— Вы, наверное, устали после дороги? — предположил Барри, когда взгляд Софи Варгас немного прояснился. — Как думаете, мы сможем здесь отыскать местечко, где наливают горячий кофе и подают булочки с корицей?

— Кто Вы? — ответила вопросом на вопрос Софи. Мэйсон улыбнулся и протянул ей руку.

— Барри, — представился он, пожимая тонкую холодную ладонь. — Я друг Вашего друга.

— Вас прислал Хортон?

Мэйсон хохотнул. В самой сути, пожалуй, именно так и было.

— Не совсем верная формулировка, — проговорил он вслух. — Он в моём подчинении, а не я — в его. Скорее, я воспользовался его сведениями, чтобы найти Вас.

— Я не вернусь в Анкару.

— Ладно.

Софи с удивлением подернула бровью, будто не ожидала, что не встретит абсолютно никакого сопротивления.

— Я увольняюсь, — добавила она.

— Я тоже.

Заявление он подал Чамберсу на подпись ещё в понедельник. Важной пометкой в прошении об отставке было то, что Барри обязывался довести операцию «Эдемский сад» до конца. Кэрол он пока об этом не говорил, но уже позвонил знакомому агенту по недвижимости, чтобы поставить его в известность — их дом скоро будет выставлен на продажу.

Эра таких людей, с некоторой ностальгической грустью думал Мэйсон, как его бывший босс, как он сам, как Хортон, заканчивалась. Разведка перерождалась, и Барри только мог надеяться, что Галоп и бюрократы похожие на него не встанут на пути прогрессивных вроде Дайны Уоттс и её команды.

Барри смотрел в глаза Софи Варгас и задавался вопросом, чувствовала ли она то же самое. Наверное, нет. Её поколение сейчас творило новое ЦРУ. Такие же профессиональные, но не бессердечные люди вроде неё, меняли русло и скорость течения, сглаживали берега, перенимали лучшее от предшественников, но стряхивали устаревшее. Эти тенденции были очевидны с того самого дня, когда осуждающих вторжение в Ирак на президентских выборах оказалось подавляющее большинство. Они выбрали темнокожего президента себе по душе, теперь было время Барри уступить им дорогу.

— Так что скажете насчет кофе? Или Вы не любите булочки с корицей?

***

Двое таксистов громко о чем-то спорили просто посреди полосы рядом со своими желтыми машинами, объезжающий их поток автомобилей порой возмущенно гудел клаксонами. Из некоторых опущенных стекол высовывались руки и звучали недовольные голоса, но это словно распаляло таксистов ещё сильнее. Многие на летней террасе ресторана, включая самого Джайлза Хортона, с любопытством наблюдали, предвкушая драку. Он не понимал турецкий, но эмоции — штука универсальная. Джайлзу не требовался переводчик, чтобы их различать.

Точно так же, как он считывал злость с лиц таксистов, он отчетливо видел неподдельный страх на лице сидящего за соседним столиком турка. Тот был немолодым и приземистым; то, как прямо он сидел и как положил руки себе на колени, выдавало в нём предельное напряжение.

— Я сильно рискую, — сообщил он, не оборачиваясь к Хортону. Тот поднял со своего стола запотевший стакан холодного лимонада и, заслонившись им, напомнил вполголоса:

— Вы помогаете своему народу.

— Верно, — вздохнул тот. — И всё же не хотелось бы умереть.

Джайлз прислушался к словам Омера Турана и посмотрел на карту. Земли, населенные курдами и преимущественно возглавляемые курдским самоуправлением, занимали значительную часть Турции, весь юго-восток — в том числе и территории, граничащие с Сирией и Ираком. Это иллюстрировало то, что Хортон и так понимал: национальное меньшинство, имевшее не один конфликт с сирийцами и не желающее возобновления вражды, было против торговли оружием, провозимым через их территорию. Но повысивший ставки Фарадж и его турецкая правая рука Али Мехмет имели влиятельных друзей — подкупленных членов правительства, полицейских, иностранных разведчиков. По мере возрастания их жажды к деньгам пропорционально усиливалось сопротивление курдов, дойдя наконец до той точки, когда мерой борьбы было выбрано массовое запугивание и десятки смертей.

От своего нового друга из главного управления дорожной полиции Хортон узнал много любопытных, прежде недоступных ему сведений. Так, весной этого года жители нескольких деревень, находящихся вдоль используемой торговцами трассы, перекрыли дорогу и требовали развернуть направляющийся в Сирию грузовик. Целый день они ходили поперек дороги, образовав внушительную пробку в обе стороны, а следующей же ночью тех немногих, кто не ушел спать, а остался дежурить, группа прибывших из Анкары вооруженных людей вытолкала на обочину и там открыла по ним огонь. Двое погибли, семерых ранили. В местных или национальных новостях об этом не сказали ни слова.

Карательный отряд был набран из вооруженного спецподразделения столичной полиции. После того инцидента вместе с грузовиками Фараджа нередко отправляли сопровождающую машину дорожной полиции. В принесенном новым информатором конверте, который он сунул на сидение свободного стула, должны были лежать фотографии с места расстрела и распечатки установленных на полицейских машинах видеорегистраторов, заснявших пересекающие сирийскую границу грузовики.

Чтобы согласиться на сотрудничество с американцами после того, как на встрече с ними же в самом центре Анкары едва не убили лидера курдов, требовалась большая смелость и решимость. Джайлз испытывал глубокое уважение к решившемуся на этот поступок полицейскому. Он скосил на него взгляд. На его висках выступила испарина, плотно поджатые губы побледнели, а взгляд тревожно перебегал по скатерти.

— Когда Вы выйдете отсюда, за Вами последуют двое людей. Они проведут Вас, чтобы удостовериться, что Вы безопасно добрались домой, — негромко проговорил Джайлз, подхватывая с края стола поддуваемое ветром меню и заглядывая в него. — Если появятся новые сведения, приходите сюда пообедать.

Двое таксистов продолжали свою перебранку, размахивая руками, но так и не сжимая их в кулаки. Компания за столом в конце террасы, неспешно раскуривающая кальян, разочаровались и отвернулись, но Джайлз, оставшись один и переложив себе на колени конверт, продолжал наблюдать. Что-то в том, как они ссорились, но не переступали порога насилия, смутно напоминало его и Софи. Они дрались — он толкал и хватал Варгас до синюшных следов на руках, она давала ему пощечины — и кричали, но по-настоящему, конечно, никогда друг друга не ненавидели. Это словно было частью их брачных танцев, только скрепляющее их вопреки всему разумному.

С момента отъезда Софи прошло уже две недели, и Джайлз очень по ней скучал. Барри Мэйсон твердо заявил, что Варгас непригодна для полевой работы из-за пережитого стресса, и что он переводит её. О новом её назначении, конечно, он не сказал ни слова. Как только агент уходил из операции, он бесследно растворялся в тумане. Так работала система — никому не следовало знать лишнего.

Пока Софи была в Анкаре, он до последнего запрещал себе какие-либо чувства, глупо надеясь на то, что умалчивая сможет их придушить. Но теперь дал волю сердцу — это перестало быть чревато ошибкой, всего лишь праздные мечты на досуге. Наверное, рассуждал Джайлз в моменты предельной строгости к себе, так было даже правильней. Если бы он был нужен Варгас, она бы вряд ли ушла. Уж мог ли он подумать когда-либо, что падет жертвой неразделенной любви, которую раньше считал глупостью для подростков, слезливых песен и кино?

Любовь.

Джайлз хмыкнул себе под нос. Вот такие дела, Варгас. Ослепнув без её знаний и связей, он нащупал верную лазейку к Мехмету и прозрел насчет своего отношения к Софи.

***

Возвращаясь домой, Софи была твердо нацелена на то, чтобы обо всем рассказать отцу, но затем струсила. Она отчаянно не хотела, чтобы он знал, что она так долго им с матерью лгала. Для неё эта необходимость врать и притворяться перед близкими была самым страшным испытанием на прочность, и Варгас не могла переступить через себя, хотя сама этого хотела. Это бы облегчило ей душу — быть полностью откровенной с единственным родным человеком на свете, но она жутко боялась, что правда о лжи что-то между ними необратимо надломит. А потому, отвратительная сама себе, поддерживала старую сказку о преподавании.