– Ну на что вам моя лошадь? У вас их вон сколько! – продолжал канючить Тарас. – Одной боле, одной мене, что уж вам? А как мне теперь пехом почти до Могилева идти? И как мне ответ перед паном держать?

– Мне такой ответ держать, что лучше уж в бега податься, в лихие люди, к вам, казакам… А сколько рублей вы в вашей квитанции за лошадь отпишете? Вы поглядите, какая лошадь добрая!

Под знакомый, словно доносившийся из-за окна усадьбы, голос чашника пан Константин едва не заснул на ходу. Из оцепенения его вывели слова знакомого хорунжего:

– Эй, паны-панове, благодарите свою матку боску, подводу для вас нашли! Садитесь, а то, глядишь, помрете по дороге.

Оставшись с клочком казенной бумаги на вытоптанной обочине, Тарас еще долго смотрел вслед уезжавшей все дальше подводе, к которой он уже так привык, и какой-то знакомый силуэт виделся ему. Лошадь, что ли?

Почти месяц прожил Василь Башан на болоте. Он зарос густой бородой, опух от комаров, почернел от дыма. Рыбачил, ловил петлями глухарей на полянах, но все равно жил впроголодь. Василь совсем бы одичал, если бы иногда ночами тайком не приходил домой. Как-то раз он чуть не попал в руки людям из лесной стражи, которых, не дождавшись никаких действий со стороны Алеся, все-таки командировал в Старосаковичи уездный исправник для поимки преступника. Бог миловал: только Василь собирался пройти последние шаги через от крытое место от кустов за огородом до хаты, как дверь отворилась и один из стражников, карауливших Василя прямо у него в хате, вышел по нужде. Василь стал осторожнее. Но скоро охота за ним почти совсем прекратилась, и он даже не знал, почему так быстро отпустили вожжи. О том, что началась война, Василь услыхал дома, когда французы уже вышли из Минска и были в трех переходах от Старосаковичей. Это известие даже обрадовало его: война принесет перемены, может быть, ему не надо будет больше прятаться, авось на самом деле француз объявит мужику волю. Пока же он оставлял свой шалаш на монашьем болоте только на время.

Василь шел в село краем болота. Клочки белесого тумана опускались на прыщеватые кочки, поросшие длинной, но тощей травой. Земля под ногами была зыбкой, будто кисель. При каждом шаге словно злая трусливая шавка хватала Василя за пятку и тут же отпускала с раздраженным тявканьем. Василь решил, что больше никогда не пойдет этой дорогой. Наконец, он миновал болото, до окраины села оставалось пройти краем леса не больше версты, Василю даже показалось, что в промежутке между тихо плывущими парусами тумана он увидел свою хату. Было еще слишком светло, чтобы идти домой. Вот когда пожалеешь о том, что ночи в эту пору так коротки, хотя крестьянин обычно рад длинному дню. Василь прислонился к стволу березы, сорвал былинку, несколько раз укусил ее сладковатый стебель.

Вдруг сзади всего в нескольких шагах хрустнула ветка. Василь нащупал топор, который всегда теперь носил с собой за поясом, и присел на корточки, спрятавшись в молодой березовой поросли. Вскоре он различил силуэт невысокого человека, который медленно приближался к тому месту, где, крепко стиснув отполированное мозолистыми руками топорище, прятался Василь. Увидев штаны с форменным тонким кантом и сапоги казенного покроя, Василь решил, что это какой-то царский полицейский чин, снова хотят схватить его, но потом он разглядел богатый шляхетский жупан, и снова все стало непонятно. Человек остановился в трех шагах от Василя, у той самой березы, прислонившись к которой тот только что смотрел на свою хату. Василь теперь хорошо видел его лицо: широкие скулы, крутой лоб, раздутые ноздри, короткая рыжеватая бородка, приоткрытый беззубый рот.

– Тимоха? – удивленно проговорил Василь и, преодолевая собственное сомнение, поднялся из-за своего укрытия. Человек, в котором Василь узнал своего молодого соседа, год назад отданного в рекруты, вздрогнул от неожиданности и схватился за что-то под полой своего роскошного жупана.

– Жук? Тимохвей? – повторил Василь, уже совершенно уверенный в том, что не обознался.

– Ты кто? – неуверенно спросил Тимоха, не убирая руки из-под полы.

– Не признал соседа? – криво улыбнулся Василь, который понял, что его теперь действительно трудно узнать.

– Дядька Вашиль? – наконец, догадался Тимоха и показал свой беззубый оскал. – Здорово же ты переменилшя.

– Ты тож не попригожел. Зубы свои на царской службе съел?

– Ага! – ответил Тимоха с таким видом, будто ему даже весело об этом вспоминать. – Мясу шильно чьвердую давали.

– И жупаны такие тоже всем на службе дают? Может, зря я своего сына от рекрутчины берег?

В ответ на это Тимоха почесал в затылке. Откуда у него этот роскошный с серебряным шитьем жупан, он и сам плохо помнил. Ел, пока лесами дошел до села, что попало. Раз даже снял с веточки какие-то грибы, которые, верно, белка на зиму насушила, стал их жевать по дороге, чтобы хоть чем-то обмануть голодное пузо. Понравилось даже, сорвал на поляне и съел еще каких-то сыроежек. А потом вдруг стало мерещиться всякое: будто муха величиной со свинью угощает чаем белку, та вообще огромная, как кирасирская лошадь, все такие смешные! А белка мухе говорит, мол, сейчас под чаек попотчует пирогами с грибами, а Тимохе только смешно – грибы-то он у нее стащил… А вот тот дядька, что изпод земли вырос, верно, на самом деле был. Жупан-то вот – его пощупать можно. А дядька этот чудаковатый давай Тимоху выспрашивать: и кто он такой, откуда идет, чего видел? А Тимоха веселый такой, все как есть стал этому дядьке рассказывать: и как из полка убежал, и что француз пришел уже в самую Вильню, и как его задержал конный пикет, по счастью, не российский, и как его в тот же день отпустили домой, сделав ему такую милость только за то, что он здешний. (В доказательство достаточно было поговорить по-польски и пообещать, что маленько проведает дома своих, а потом пойдет служить Наполеону). Лесной дядька этому сильно обрадовался, прямо расплакался, представился Тимохе каким-то султаном[8] и велел откуда ни возьмись появившемуся слуге даровать Тимохе жупан со своего плеча вместо ненавистного ему русского мундира, еще и холодной кашей велел накормить. А сам, кажись, пошел чай пить с мухой и белкой…

– Не, жупаны полагаются не всем. Токмо героям. Что в селе-то? – наконец, ответил Василю Тимоха.

– Не ведаю, Тимоха. Нельзя мне до дома открыто. Стерегут меня, будто злодея.

– Ты чего, убил когошь?

– Никого я не убивал. Пока не стемнело, слухай, расскажу.

И пока над селом сгущались сумерки, Василь очень коротко рассказал Тимохе, почему ему приходится идти в собственный дом ночью, таясь от людей.

– Выходит, мы теперь с тобой оба в бегах, – усмехнулся Тимоха, выслушав короткую историю соседа и покачав головой, – нам теперь друг друга держаться надо.