— Да как же, видел же я ее после битвы, живую и, гм, весьма здоровую.

— Ошибся ты, — сказал Йиньйинь с недоверием. — Быть не может. В сугробе ее только на следующий день нашли.

Ошибся? Казалось, чётко ее, на постели с кем-то кувыркающуюся, увидел. Да больно девицы в страсти мельтешили. Может, и вправду привиделось.

Йиньйинь махнул рукой, будто мысли печальные отгоняя:

— Давай одеваться.

Сбрасывая по пути одежду, Шэрхан прошёл за ним в глубь комнаты.

— Ты объясни по-человечески, что происходит.

Йиньйинь распахнул большой расписной сундук.

— Сегодня открывается сезон празднования. Отмечать будем три недели. Каждый седьмой день — особый праздник. В конце — самый большой, праздник почитания предков. Будут фейерверки из каждого дома палить.

— А сегодня?

— Сегодня — праздник смирения. Одеваемся в зелёное и коричневое, цвета возделанного поля и урожая. На ноги надеваем сапоги высокие, это деревья и растения. На голову — шапочку плоскую с шариками, она символизирует небо и дождь. Бусы серебряные на шее — семена. С самого утра сегодня молились драконам об урожае да благоденствии, ничего не ели, а сейчас идём в общую залу для вознаграждения. Будем есть, пить и развлекаться.

Посмотрев на остальных конкубинов, Шэрхан послушно оделся во все это идиотство. Широченное платье было морским чудовищем, заглотившим его до подмышек, каменные бусы тянули к земле, сапоги жали до слез. Но хуже всего была плоская шапка, которая сползала на глаза и дребезжала при ходьбе. Зато меч уруми отлично прятался под широким шелковым поясом.

Ох, не теряли во дворце времени, пока Шэрхан в тюрьме на золотой подушечке книжку похабную начитывал. Убранство было на славу. Красно-золотые ленты свисали со стен, серебристые бубенчики колыхались на ветру, бумажные цветы россыпями украшали лестницы и деревья, а снег во дворах спрятался под мягкими расписными коврами. Тысячи разноцветных лампад сверкали в вечерней дымке, будто камни драгоценные, а гигантские чучела драконов подкарауливавшие в тёмных углах, пугали и восхищали одновременно.

Общий зал был и того великолепнее. От света глаза слепило, от запахов еды и благовоний мутило голову, а вот от толпы, набитой так, что стены трещали, словно швы переначиненной самосы, стало как-то приятно — будто дома. Правда, были тут одни мужики.

— А девицы где? — спросил Шэрхан, пока они к своему месту в самом дальнем углу пробирались.

— У женщин свой праздник, в другом дворце. Мы во время празднования к мужчинам присоединяемся.

Ну и хорошо. Без кобры как-то спокойнее.

Когда все расселись, оказалось — большой был зал, просторный. В таком не только есть, даже и на саблях тренироваться, поди, удобно. Гости сидели по обе стороны, а посредине, от дверей до самого трона императорского, было пространство для танцев.

— Кто есть кто, расскажи, — шепнул Шэрхан.

Йиньйинь стал тыкать незаметно в толпу:

— В первых рядах — министры. Напротив них — генералы, командующие частями императорского дракона. Лапы, передние и задние, тело, голова, хвост. Главнокомандующий Кун Зи — сердце дракона. Генерал личной охраны — драконовы глаза. Дальше советники, судьи, цензоры, великие секретари и послы. На главный праздник даже князья все пожалуют, а сегодня так, скромно отмечаем.

Скромно. Да тут чиновничьих задов как комаров вечером у речки. И ведь каждому гостю выделен свой маленький столик, на котором уже стояли тарелки, плошки, палки и кувшин с прозрачной жидкостью. Шэрхан думал, вода, а на запах оказалась водка. Еда индивидуальная тоже имелась — все сплошь мясо, разве что рис можно есть. А нет, были ещё особые столетние яйца, про которые Йиньйинь заранее объяснял. От одних рассказов уже мутило, а как сопли зелёные застывшие Шэрхан увидел, да запах гнили и застарелой псины унюхал, так решительно тарелку отставил. С голоду будет помирать, а это не тронет. Кроме него, однако, никто нос не воротил, смотрели гости на разблюдаж, чуть не облизываясь. У всех ведь набор на столе одинаковый, хоть и у каждого индивидуальный. Такое странное обособничество до сих пор удивляло. Куда как веселее сидеть вместе за большим столом и запускать пальцы в огромную общую тарелку с едой. Так ведь и разговор теплее, и шутки веселее, и шансов яд схлопотать меньше.

— Вот, держи, — сказал Йиньйинь, свою порцию риса ему на стол ставя.

— Спасибо. А это тогда тебе, — Шэрхан протянул кувшин с водкой, но Йиньйинь выставил ладонь:

— Выпить обязательно надо будет. Тосты будут объявлять, за здоровье императора и за будущий урожай. — На Шэрханову кислую мину он открыл кувшин и наполнил им обоим пиалы: — Скажут пить — пей. Не дай дракон увидит кто. Не ходи больше в тюрьму. Без тебя одиноко.

Шэрхан грустно поднес пиалу к носу. Воняло тошнотворно, будто настойка из молочая, которой учитель Шрираман руки мыл, прежде чем выдирать зубы у пришедших к нему страдальцев. Как эту гадость можно пить? Очевидно, и это его отвращение мало кто разделял, так как кое-кто из гостей, жаждой измученный, втихомолку уже активно понужал. Шэрхан же отставил пиалу до того момента, как к стене припрут. Ждал недолго.

— Да будет год грядущий полон плодов спелых и дел завершенных, — гаркнул Бамбук, привстав, и все подняли свои пиалы. — Пусть кипарис вечнозелёный всегда купается в весеннем ветре.

Следуя примеру зала, Шэрхан поднес водку к губам. Поморщился. Стошнит ведь. Весь рис выйдет. Решил: «Уж лучше провонять», и спустил пойло по толстому рукаву. Идиотская тян-цзынская традиция при выпивании рукой прикрываться преступление скрыла: впиталось моментально, а на цветастом вышито-травяном рисунке пятно и вовсе незаметно было.

После первого тоста в центре начались представления, и стало ясно, почему в зал женщин императорских не пустили: для праздника смирения в комнате было больно много полуголых девиц. И певиц, и танцовщиц, и акробаток. Да только пели заунывно, танцевали без азарта и даже под потолок прыгали понуро, будто табака нажевавшись. Уже через час у Шэрхана болели скулы от зевоты.

— А нам когда танцевать можно будет?

Йиньйинь икнул и посмотрел, веками набрякшими медленно хлопая:

— Никогда. Для танцев артисты есть. Неужто у вас все танцуют?

— Так ведь если душа да тело просит, как усидеть?

Йиньйинь улыбнулся нежно.

— Я бы посмотрел, как ты танцуешь, — потянулся неуверенно, пальцами Шэрханову руку нашёл.

Э, как его развезло-то. Оглядев быстро зал, Шэрхан положил засмелевшую ладонь обратно Йиньйиню на колени.

— Ты ослабь рвение-то свое, а то такими темпами восхваления еще до конца танцев под стол свалишься.

Йиньйинь кивнул, но гости к этому времени уже снова заскучали.

— Да пребудет наш пресветлый император в здравии еще тысячу лет, — провозгласил невысокий белоусый генерал, которого Йиньйинь назвал хвостом дракона. — Пусть сила солнца наполняет его тело, а мудрость луны — голову. Да воссияет счастливая звезда в высоте, освещая великого.

Все встали, прикрываясь и выпивая, а Шэрхан привычно окропил платье.

Сидя на возвышении в глубине зала, император поднял пиалу и пригубил, благодарно кивая. В отличие от грубых вояк и пузатых чиновников, он даже в идиотском платье выглядел властно. Стол перед ним стоял такой же, как и перед всеми, даже яства по виду не отличались. По правую руку от него примостилась Юла, а рядом с ней крошечный ЧженьДан. Во всем зале только их двоих не заставляли пить. С гордостью Шэрхан отметил блестящую золотую пчелу у Юлы на груди. Вот ведь упёртая, добилась-таки своего. Шэрхан тихонько махнул, но принцесса во все глаза таращилась на танцующих девиц с веерами в руках и фазанами на головах, так что на него внимания не обратила. А вот император в его сторону взглянул. Кивнул на еду вроде как с извинением. Ещё поцеплял взглядом, будто хотел что-то сказать, но не знал как, а потом вдруг нахмурился. Лоб на руку опустил, да так и не поднял. Уморили заводилы с веерами? И правда, и музыка как с похорон, и двигаются, как мыльные разводы на воде.