Слух о том, что назначенный на место Калмакова майор Тарлецкий до этого служил чуть ли не при самом военном министре, а, стало быть, переведен в полк за какие-то грехи, тоже сам собой успел распространиться в батальоне за те несколько минут, которые были даны для подготовки к построению. Добавив к этим двоим штаб-офицерам еще очень «перспективного» командира третьей роты великовозрастного капитана Княжнина, а также вспомнив долгое пребывание всего полка в Сибири, кто-то из молодых офицеров уже остроумно окрестил батальон «ссыльным».

Последние искры энтузиазма, которые Тарлецкий пытался сохранить, убеждая себя в том, что в этом заурядном полку у него особо важное задание, угасли на этом построении в мрачном, стиснутом холодными толстыми стенами монастырском дворике, слишком напоминавшем тюремный. Темные настороженные лица егерей выражали, как ему показалось, абсолютную тупость. Эти лица теперь ему предстояло видеть каждый день, этими приземистыми шеренгами командовать, вспоминая напрочь выброшенные из памяти за ненадобностью давние кадетские уроки по тактике, ротным и батальонным построениям…

Тарлецкий, по всей форме представленный батальону, долго ходил перед строем, застывшим по команде «на плечо», словно примериваясь к нему и убеждаясь, что ростом он тут выше всех. Он то пристально смотрел в неподвижные глаза подчиненных, то косил глазом на собственный впервые надетый темно-зеленый егерский мундир. Непривычно стыла кожа над верхней губой: только что Дмитрий по обыкновению пехотных офицеров сбрил усы.

Очевидно, нужно было что-то сказать. Что в таких случаях следует говорить, Тарлецкий не знал, заранее об этом не думал, впрочем, и стеснения от собственной заминки он не испытывал, это вообще не было ему свойственно. Наконец, остановившись перед третьей ротой, Тарлецкий неожиданно даже для себя начал с того, что было ему ближе:

– Кивера в батальоне без чешуй.[3] Вовсе старого образца… Я знаю генерал-кригс-комиссара армии, скоро получим все новое.

Тарлецкий еще раз с усталым выражением на лице прошел вдоль строя, не подозревавшего, что его речь уже закончена, и после долгой паузы произнес:

– Господ офицеров прошу после построения зайти в мою квартиру рядом с вот этой башней во втором этаже. Имею для вас некоторые известия из Вильно.

Направляясь на новое место службы, всегда обо всем осведомленный Тарлецкий уже знал, что выиграет время, если отправится не в Лиду, а сразу в Гольшаны. Прибыв в местечко на три часа раньше своего полка и на час раньше квартирьеров, он, разумеется, занял в бывшем монастыре помещение, самое удобное для того, чтобы, не откладывая, устроить для офицеров батальона ужин по случаю своего вступления в должность. Для этого он выбрал достаточно большой зал во втором этаже в самом конце здания, примыкавшего к башне-часовне. Наверное, здесь когда-то была столовая братьев-монахов, потому что даже мебель для довольно многолюдного застолья искать не пришлось – посередине зала со сводчатыми потолками, неровными, словно вылепленными ладонями, уже стояли два длинных стола, а недостающую лавку Игнат быстро заменил принесенными из других помещений стульями и табуретами. Он же принес и положил у стены достаточно много свежей соломы для ночлега и вообще постарался на славу, накрывая на стол. Тарлецкий не поскупился: стол украшали полдюжины золотистых горлышек шампанского, а темных, не помеченных никакими наклейками, а от того еще больше манивших своей загадкой бутылок с ромом и венгерским вином на столе и стоявших в углу ящиках было устрашающе много. Гостей ждали и вареное мясо, и жареные куры, и рыба, и зелень – все, что Тарлецкий успел купить на местном рынке. Пригодилась и выращенная Игнатом в Вильно редиска, которую тот не позабыл вырвать с грядки перед убытием вместе с барином в полк.

Вскоре после построения, управившись с размещением солдат и устройством собственных квартир, у Тарлецкого начали собираться офицеры. Новые подчиненные Тарлецкого, ожидавшие, что действительно попадут на какой-то серьезный и нудный совет, увидев накрытый стол, одинаково, словно сговорившись, говорили: «О-о-о!!!». «Вот вам и штабной майор – нам всем поучиться!» – сказал майор Быков, появившейся в келье Тарлецкого одним из первых. Помимо новых сослуживцев по батальону были приглашены командир третьего батальона майор Перепелицын, полковые адъютант, казначей и квартирмейстер – совсем молодые подпоручики. Командира полка среди приглашенных не было: назначенный на место умершего Эмбахтина майор Пригара 2-й был сейчас за две сотни верст от Гольшан и о своем новом назначении еще даже не знал. Он командовал сводно-гренадерским батальоном 24-й дивизии, входившим в состав 2-й западной армии Багратиона, дислоцировавшейся под Волковыском. Зато пришел командир бригады полковник Вуич. Будучи шефом 19-го егерского полка и находясь при нем, полковник, как это было заведено, фактически им и командовал.

Судьба этого старого вояки делала его очень подходящим шефом для полка со «ссыльном» батальоном. Капитанский чин Вуич получил еще за штурм Измаила, участвовал в подавлении здешних конфедератов в 1794-м, отведал в 1807-м французской картечи и заслужил орден Святого Георгия. Но награду так и не получил. В недавней войне со Швецией он удерживал один из Аланских островов с батальоном егерей и четырьмя десятками гусар и казаков без единой пушки. Когда лед вокруг острова растаял, этот отряд оказался отрезанным от своих. Выдержав четырехчасовую бомбардировку с окруживших остров шведских галер, Вуич вынужден был сложить оружие. После заключения мира со шведами он предстал перед военным судом и был оправдан, однако рескрипт о его награждении за французскую компанию император так и не подписал, а производство в генеральский чин, давно заслуженный, год за годом отодвигалось.

Появление этого колоритного серба с живым мясистым лицом, отца-командира, очень уважаемого в полку, послужило сигналом к началу застолья. Вуич, как водится, пожелал новому штаб-офицеру удачной службы, с энтузиазмом за это выпил и тут же с искренним сожалением вместе с полковым адъютантом покинул компанию, успев перед уходом выпить за здоровье Государя Императора. Командир корпуса Дохтуров, разместивший свой штаб неподалеку в замке, собирал у себя всех командиров дивизий, бригад и полков, причем по какому-то действительно важному поводу.

За столом оставалось еще более двадцати человек. Офицеры, хоть среди них и не было никого, кто недолюбливал бы своего командира, после его ухода все же почувствовали себя еще более непринужденно.

Тарлецкий, устав улыбаться в ответ на поздравления, вместо которых, прощаясь со своими прежними сослуживцами, он выслушивал соболезнования, на какое-то время выключился из общей беседы. Теперь, медленно смакуя шампанское, он оценивающе рассматривал офицеров своего батальона. Больше других его должны были интересовать непосредственно ему подчиненные командиры рот[4], про одного из которых предстояло еще и составить заключение для особенной канцелярии. Как раз этот субъект и производил на Тарлецкого самое неприятное впечатление. Такой же, как он, новичок в батальоне старый капитан Княжнин. Единственный, кто промолчал и даже не улыбнулся, узнав, зачем он сюда приглашен. И сейчас этот выскочка с внешностью генерала и с солдатским загаром ни с кем не разговаривает, молча пьет ром, почти не закусывает. Однако и явного высокомерия по отношению к другим не выказывает, просто старается быть незаметным, что тоже подозрительно. «Между прочим, мог бы взять на себя половину расходов – в батальон-то назначен одновременно со мной» – подумал Тарлецкий с неприязнью.

Слухи о необычном прошлом этого офицера явно уже распространились в полку: на пятидесятилетнего капитана молодые прапорщики и подпоручики уже смотрели как на человека, овеянного неким загадочным ореолом. Это вызывало у Тарлецкого к Княжнину еще и чувство ревности: ему казалось, что Княжнин с его смутным прошлым, а не он со своими связями и безграничными возможностями становится самым авторитетным офицером в батальоне. Даже мундир у этого капитана был сшит из самого настоящего тонкого и прочного английского сукна, подороже, чем у него, уж в этих-то вещах майор Тарлецкий знал толк. Утешало только то, что портной у Тарлецкого был явно лучше.