— Не думаю, что Вы всерьез способны со мной подраться.

Эти слова царапнули внутри головы Джона именно там, откуда просыпалось его неразумное упрямство доказать обратное.

— Не думаю, что Вам стоит пытаться это проверить. Это может быть небезопасно, — ответил он.

Мелинда повела бровью. Её оскал стал острее.

— Вы из тех приверженцев старой школы поведенческого воспитания, которые проповедуют святость неприкосновенности женского пола. Даже если его представительница совершенно неоспоримо заслуживает наказания, Вы не переступите через социальные нормы и гендерные стереотипы. Какая унылая глупость!

Последние слова Холмс прозвучали с коротким шумным придыханием, и только необычность этого звучания предупредила Ватсона об атаке — быстро выброшенный ему навстречу кулак он перехватил у самого своего лица, и силы, вложенной в попытку отразить удар, едва хватило, чтобы замах Мелинды вхолостую пролетел мимо его уха.

— Ну же! — вдруг рассмеявшись, прикрикнула Холмс. — Врежьте мне, Джон!

Она пружинисто переступила с ноги на ногу, поднимая плечи и выставляя перед собой кулаки — принимая стойку и готовясь к нападению. Джон протяжно выдохнул. С самого первого дня их сожительства она добивалась от него того, что ей было нужно, и сейчас Ватсон тоже сдавался, но и сам этого хотел — ему давно нужно было спустить пар. Так или иначе, Мелинда, похоже, кое-что смыслила в рукопашном бою и имела достаточно силы — он видел, как её руки и стройные бледные ноги взбугрились рельефом напряженных мышц — чтобы не оказаться избитой. Оборот полотенца вокруг её груди немного ослабился, в её смехе не оказалось того холодного яда, который всегда был в её оскалах — только детское озорство.

— Черт бы Вас побрал, Мэл, — проговорил Ватсон, сжимая кулаки и ступая вперед. Он не был мастером боевых искусств, лишь какое-то недолгое время боксировал в армии в собственное удовольствие и ради развлечения, вовсе не для оттачивания техники, но был вдвое тяжелее и больше Мелинды, а потому напомнил себе не распаляться слишком сильно. Ему хотелось задать соседке взбучку, но травмировать её он не собирался.

— Давайте-давайте, — подзадорила его Холмс. Она отвела назад левую руку, описала кулаком большую и быструю дугу, подтолкнула себя шагом вперед и замахнулась, целясь в голову Джону. Он заслонился руками и в тот же момент ощутил толчок в левое бедро — Мелинда ударила его ногой точно и сильно. Нерв сзади над коленом защемило в пекущей вспышке боли, и если бы удар пришелся в правое бедро, Ватсон бы уже упал. Понимание того, что эта костлявая низкорослая девчушка с одного обманного маневра и единственного удара могла завалить его на пол, отменило установку Джона осторожничать.

Он прорычал что-то невнятное, злобное и бросился вперед. Он схватил Холмс в охапку, сгребая её; она попыталась отбиться несколькими слабыми толчками локтем ему в плечи и спину, занесла колено, целясь Ватсону в ребра, но не нашла опоры, чтобы вложить в удар силу — Джон оторвал её от пола, а затем обрушил обратно. Он опрокинул Холмс на спину, грубо впечатывая её острые лопатки в пыльный дощатый пол. По инерции её голова запрокинулась, затылок ударился о пол с глухим стуком и коротким яростным вскриком Мелинды. Джон навалился сверху, сдавленно охнув, когда правое бедро пронзило судорогой, перехватил потянувшиеся к нему бледные острые кулаки Холмс, оттолкнул её руки обратно к полу, сжимая вокруг кистей прочную хватку, и рявкнул ей прямо в лицо:

— Перестаньте, иначе — клянусь Богом — я Вас покалечу!

Внизу послышался щелчок отпираемого дверного замка и раздался встревоженный голос миссис Хадсон:

— Мэл? Доктор? У Вас там всё в порядке?

— Всё отлично, миссис Хадсон! — крикнула в ответ Мелинда, оборачивая голову к распахнутой двери гостиной. — Не беспокойтесь!

Джон покосился туда же. Если бы хозяйке дома сейчас вздумалось подняться, чтобы проверить воочию, стоило ли ей беспокоиться, её ждала бы весьма неоднозначная картина: Холмс, распластанная на полу в почти стянутом с неё полотенце, с прилипшими ко лбу, шее и плечам влажными волосами, с прижатыми к доскам руками, и Ватсон, лежащий поверх неё. Он едва сдержался, чтобы не хохотнуть. Они не прожили вместе ещё и месяца, а Джон уже почти ничему из происходящего не удивлялся.

На первом этаже закрылась дверь квартиры миссис Хадсон.

Ватсон посмотрел на Холмс, больше не пытающуюся высвободить руки, но неспокойно заелозившую под ним, и обнаружил на себе её пристальный ясный взгляд. Он почувствовал, как вокруг него сомкнулись в плотное кольцо её ноги. Она не норовила его сдавить или оттолкнуть, просто обвила ногами, и Джон вдруг отчетливо ощутил тепло внутренней стороны её бедер, прижавшихся к нему. Между ними осталась только плотная шероховатость его джинсов и последние стремительно таящие капли трезвого сознания Джона. Так или иначе, а за скверным характером, отвратительным поведением и выдающимся интеллектом была девушка по-зимнему сдержанной красоты с обыкновенной женской физиологией. И Ватсон реагировал на неё естественно — его манили тепло и мягкость между её ног, он точно помнил очертания её небольшой груди, изгиб её тонкой талии и узких бедер, бледность её кожи на животе. Всё это было прямо перед ним, — под ним — стоило лишь одернуть край полотенца. Джон изголодался по женщинам. Эти желания прятались где-то в мутном осадке последние несколько месяцев, первоочередными для Ватсона были выздоровление и поиски ментальной стабильности, но никогда не исчезали бесследно. И вот теперь заявляли о себе в полный голос.

Он отмахнулся от неясного зуда сопротивления собственного разума и под тем же взглядом двух пытливых льдинок опустил голову. Он распробовал пряность рта Мелинды Холмс — послевкусие им же приготовленного жаркого. Её губы оказались холодными и сухими, а язык — горячим и скользким, изворотливым. Поцелуй превратился в своеобразное продолжение потасовки: они толкались и боролись за место во рту друг у друга, соперничали за первенство — кому доставалось накрывать губы другого своими и задавать ритм. Ватсон разжал пальцы, оцепеневшие вокруг кистей Холмс, и скользнул в её ладони. Она вдруг коротко замычала ему в губы и одернула правую руку, откидывая её куда-то в сторону. Джон рефлекторно поймал её за локоть и, стиснув, прижал к полу.

Какой бы гениальной и наблюдательной, какой бы ловкой и быстрой в рукопашном бою Мелинда ни была, сейчас она оказалась подмятой под Ватсона, обездвиженной, обезоруженной — никакой автоматной очереди её блистательных выводов, никакого смертоносного острия её надменной ухмылки — и это опьяняло его. Где-то на окраине затапливаемого сознания неясно возникло подозрение, что его используют, — приблизительно так же расчетливо и равнодушно, как прежде, как однажды использовали Далси — но Джон предпочел не заметить подаваемых знаков опасности. Плевать, подумал он, плевать на всякие предосторожности, плевать на всё. В конечном итоге, это ничего не означало — только банальное удовлетворение физиологических потребностей, цитируя саму Холмс, и ничего больше: никаких осложнений, никаких видов, как она это называла, никаких симпатий, никаких надежд. Просто секс. Сколько таких просто у него уже было — не счесть. И это должно было быть очередным просто.

Джон прервал поцелуй и сполз губами на шею Холмс. Из-под тонкой, разогревшейся после драки кожи размеренно пробивался пульс. Она пахла фруктовой сладостью геля для душа, пыльной терпкостью города и немного щекочущей горечью сигарет. Ватсон глубоко вдохнул её аромат, и тот покатился по его телу будоражащим током, задевающим каждую мышцу, подталкивающим Джона прижаться к Холмс ещё крепче. Подавшись этому импульсу, он надавил бедрами. Мелинда приняла это движение, крепче сжав вокруг него захват ног, но вслух колко произнесла:

— Прежде, чем начинать фрикции, Джон, нужно снять штаны и надеть презерватив.

— Замолчи, — рявкнул он, и услышал свой голос хриплым, почти шипящим откуда-то со стороны. Сознание было отделено от его тела. Ватсон ощущал всё точно и остро, оглушительно сильно, но ничего не понимал и, казалось, ничего в себе не контролировал. Он действовал инстинктивно, рефлекторно, механически. Боль в правом бедре оказалась приглушенной, словно ослабленной действием местной анестезии, когда он отпустил руки Холмс, подхватил её под впитавшую холод пола спину и вместе с Мэл, повисшей на нём петлей ног вокруг пояса, встал. Последней трезвой мыслью, не поглощенной разгоряченной лавой его желания, было — нужно убраться с гостиной, этого проходного двора с неизменно распахнутыми дверями, впускающими внутрь всех без разбору: от проституток до полицейских и крайне высоко поставленных чиновников.