Эти люди хотят присвоить себе Тихую бухту – гордость Коктебеля. Почему-то им ее не дают.

Феодосия – это вам не Симферополь. У нее, по крайней мере, фирменные серебристые тополя. Местные жители ходят по Итальянской улице с загорелыми, но почему-то чахлыми лицами. Они, как правило, грубы и пугливы. А этот маленький человек с тщеславным усатым лицом – тонкая загадка человеческой природы. Он осчастливил Феодосию железной дорогой, галереей девятых валов и кораблекрушений. Картины висят в его собственном полудворце, находящемся в аварийном состоянии. Айвазовский куда более примитивен, чем Пиросмани. Основатель китча неотразим: его классическое ремесло и придворный конформизм обеспечили ему вечную дружбу мирового снобизма, которое изнывает от желания приобщиться к его шедеврам хотя бы в репродукциях. Снобы видят в морском примитивизме бескрайние горизонты человеческой ограниченности.

Из Крыма, как из пыльного ковра, выбили всю историю. Мне попался рисунок средневековой Феодосии: прибрежный город, похожий на итальянский. Он совершенно не сохранился. История так отутюжила Крым, что остались черепки и обломки. Воспоминания о воспоминаниях. Есть, правда, Херсонес. С несколькими колоннами. Я пробую представить себе, как князь Владимир здесь крестился. В греческом городе. Приехал в греческий город, где стоят языческие храмы, цветут маки, и крестился… Наслушавшись о том, что Феодосии больше двух тысяч пятисот лет, нужно сразу стереть это знание, зато виллы, особенно табачника Стамболи, – материальное доказательство утраченного будущего.

После ухода белых в Феодосии собрали всех недобитых поваров, прочих слуг и – расстреляли восемнадцать тысяч человек. Это больше, чем польских офицеров в Катыни. Но мы – удивительный народ, забывающий о собственном уничтожении. Прислуге только теперь поставили памятник как жертвам красного террора, однако в последний момент из осторожности выбросили слово «красный».

Феодосия – не только порт, но и климатическая развязка. Полупустыня начинается уже в ее восточных пригородах и тянется до Керчи. Но если развернуться и поехать в сторону Коктебеля, Крым быстро превращается в волошинские пейзажи цветущего края.

В нашем недостроенном доме возле Верблюд-горы мы устроили в августе первую вечеринку. Засиделись. Около трех ночи Саша Соколов подозвал меня к окну. Под лунным светом окрестные горы были совершенно серебряными. Коктебель знаменит природной театральностью. Когда над Карадагом встает луна, кажется, что сейчас запоют минералы. Окруженный голыми библейскими горами с востока и южнокрымской «зеленкой» с запада, Коктебель вбирает в себя слишком многое, чтобы быть единым для всех. Каждый придумывает его, баюкает в свой душе. Кто не обладает фантазией, тот следует культурной традиции. Она не дремлет. Профиль Волошина, вырезанный ветрами на Карадаге за тысячи лет до его рождения, служит не столько эмблемой Коктебеля, сколько путеводной звездой. Коктебель начинается с этого профиля, продолжается домом Волошина (его только что отремонтировали так, что построили заново) на набережной в центре бухты и заканчивается его могилой на горе, куда стекаются тысячи паломников, многие из которых о Волошине никогда и не слышали.

Если на ЮБК ты ходишь по вертикали, карабкаешься по переулкам Гурзуфа, то здесь бери лошадь и скачи за горизонт. Сухой морской воздух даст тебе бодрость на год вперед. Однажды суровая зима уничтожила в садах инжир, гранатовые деревья, кипарисы и вечнозеленые кусты. Но никакая зима не уничтожит дело Волошина. Андрей Белый писал, что одна пятая поэтов и художников Серебряного века перебывала в Коктебеле, и я убежден, что русская культура стала менее северной и куда более солнечной, чем ей суждено было быть благодаря коктебельскому солнцу.

Коктебель, пожалуй, единственный курорт Крыма, где не водятся проститутки. Здесь каждый найдет себе бесплатную подругу. Это самый горячий ночной клуб Крыма, куда свезли тонны молодого женского тела. Казантип на Азовском море тоже зажигает, но только в богемные дни фестиваля – Коктебель гуляет весь сезон. Повсюду целуются, а с утра едят белые персики. Те же, кто любят экстрим, летают по небу и морю на всем подряд. Будущая судьба пока что еще глубоко совкового Коктебеля просматривается – дорогие гостиницы, приморская роскошь. Хорошо, что я строюсь в горах, подальше от будущего.