Во-вторых, ей была нужна крепость духа, чтобы принять эту потерю и не обратить её напрасной. Он пожертвовал собой, защищая её, и теперь это было её священным долгом перед другом, его жизнью и смертью, небом и ею самой — не подвести, не погибнуть раньше времени и не прожить всё ей отведенное впустую.
В-третьих, нужно было понять, что делать дальше.
Утренняя молитва продлилась довольно долго. Вместо привычных предписанных ракаатов Софи выплеснула монолог о наболевшем, копившемся годы, месяцы, последние недели и дни. Чем дольше она вела эту молчаливую беседу сама с собой, тем отчетливее понимала, что не нуждается ни в каких иных ответах, кроме тех, которые знала сама. Словно давно необходимый психотерапевтический сеанс, молитва опустошила её до основания, а потом заполнила упорядоченным и необходимым. Вся чушь, раздирающая изнутри и обращающая мысли в суматоху, будто осталась снаружи. Ей не стало легче — только понятнее.
Закончив, Варгас поднялась, поблагодарила Всевышнего за его терпение, заботу и мудрость, размяла затекшие ноги и, игнорируя требующий еды желудок, вернулась в спальню. Достала из шкафа первую попавшуюся одежду, надела её, с минуту приценивалась к стопкам на полках и висящим на вешалках вещам, а потом вытолкала всё на пол. Под кроватью несколько лет припадали пылью чемоданы — Софи давно ими не пользовалась. Теперь это пора было изменить.
Собрав какое-то количество необходимых вещей, она забронировала ближайший рейс до Стамбула, а оттуда — до Вашингтона. Покормила кошу, накануне вечером проскользнувшую вслед за ней в квартиру и всю ночь неотступно следовавшую за ней по пятам, и привычно выпустила из квартиры.
Та показалась вмиг опустевшей, и это удивило Варгас. Она не взяла с собой многое, оставила почти всё на своих местах — здесь было мало по-настоящему личного и не имелось ничего, связанного с работой. Но заброшенность стала очевидной ещё до того, как Софи закрыла за собой дверь.
Столько всего произошло в этой квартире: нечастые, но запоминающиеся пьянки с Фером и Фауэлером на день благодарения и четвертое июля, попытки приучить себя к йоге и бегу по утрам, одинокие рождественские вечера с кружкой горячего чая, миской попкорна, несмелым первым снегом за окном и любимыми с детства фильмами о зимних сказках, телефонные разговоры с отцом, когда голос её звучал значительно бодрее и радостнее, чем в тот момент она на самом деле чувствовала. Неделю назад сюда пробрался Хортон, а вместе с тем — с поцелуем, с тяжелым взглядом, с растерянным молчанием после — заскребся уже где-то изнутри черепушки и грудной клетки, пробуждая там нечто доселе отрицаемое как возможное, а после заглушаемое как ненужное. Сутки назад она вернулась после ночи с ним в эту же квартиру и рассеянно споткнулась о вон тот стул, чертыхнулась, упала и неожиданно для себя рассмеялась, потому что вдруг почувствовала себя счастливой. Софи бывало здесь грустно, тошно, скучно, неуверенно, но в целом ей было здесь — в этой квартире, в этом городе, в этой версии своей жизни — счастливо. Теперь всё изменилось.
***
Джайлз знал совершенно точно, что Фердинанд Блэйк долгое время подарками и услугами подкупал предыдущего главного, Энтони Фауэлера, а тем самым незаметно для того получал над ним определенный контроль. Преимущественно, весьма успешно используя это в своих целях. Но в отдельно взятом случае взрыва в Суруче те мыслительные способности, за которые Фауэлера взяли в ЦРУ, не оказались заглушенными его стремлением к роскошной жизни. Блэйк настаивал на том, чтобы к информатору Варгас — и к ней самой — прислушались, но потерпел неудачу. У Фауэлера возникли насчет информации определенные сомнения, и будь он чуть расторопнее, смекалистее и решительнее, не оказался бы уволенным с должности. А так — прибывший ему на смену Хортон не обратил бы Анкару в такой хаос из провальных операций, пожаров и смертей.
Так же достоверно Хортону было известно, — видно собственным невооруженным глазом — что под более весомым влиянием Блэйка находилась и Софи Варгас. К ней, не падкой на деньги и лесть, но совершенно одинокой, он нашел отдельный подход — дружбу. Вероятно, в какой-то момент на протяжении четырех лет сознательно и корыстно выбранная стратегия преобразовалась в неподдельное чувство.
Теперь Джайлз не сомневался, что Фердинанд не причинил бы Софи вреда и вовсе не врал, когда говорил, что ни за что бы её не подставил. Напротив, будучи в курсе дальнейших планов Али Мехмета, он искренне стремился её спасти, и вмешательство самого Хортона оказалось куда большей угрозой, чем Блэйк и его предательство. Но на пожарной лестнице, целясь в ответ на направленное в него дуло, Джайлз рассуждал совершенно иначе.
— Поздравляю, — рявкнул он ядовито. — Твои жена и дети действительно не получат флаг и звезду после твоей смерти, а только скупую социальную помощь, если её вообще выплачивают вдовам двойных агентов.
— Я не предатель, я не причинил никакого вреда.
— Ты убил тридцать два человека в Суруче, двух полицейских и Эмре Саглама!
— Я не знал! Не знал, что они действительно подорвут ту бомбу. И что адвоката застрелят, он ведь ничего нам не выдал.
— Не знал? — перекривил Хортон, ощущая вязкую горечь тошноты на языке. Ему был противен Фердинанд с этими глупыми отговорками. — А чего ты ожидал от торговцев оружием?
— Я не… — снова попытался отрицать Блэйк, но дверь, ведущая из коридора отеля в лестничный пролет над ними, резко распахнулась, и они оба обернулись к двум темным фигурам, шагнувшим оттуда с автоматами наперевес. Джайлз открыл огонь мгновенно и успел ранить одного из нападающих, Фер на мгновенье замешкался, прыгая на несколько ступенек наверх и отталкивая себе за спину Варгас. Прежде, чем он сам успел выстрелить, по его светлой рубашке и неизменной арафатке на шее растеклись два бурых пятна крови.
Хортон потерял сон, возвращаясь к той перестрелке, рассматривая её с разных углов, анализируя, переигрывая в уме так, чтобы исход был благоприятным, но неутешительно раз за разом понимал, что всё могло случиться иначе, только если бы он не побежал за Блэйком и Варгас, а дал бы им уйти. Он задержал их, они кричали друг на друга, привлекая внимание рыскающих по отелю бойцов Мехмета, они заняли неудобную позицию — между ними и стрелками не было укрытий, угол обзора был неудобным, вооружение неравным. Чудом было то, что кроме Блэйка никто не пострадал.
Отстреляв всю имеющуюся в пистолете обойму, — несколько пуль из которой, пущенные вслед второму нападавшему, сбежавшему с лестничной клетки обратно в коридор, влетели в стену и дверь, — Хортон сбежал по ступеням к упавшему Фердинанду. Он попытался сдвинуть в сторону потяжелевшую под густой бурой влагой арафатку, чтобы нащупать пульс, но рассмотрев открывшуюся его взгляду рану, остановился. Шея Блэйка превратилась в раскуроченное кровавое месиво, не оставлявшее даже малейшего шанса на выживание.
Подняв из его обмякших пальцев пистолет, Джайлз повернулся. Ниже, тонко застонав, попыталась привстать Софи. Она оттолкнулась от крайней ступеньки и, зашипев от боли, подхватила себя рукой под ребра. Хортон бросился к ней. Больше всего в тот момент он боялся отстранить её ладонь и на той увидеть подтеки крови, от этого у него потемнело перед глазами и гулко застучало в висках.
— Что? Что?! — закричал он, падая перед ней на колени. — Тебя задели?
— Нет, — всхлипнула она. — Кажется, нет.
— Я посмотрю. Убери руки.
На светлой одежде остались темные пыльные следы, на руках белесыми росчерками содранной кожи с едва различимо проступающими алыми бусинами растянулись незначительные царапины. Джайлз дважды всё внимательно проверил и с облегчением выдохнул — она цела. Подавшись импульсу, он сжал в руках её перепуганное лицо и приблизил к себе. Расцеловал губы и щеки, ощущая химический привкус косметики, а затем отстранился.
— Вставай, пора идти.
Варгас растеряно моргнула. В её широко распахнутых глазах, находящихся так близко, Джайлз отчетливо различил все переливы от солнечно-янтарного до густого карего, увидел что-то вопросительное и, опережающее её сознание, грустное. Ещё один взмах обильно подкрашенных ресниц, и ступор прошел. Софи резко обернулась.
