– Да, лес тут долгий, пан офицер.

– Вы слышали? Это великолепно! Какая тут, должно быть, охота!

Мне нравится этот медвежий край. Может быть, когда-нибудь я навсегда переберусь сюда жить. Вас впечатляет сия игра природы, господин художник? Или вы думаете о другом?

– Я просто вижу, что в душе вы тоже художник. Или поэт.

Зачем вы едете к господину Саковичу? – вдруг совершенно серьезно спросил Тарлецкий, по своей служебной привычке от заговаривания зубов переходя к допросу.

– Я говорил уже вам, он просил написать портрет. Его, жены, дочери…

– Где и когда вы с ним познакомились? Как он выглядит?

– Я не знаком с ним лично. Я, приехав в Вильно, сделал объявление в «Литовском курьере», через газету поступило несколько приглашений, вот и от господина Саковича…

– … «художник из Австрии», или как – «действительный член Венской академии художеств выполнит портрет маслом. Сходство с оригиналом не подлежит сомнению!» Так что ли?

– В таком роде. А про сходство с оригиналом – хорошая мысль, спасибо.

– И что, много заказов?

– Достаточно.

– Ничего не знаю об австрийской школе портрета, иное дело – итальянские художники.

– Вы правы, однако для здешней… знати – главное, чтобы был иностранец.

– Удивительная вещь – газета и вообще почта! Человек просто получает «Литовский курьер», пишет письмо в каких-то Старосаковичах, и к нему в этот чертов медвежий угол приезжает художник из самой Вены! Верьте мне, за этим будущее!

– Прогресс распространяется повсеместно…

– … С помощью французских штыков? А вас не смущает, что все, что вы сказали, легко можно проверить?

– Проверяйте.

– Для этого нам нужно вернуться в Вильно. А пока мы движемся в противоположную сторону, давайте-ка мы просто проверим, умеете ли вы передавать портретное сходство, или только местность зарисовываете? Открывайте ваш этюдник.

– На скаку у меня ничего не получится.

– А как раз время остановиться перекусить, пока мы не въехали в эту действительно жутковатую чащу. Останавливай, Игнат, напои лошадей, вон в той стороне озерцо.

– Портрет обойдется вам в десять рублей, – заявил знающий себе цену художник, впервые посмотревший на Тарлецкого, как на натуру, слегка склонив голову к плечу.

Тарлецкий хмыкнул. Он подумал, что находясь на тайной службе, не стоит лишний раз оставлять свидетельства о собственной внешности.

Тем более позволять это делать столь подозрительному типу.

– Вы забыли, что находитесь на казенном содержании, стало быть, и все ваши гонорары изымаются в доход государственной казны, – сказал Тарлецкий, наслаждаясь тем, как быстро закипает этот маленький человек, чем-то даже похожий на круглый чайник. – Мы ограничимся карандашным наброском. На рубль, который вы мне должны, помните? И рисовать вы будете не меня. Игнат занят лошадьми и нашим пропитанием. Остается Василь. Что ж, пусть будет эдакий жанровый портрет!

Василь, получивший от Игната солидный кусок хлеба с говядиной, мог бы позировать Зыбицкому и более старательно. Мужик явно был недоволен, и даже не тем, что почти час пришлось сидеть неподвижно, а тем, что бородатый постоянно на него смотрит, да еще как-то недовольно. Не отрываясь от работы, Зыбицкий подкрепился белым хлебом с сыром из собственного саквояжа (из предложенного Тарлецким не отказался только от стаканчика вина). Когда лошади отдохнули и Игнат убрал в коляску корзину с едой, художник предъявил свой рисунок. Заглянувший ему через плечо Василь перекрестился. Если с портретным сходством получилось не очень, то недовольный вид персонажа Зыбицкий передал хорошо.

– Да, не Рубенс! – сделал заключение Тарлецкий, когда экипаж снова тронулся в путь. – Какой-то кровожадный пират получился.

– Это быстрый набросок, шарж! – тут же закипел художник.

– Сие не шарж, а шпионаж! – Тарлецкий, настроение которого слегка поднялось после выпитого венгерского, захохотал от собственного каламбура. – То, что вы умеете немножко рисовать, не снимает с вас обвинений. Скажите, Сакович тоже состоит в антигосударственном заговоре? Объявление в газете было заранее условленным сигналом? Кто еще «заказал вам портреты»? Кто, в конце концов, во главе конспирации?

Расскажите, а то скучно, ей богу! Вам это зачтется. Ведь если не мне в нашей милой беседе, вам все равно придется потом все рассказать, и спрашивать вас будут весьма как строже.

– Вы говорите несуразные вещи, – сказал Зыбицкий.

– А послал вас сюда, надо полагать, барон Биньон? Или генерал Сокольницкий? – называя имена людей, которых еще недавно ему приходилось больше всего опасаться, потому что, по словам российского резидента в Варшаве, один возглавлял тамошнее французское разведывательное бюро, а второй мощную службу разведки маршала Даву, Тарлецкий пытливо взглянул на Зыбицкого, и ему показалось, что от такой осведомленности противника тот заволновался.

– Я ведь, отправляясь к пану Саковичу, навел о нем подробные справки, – развивая успех, продолжал Тарлецкий. – Этот земской судья вполне подходящий для заговорщика субъект. Участвовал в восстании девяносто четвертого года, потом чудом избежал секвестра своих имений, как не желающий принимать присягу Ее Императорскому Величеству, впрочем, это дело прошлое, все это милостиво прощено. Самое главное – сын господина Саковича самовольно уехал за границу и уже несколько лет служит в польском легионе Наполеона, служит и по сей день. А это уже новые основания для секвестра. Надо полагать, пан Сакович ждет не дождется войны, и, конечно, желает победы Бонапарту.

– Мне это безразлично, я должен портреты писать.

– Напрасно вы запираетесь. Впрочем, дело ваше.

Тарлецкий замолчал, что-то обдумывая. К тому же, вскоре по обеим сторонам дороги потянулся прозрачный сосновый лес, который всегда растет на песчаной почве, и дорога опять начала пылить, что не располагало к продолжению разговора. Переставший кипеть художник совсем остыл, по своему обыкновению склонил голову к плечу, и под мерное поскрипывание рессор заснул.

Стараясь не разбудить Зыбицкого, Тарлецкий переместил с его колен к себе на колени его серый походный сюртук, и принялся не спеша его ощупывать. Очень скоро его брови подскочили вверх, пальцы задвигались быстрее – под подкладкой определенно что-то было. Не поднимаясь с места, Тарлецкий дотянулся до собственного саквояжа, в котором нашлись бритва и английская булавка. Аккуратно вспоров подкладку, Тарлецкий достал маленький конверт, запечатанный чьим-то перстнем. Ловко вскрыв письмо и только увидев имя адресата, он торжествующе улыбнулся. А уж чтение, судя по выражению лица, доставило майору настоящее наслаждение, в конце он едва не расхохотался и не разбудил художника. Сочтя, все же, что лучше пока сохранить факт своей находки в тайне, он сдержался. Он сложил вчетверо, а потом еще пополам, лист бумаги, за которым даже не пришлось тянуться в саквояж – бланк какой-то снабженческой ведомости нашелся в собственном кармане – положил его на место изъятого письма и даже пожертвовал булавку, чтобы закрепить распоротую подкладку.

Теперь можно было и самому вздремнуть под приятные размышления о том, как в связи с находкой усилились его позиции в предстоящей встрече.

Тарлецкий запланировал ее еще в апреле. Тогда его, новоиспеченного майора, отправили проверять обстановку на границе, где скопились большие запасы пшеницы, готовой к отправке в герцогство Варшавское. Во время той триумфальной поездки на берега Немана Дмитрию опять попалась на глаза фамилия Сакович, и он решил непременно побывать в его имении.

Когда краски сгустились на солнечном диске, лес по левую сторону дороги закончился. Но не сразу можно было понять, что начинается деревня, которая словно приросла к чаще. Прямо из кустов орешника тянулся ветхий плетень, замшелая соломенная крыша приземистой хаты сливалась с ржавой хвоей старой ели, свесившей над ней свои плешивые ветви. Покосившееся гумно подпирали две кривые жерди. Выше его четырехскатной, почти пирамидальной соломенной крыши поднимался, словно часть гигантского забора, сооруженного от нашествия великанов, наполовину увитый свежим сохнущим сеном азярод. Согнутая в три погибели старая женщина в камизэльке и полотняной юбке мотыгой окучивала чахлые кусты картофеля. Несколько чумазых босых малышей в одних рубахах выбежали к обочине дороги и с любопытством уставились на проезжавший мимо экипаж.