В том же разговоре — и Ватсон понял это только сейчас, с некоторым холодящим удивлением — среди посвященных в тайну первого имени Холмс не назвала своих родителей. А ведь они-то, конечно, не знать его не могли — они его и выбрали.
Джон вслух сделал осторожное предположение:
— Её родители умерли?
Миссис Хадсон скорбно поджала губы и сокрушенно кивнула.
— Да, — сказала она с ощутимо поубавившейся звонкостью в голосе. — Подождите одну минуту, доктор.
Она отложила блюдца и привычной пружинистой походкой ушла вниз, а когда вернулась, несла в руке небольшую глянцевую фотографию.
— Вот, — сказала она и протянула её Джону. — Это снимал мистер Хадсон осенью 1989-го.
На фото был запечатлен солнечный осенний день. Просторный пологий луг с желтеющей короткой травой, в отдалении сзади — массивный каменный дом с белыми оконными рамами, широким крыльцом, черепичной крышей и несколькими нацеленными в небо дымоходами; наполовину оплетенный покрасневшим диким виноградом. На подъездной дорожке стоял невысокий темный автомобиль с длинным капотом и низкой крышей, похожий на «Ягуар»-кабриолет восьмидесятых. В кадре было пятеро человек, стоящих по отдельности и жмурящихся против солнца: двое детей, двое женщин и один мужчина с раскрытым ружьем в руке.
— Мэл здесь два года и десять месяцев. Вот она, у меня на руках, — пояснила миссис Хадсон и указала на маленькую девочку в ярком полосатом платье, подхватившую рукой прядь завитых темных волос, с выражением лица, застывшим в невнятной гримасе — то ли преддверии улыбки, то ли плача. Женщина, держащая её на руках, была молодой, с короткой, но объемной стрижкой, в светлых джинсах с высокой талией по моде тех времен, кроссовках и широкой белой футболке. В овале её лица, тепле выражения и улыбке легко узнавалась миссис Хадсон.
Немного впереди стояла невысокая женщина с туго стянутыми в низкий хвост очень темными волосами, в беспокоящейся на ветру легкой юбке и рубахе с открытыми руками. Линия её плеч и шеи имела что-то схожее в остроте и бледности с Мелиндой.
— Это миссис Мари-Луиз Холмс, мать. Гордилась своими французскими корнями, была утонченной во внешности, выборе одежды и манерах, но имела стальную хватку бульдога в вопросах воспитания детей и работе. Вот это, — миссис Хадсон перевела палец на высокого тучного мальчишку с старательно зачесанными назад темными волосами и в не в пору тесной школьной форме — сморщившихся на коленях брюках и растянувшемся вокруг живота свитере. — Майкрофт Холмс. Ему тогда было почти одиннадцать. Он вернулся после первых двух месяцев в частной математической школе, уже опережая программу на несколько лет. И это, — пояснила она, показывая на стоящего впереди всех высокого поджарого мужчину с русыми взъерошенными волосами и продолговатым овалом открытого лица, держащего перед собой заломленное для перезарядки охотничье ружье. Он был обут в высокие сапоги, одет в узкие брюки-хаки и белоснежное поло — небрежно расстегнутые пуговицы и по-мальчишески поднятый воротник. — Эдвард Холмс. Происходил из старинного знатного английского рода. Это его семейству принадлежала усадьба в Дартфорде, где Мелинда родилась и выросла. Начал с низкого офицерского звания в Британской армии в шестидесятых, участвовал в войне против ИРА, а в восьмидесятых уже создал для себя пост, который сейчас занимает Майкрофт — что-то вроде особого военного и дипломатического советника кабинета министров и Её Величества в вопросах внутренней и внешней безопасности. Именно его стараниями в 1998-м подписали Белфастское соглашение и прекратили конфликт в Северной Ирландии. Был удивительно мягким человеком в быту и ласковым отцом.
Джон перевел взгляд со снимка на миссис Хадсон. Та стояла рядом с ним, заглядывая в фотографию, и взгляд её казался невидящим, затуманившимся воспоминаниями, а уголки подведенных губ грустно опустились. Ватсон снова посмотрел на фото. Запечатленная на нём миссис Хадсон — сколько ей тогда могло быть? Тридцать? — ещё не знала, что овдовеет, что будет жить в требующем ремонта тесном доме у Риджентс-Парка, что круглолицая девочка у неё на руках вырастет в нелюдимую остроугольную Шерлок, курящую в постели и получающую удовольствие от расследования серийного убийства.
— Эдвард и Мари-Луиз Холмс погибли в начале двухтысячных в авиакатастрофе, — сообщила миссис Хадсон после паузы. Ватсон посмотрел на неё и перехватил её необычно остекленевший взгляд.
— Для Мэл и Майкрофта это, вероятно, было ударом, — ответил он рефлекторно. Миссис Хадсон тряхнула головой и невесело усмехнулась.
— Мэл и Майкрофт… особенные люди, дорогой. По ним сложно определить их эмоции, — она протянула руку за фотографией и добавила. — Если они способны на эмоции в принципе. Для меня это до сих пор загадка.
На плите за их спинами, посвистывая, закипел чайник.
***
Когда Мелинда Холмс протолкалась по Уайтхолл-Плейс и возле отеля «Коринтия» свернула на набережную Виктории, Грегори Лестрейд уже ждал её на привычном месте под опорой пешеходного моста. Он устало оперся локтем о низкий потертый трансформаторный ящик, наклонившись всей долговязой фигурой, и с силой, болезненно морщась, потирал шею и затылок. Рядом с его локтем на ящике стояло два закрытых стакана кофе.
Мелинда заехала на тротуар, перехватив удивленный взгляд Лестрейда, прокрутила ключ, заглушая мотор, и по инерции прокатилась вперед несколько метров.
— Серьезно? — вскинув брови и стараясь перекричать шум катящихся под мостом машин, спросил Лестрейд. — Мотоцикл? С каких пор ты ездишь на мотоцикле?
— С недавних, — ответила глухо Мелинда. В спине и, особенно, ногах ощущалась щемящая усталость. Ездить на «Бонневиле» самостоятельно оказалось непросто, особенно на низких скоростях и во время остановок — ей едва хватало роста и сил удерживать мотоцикл вертикально. Она дважды безуспешно мотнула ногой в поисках металлической ножки прежде, чем наконец смогла её подцепить и выставить.
— И выбрала эту развалюху? — подойдя к ней и подхватив кофе, не унимался Лестрейд.
Холмс оперла «Бонневиль» на узком заплеванном пятачке между опорами ступеней, ведущих с набережной на мост, и, сперто выдохнув, ответила:
— Это не мой. Это Джона.
Выражение лица инспектора вмиг ожесточилось: брови сдвинулись на переносице, образовывая глубокую тень, падающую на глаза, нос словно заострился, губы поджались, стиснулись зубы и оттого выпятилась нижняя челюсть. Холмс едва перенесла сотрясающуюся от усталости и напряжения ногу над мотоциклом, встала перед Лестрейдом и окинула его взглядом.
— Джона? — переспросил он. — Доктора Джона Ватсона? Твоего нового соседа?
Под глазами залегли глубокие серые тени усталости, в шее и голове растекалась боль от безуспешной попытки подремать на диване в кабинете. Глаза были мутно уставшими покрасневшими, всё лицо взялось нездоровым румянцем, руки едва различимо подрагивали. От всего выпитого кофе у Лестрейда очевидно подскочило давление — после ночного выезда он так и не смог отдохнуть и пытался отыскать бодрость в разбавленном сливками и сахаром кофеине.
— Верно, — кивнула Холмс больше своим наблюдениям, чем в ответ на вопрос Грегори, и добавила: — Можно твой телефон?
Он протянул ей один из стаканов — горячие картонные стенки того пробудили неприятное жжение в ладони — забрался под пальто в карман брюк, выудил оттуда мобильный и безропотно подал Мелинде. То был уже несколько лет неизменный смартфон, устаревший на несколько поколений, с косой трещиной в верхнем углу экрана. Но на нём оказался новый чехол. Из добротной, качественно отделанной натуральной кожи, без каких-либо тиснений, надписей или значков. Чехол такой очевидно высокой стоимости едва ли мог быть подарком от коллег — в Скотланд-Ярде на подарки скидывались скупо и выбирали что-то шуточное, бесполезное; друзья подобные вещи также не дарили; такую заботу о личной технике обычно проявляли лишь близкие родственники. Холмс прокрутила телефон, заметно потяжелевший в чехле и приобретший приятную шероховатость, в пальцах. Подарок от жены, очевидно. Выбранный торопливо, возможно, в последний день, безо всяких усилий, не персонализированный, но достаточно дорогостоящий, чтобы откупиться от слабых угрызений совести — такое могла подарить лишь бесповоротно охладевшая супруга.
