Видел ли ты когда-нибудь, как блещет на солнце, переливаясь золотом и перламутром, морская гладь? Манит, затягивает, щекоча солоновато-горьким ароматом ноздри, прибрежным шелестом волн нашептывая ласковое и заветное? Ощущал ли, как благоговейно замирает всё внутри в томительном предвкушении, проходя по телу тягучим предвестником горячей сладостной судороги? Помнишь ту великолепную нерешительность, что сковывает тебя, когда волна касается ступней, облизывая щиколотки, язычками пены проскальзывая между пальцами, и как безумно медленно влажная прохлада сменяется теплом, поднимаясь всё выше, к беззащитным коленям…

Мягкие подушечки тонких пальцев чутко касались кожи, лёгкими движениями проводя по щекам, скользили по чёткому контуру скул, расправили хмурую складку между бровей, еле заметно пощекотали обаятельную ямочку на щеке…

— Не вертись!

На шероховатый лист бумаги падал рассеянный солнечный свет. Ясмин расправила плечи, поудобнее устраиваясь в плетёном кресле уличного кафе. Здесь было почти пусто. У местных жителей нашлись этим утром дела поинтереснее, а неугомонные туристы ещё не воспряли после вчерашний порции местного пива и шнапса. Девушка снова примостила папку с листами на ловко согнутом колене и, вытащив из-за уха карандаш, споро зашуровала им по бумаге. С портрета смотрел симпатичный темноволосый и темноглазый парень: обаятельное, располагающее лицо, умный взгляд. Тень раздражения, тронувшая породистые губы, не портила общего благоприятного впечатления от образа. Рука сама потянулась выровнять тон вокруг задорной ямочки. Ясмин досадливо прикусила губу. Сколько ни внушал преподаватель, что это халтура, недостойная художника, но ничего поделать с собой она не могла, и после каждого сеанса подушечки её пальцев лаково отливали графитом, затёртые до зеркального блеска. Оригинал, сидевший напротив, и как раз потянувшийся к соломинке, торчащей из большого стакана густого фруктового сока, живо свидетельствовал о том, что портрет получился удачно.

— Джер, пожалуйста, — взмолилась девушка, в голосе скользнули кровожадные нотки, — уже не долго. Лучше расскажи пока, что там у тебя вышло с Софией.

Молодой человек обречённо откинулся на спинку кресла.

— Это была не София, а Криста. София была месяц назад, и почему-то решила уйти с моим приятелем. С моего же дня рождения, если помнишь!

— Не помню. Так что дальше?

— Дальше за бесхозного красавца-мужчину взялась умница Криста. Ты видела Кристу? Метр с кепкой, груди нет, талии нет, заднего бампера нет, а на лицо без слёз не взглянешь — всё в веснушках пополам с прыщами, и не поймёшь чего больше.

— От скромности ты не помрёшь.

— Я попробовал, конечно, свыкнуться с мыслью, и убедить себя, что главное, в сущности, чтоб человек был хороший, но увы… попытался ей как-нибудь намекнуть, что поцелуи в тёмном зале кинотеатра — это, пожалуй, и всё, на что я в данном случае способен, но она, по-моему, не поняла. Тогда я сменил тактику, и рискнул сосватать её Томасу — ему-то всё равно; он, если очки снимет, вообще не видит ничего. Но ведь если нащупает — не промахнётся? Томасу идея понравилась, Кристе нет. Она, видишь ли, с какой-то радости выдумала себе большую, светлую любовь…

— Сейчас помолчи.

— Я понимаю, нехорошо так поступать, и если девушка влюбилась, надо понять, помочь, отнестись…

— Да помолчи же, я сказала!

— Слушай, а может, ты с ней поговоришь?

Страдальческий вздох, вырвавшийся у художницы, был полон неизбывной тоски.

— Джерфид, — Ясмин посмотрела поверх бумаги, наградив паршивца на редкость тяжелым взглядом, — ты можешь мне объяснить, почему проблемы такого рода возникают у тебя, а решать их должна младшая сестра, то есть я? Если не нравится тебе девушка, так какого ж чёрта было вообще с ней встречаться?

Последние три слова сопроводили глухие удары — Ясмин ребром ладони в такт речи пыталась донести понятия деликатности и совести сосновой столешнице, интеллектом весьма напоминавшей дорогого братца. Карандаши покатились в разные стороны, с весёлым звонким стуком падая на шероховатый кафель.

— А всё из-за тебя! — прошипела девушка, откладывая папку на соседний стул и принимаясь собирать раскатившийся инвентарь, бормоча сквозь зубы, что после такого никакие карандаши не выживут.

— А неплохо получилось, — раздался рядом доброжелательный голос.

Сидя на корточках Ясмин оглянулась на звук. Задорно улыбаясь на неё сверху вниз смотрел молодой светловолосый мужчина. Он поднял укатившийся карандаш, и терпеливо протягивал ей, между делом оглядывая пристроенный на стуле портрет.

— Можно и мне такой?

— Да пожалуйста, — вступил в разговор Джер, торопливо подхватываясь с места натурщика, — я пока здесь посижу.

Ясмин скрипнула зубами, брат откровенно упивался собственной находчивостью.

— Присаживайтесь, — сухо предложила девушка, меняя лист и раскладывая поудобнее карандаши. Несколько минут она, пристально оглядывала незнакомца, отмечая угол скул, текстуру кожи, разрез глаз, едва наметившиеся морщинки. Как сноровистый портной оценивает клиента, подбирая нужный фасон прежде, чем снять мерку. Грифель зашелестел, оставляя лёгкие, как взмахи крыла невесомой пичуги, росчерки. Ясмин то и дело внимательно вглядывалась в лицо натурщика, Джер занимался тем же самым исподволь. Симпатичный парень, точнее молодой, хорошо сложенный мужчина. Кожа загорелая, что странно контрастирует со светло-серыми глазами. Волевой подбородок, уверенный вид. От девушек наверно отбою нет. В правом ухе поблескивала серёжка. Интересно, случайно, или нет? Джер усмехнулся, и поспешил занять нежданного компаньона беседой.

— Вы работаете неподалёку?

— Нет, я нездешний.

— Отдыхаете, или приехали навестить кого-то?

— Больше похоже на командировку. А вы тут часто бываете?

— Заходим иногда. Ясмин моя сестра, мы часто видимся. Но раз для родителей я стал полнейшим разочарованием, отказавшись учиться на зануду-юриста, то приходится пропадать по дешевым кафе — в квартиру, которую мы с приятелями снимаем, она почему-то ходить отказывается.

Незнакомец засмеялся, представ себе, на что может быть похожа берлога нескольких двадцатилетних раздолбаев.

— Пожалуйста, сидите спокойно, — поглощенная процессом, Ясмин даже забыла, что раздражена тем, как ловко брат ускользнул он неприятной темы, голос её прозвучал монотонно и тихо.

— А что же ваши родители сказали вашей талантливой сестре? Или девушке не возбраняется выбрать профессию по своему вкусу?

— Она их не разочаровала! Учится на факультете философии, отличница, подающая большие надежды. Образование что надо — с таким хоть в разведку, что в космос.

— Я рисую просто так, для себя, — Ясмин в очередной раз подняла глаза на мужчину, и на этот раз взгляд был осмысленный, не профессиональный. — Просто нравится.

— Для любителя у вас удивительно хорошо получается, — заметил собеседник.

— Ясмин всегда такая. Если уж за что-то берётся, старается быть лучшей!

— Ясмин? Какое имя… весеннее. Кстати, вот и повод познакомиться. Меня зовут Адам. Адам Фирсен.

— Джерфид, то есть просто Джер. А это моя сестра, Ясмин, но вы уже в курсе.

— В нарушение всех норм этикета, — мстительно заметила девушка, штрихуя тени, и снова подняла глаза. — Теперь немного поверните голову на меня, и смотрите вперёд.

— «А дышать можно? Лучше потерпи!» — прогнусавил Джер «не своим» голосом, явно цитируя какое-то народное творчество.

— Если дама прикажет, — совершенно серьёзно, на самой грани иронии проронил Адам и замер, как зачарованный.

Неожиданно Ясмин расхохоталась.

— Не надо! Адам, сделайте лицо как было, а то ощущение такое, будто вы свои глаза сейчас выроните в тарелку.

Мужчина не выдержал и засмеялся. Очень заразительно-весело, без тени смущения оценив шутку над собой. Тарелка перед ним стояла пустая со сложенной аккуратной розочкой салфеткой.

— Кстати, о тарелке. Я подумывал перекусить…