***

Свой пятничный выходной Джон Ватсон решил провести, наконец стряхнув с себя болезненное оцепенение и вернувшись к той части прежней военной рутины, которую мог позволить себе в Лондоне, по которой искренне скучал и в которой нуждался — тренировкам. Потасовка с Холмс, костлявой и невесомой, но едва не одолевшей его в несколько точных приемов, вернула ему некоторого рода трезвое ощущение реальности. Секс с Холмс вернул ему эмоции. Джон совершенно не понимал, почему это произошло, и как он к этому относился, но знал, что эта физическая встряска была нужна его голове и сердцу. Вязкую темную жижу невнятной скорби и злости в них следовало заменить чем-то стоящим, чем-то вызывающим у него положительные эмоции.

Потому этим утром Ватсон, закончив очередной подход в отжимании, служащим разминкой мышцам и суставам, опустился на пол, перекатился на спину и стер собравшиеся над верхней губой капли. Из воткнутых в уши наушников прямо в его сознание перетекал тяжелый ритм, заглушающий голоса, шаги на беговых дорожках и металлический перестук тренажерных снарядов. Этот тесный зал, заполненный тяжелым влажным воздухом и острым запахом пота, находился в двадцати пяти минутах езды от дома — на другом берегу Темзы, в районе Клэпхем, но был одним их самых дешевых, которые Ватсон смог найти, а так — отлично ему подходил. Джон купил сюда абонемент на три месяца и уже успел запланировать ближайшие посещения — в свои свободные от дежурств в приемном отделении дни.

Осознавать себя жителем Лондона, а не гостем — как бывало прежде, с каждым днём становилось всё легче. В распорядке Джона прибавлялось удобных ему рутин, и среди них на какой-то болезненно удовлетворительный манер была Мелинда Холмс. Сожительствовать с ней было всё так же необычно и в большинство дней ощущалось как полное одиночество, но в то же время её отстраненное присутствие — перекатывание между бледными пальцами сигареты, монотонное бренчание скрипки, торопливое щелканье клавиатуры ноутбука, голые ноги, торчащие из-под мешковатой толстовки, ложки, оставленные в кастрюлях и мисках, из которых Холмс воровала еду Джона — создавало какую-то обволакивающую обстановку. В которой Ватсону, к его собственному некоторому удивлению, было уютно. Он сам не заметил, когда принятие Мэл стало преобладать над отвержением её. Был ли тому причиной секс, или и секс тоже был лишь ярко выраженным симптомом изменения в восприятии соседки — Джон не знал. И предпочитал не углубляться в этот вопрос.

Ватсон мотнул головой, прогоняя эти мысли, и сосредоточился на том, чтобы выровнять собственное дыхание, когда музыка в его наушниках прервалась коротким уведомлением о сообщении. Он вытянул телефон из-за пояса и заглянул в засветившийся экран:

«1 входящее сообщение от «Мэри Морстен»

Джон уронил мобильный себе на грудь. На приглашение медсестры посетить пятничным вечером какое-то комедийное шоу он давно ответил отказом. Ватсон предпочел не придумывать слишком сложных к запоминанию лживых отговорок и отделался коротким:

— Извини, я не смогу. Буду занят.

На что Мэри огорченно поджала губы, а теперь, очевидно, предпринимала последнюю попытку.

Это было не в природе Ватсона — просто трусливо отмалчиваться в подобной ситуации; менять своего решения он не собирался, но и чувствовал какие-то неясные угрызения совести из-за собственного отказа. Идти против собственного нежелания составлять Мэри компанию этим вечером Джон не хотел, но и расстраивать её надежды было как-то неловко. Он медлил.

Джон осознавал весьма трезво, что бывал в отношениях с женщинами довольно ветреным. Он предпочитал не заступать за определенную черту ещё с юности, сохранил эту манеру в студенчестве и придерживался той же линии поведения во время редких увольнений в армии. Женщины — много женщин — были для него развлечением, и как только веселье превращалось в обузу, Ватсон прерывал общение.

С Мэри Морстен он познакомился рефлекторно, ведомый старым инстинктом, но на самом деле оказался слишком опустошенным, совершенно не готовым даже к поверхностному флирту. И теперь испытывал смесь жалости, — собственноручно отказывался от им же заработанного трофея — раздражения из-за настойчивости Мэри и злости на себя за собственную мальчишескую нерешительность.

Ватсон раздраженно вздохнул. Выбор между быть подлецом и трусом, проигнорировав смс, или быть подлецом, снова ответив отказом, совсем не воодушевлял Джона. Он предпочитал считать себя хорошим человеком и стремился быть таковым в глазах окружающих его людей. Но идти с Мэри на шоу только для потакания этому — наверное, очень эгоистичному — стремлению, он не хотел. Он поднял телефон и вытянул над собой подрагивающие руки — в горячих мышцах пульсировал запал энергии для предстоящей тренировки. Экран телефона подсветился в ответ на нажатие кнопки.

«Тик-так, Джон. Время Розамунд на исходе. Ей нужна твоя помощь»

Ватсон нахмурился, внимательнее перечитал сообщение, а потом резко сел — движение отдалось вспышкой боли в напрягшихся мышцах правого бедра.

Розамунд?

========== Глава 13. ==========

Мелинда едва себя помнила, когда впервые вскрыла замок. То был старый массивный сервант темного дерева с тяжелыми скрипящими дверцами, запираемый потертым витиеватым ключом с привязанной к нему бархатной кисточкой. Шкаф стоял в темном углу в проходе к кухне, и в нём миссис Хадсон — как выяснила четырехлетняя Холмс — хранила ту кухонную утварь и продукты, которые считала опасными в свободном доступе для детей: тяжелые чугунные кастрюли, бутылки с уксусами разной консистенции, упаковки соды и лимонной кислоты, терки, острые насадки для мясорубки, топорики и большие ножи для разделки дичи, спички. Запираемость шкафа в доме с двумя детьми в теории предполагалась разумной функцией, но на практике оказалась напрасной. Майкрофт испытывал к наполнению серванта холодное безразличие, а Мелинду в стремлении заполучить что-то замок не останавливал.

Не остановили её и два запертых замка дома номер 5 по улице Гаварден-Гров.

Холмс вернулась сюда сразу после безрезультатной поездки к Лестрейду — сообщать обнаруженное по телефону она считала небезопасным. Почти двумя часами ранее она наблюдала за тем, как Стивен Деннехи походкой, ставшей ей болезненно знакомой, вышел из дома и пошел в направлении метро. Сейчас она поддела тонкой изогнутой отмычкой рычажок внутри одного из замков, и тот щелкнул, проворачиваясь.

Дверь открылась в узкую прихожую, зажатую между облокоченным о стену велосипедом и лестницей, ведущей на второй этаж. Мелинда переступила порог, остановилась и прислушалась. Где-то сразу за стенкой раздался глухой удар и последовавшее за ним короткое керамическое дребезжание посуды. Витал несильный, но узнаваемый хлорковый запах дезинфектора. На однотонных светлых обоях прихожей виднелось много подернутых лоскутов — следов кошачьих когтей — и несколько продолговатых темных следов у самого плинтуса в прихожей и на ступенях — затертые отметки подошв. Всё здесь, включая многократно перекрашенную дверь, было очень старым, но старательно поддерживаемым в чистоте.

Мелинда прошла вперед и свернула в тесную гостиную. Тут, на полу между заколоченным фанерой старым камином, массивным черным диваном и обеденным столом, посередине которого опрокинулась набок и медленно по инерции покачивалась из стороны в сторону небольшая округлая миска, притаился кот. Рыжий с надорванным ухом, он настороженно прижимался к полу, припав на лапах и недовольно поводя коротким хвостом из стороны в сторону. Его светлые глаза внимательно, злобно следили за Холмс.

Улики были косвенными, она приучила себя признавать значимость таких деталей в проводимых полицией расследованиях. Но полученный с камеры автобуса снимок вместе с совпадающими волокнами ковра и животного ворса на теле одной из убитых — тщательное исследование вещей остальных жертв на предмет схожести подобных следов не проводилось, но теоретически могло дать положительный результат — предоставляли Лестрейду повод совершить арест. Они объединяли двух убитых и Стивена Деннехи в одно бюрократически выполнимое обвинение.