Переоделась в самое необходимое: теплый свитер, брюки, куртку; взяла из своего тайника деньги и небольшую книжицу — читать в дороге. Долго не задерживалась, боялась, что встретиться с бабушкой и придется битый час объяснять ей, куда и зачем она отправляется.

Автобус на Красноармейск должен был отправиться в 13–30. Ольга взяла билет до Черемухина, а там до Пырьевки рукой подать, как объясняла ей когда-то Лайма.

Сколько раз Лайма упрашивала её съездить с ней домой, но у Ольги все время не получалось: то бабушка заболеет, то проект сделать не успевает, — всегда находилась какая-нибудь причина. В последние же дни, когда Ольга переспала с Сергеем, она стала избегать Лайму.

… Ольга училась еще на третьем курсе, денег практически не хватало, они с бабушкой решили сдавать третью комнату какой-нибудь студентке. Ольга вывесила объявления возле института. Лайму устроили условия. Видно, деньги у неё водились, а в общежитии жить не хотелось. Тут они и подружились. Ольга, оказывается, училась на том же факультете, что и Лайма, только на три курса старше. Общие интересы еще больше сблизили девушек. Потом пришел из армии Сергей. Ольга познакомила их, на свадьбе была свидетельницей. Да кто еще, собственно говоря, мог ею быть: в группе Лайма («Божий одуванчик», — как прозвали её одноклассники) ни с кем не сошлась, держалась незаметно и отстраненно, но к Ольге привязалась безмерно. Может, это и толкнуло её в петлю? Предательство Ольги?

После свадьбы молодожены жили у Сергея, и Ольга на правах близкой подруги часто захаживала к ним, не скрывая, что ей нравится быть другом их семьи. Сергея всегда считала за младшего брата, ведь он был на два года младше её, рос, можно сказать, на её глазах во дворе. Они были, как одна семья: две сестры и брат.

Но в тот вечер, помнится, ей было как-то особенно одиноко, и она, как всегда, пошла к ним. Лайма уехала на выходные к отцу, Сергей был один. Он не ездил туда. У них с тестем были какие-то разногласия.

Сергей был навеселе, но Ольгу это не смутило: они часто выпивали вместе.

— Не обращай внимания, — сказал он, улыбаясь. — Встретил старых приятелей. Решили устроить сабантуй. Ни с того ни сего. Знаешь, я заметил, что так лучше всего получается. Хлебали пиво до шести. Если хочешь, можешь меня догнать. У меня есть водка, ликер. Будешь?

Ольга выбрала водку. Вскоре и ей стало весело.

— Ты только меня не целуй, — сказал вдруг Сергей заплетающимся языком, — не целуй, а то если Лайма узнает, мне — голова с плеч.

Почему он тогда сказал это, Ольга до сих пор не понимает. Может, решил поиграть с ней?

— Да ладно, — рассмеялась Ольга, — нашел о чем беспокоиться. Я тебя сколько раз при Лайме целовала? Встречались — целовала, расставались — целовала, и ничего.

— Ну то были дружеские поцелуи, а по-настоящему ты меня, пожалуйста, не целуй.

Зачем они завели тогда тот глупый разговор? И Ольга тоже была хороша: ей бы спустить все на тормозах, перевести в шутку — нет, черт за язык дернул, голова кругом пошла.

— Неужели ты так боишься моих поцелуев? — решила она поиграть с Сергеем. — А если я возьму и поцелую тебя по-настоящему?

— Не надо. Лайма мне голову оторвет.

— Так-таки оторвет? — стала подкрадываться к нему, как кошка, Ольга.

Они сидели на диване в гостиной, по телевизору показывал что-то скучное.

— И все же я попробую, — не унималась Ольга, — хотя это должен был сделать ты: именно я вас познакомила и свела. Ты меня за это ни разу даже не поблагодарил.

— Я не поблагодарил? — возмутился Сергей. — А сколько раз я тебе говорил спасибо? Сколько раз угощал мороженым?

— Ну, это все по-дружески, а вот из чувства благодарности…

Она была уже у самых его губ, в следующее мгновение жадно впилась в них. Что на неё нашло?

— Ах! Ах! — театрально вскочил с дивана Сергей. — Она все-таки совершила это, совершила, негодница! Да ты знаешь, что я теперь с тобой сделаю? Я тебя растерзаю, распотрошу! — набросился на неё в шутку и стал лохматить волосы.

Это завело её, но она, чтобы еще больше подзадорить Сергея, уперлась руками в его грудь.

— Ты! — взвизгнула громко. — Ты испортил мне прическу!

— Я? — выпалил Сергей.

— Ты, ты, ты! — зашептала она быстро и, неожиданно ослабив напор, снова прильнула к его губам.

На этот раз их уста не разъединились…

Автобус полз, казалось, как черепаха. До Черемухина почти два часа езды. Можно было и поспать, и выспаться, и вспомнить всё, что еще не позабылось.

Тогда Ольга вернулась домой счастливая, тело еще чувствовало его тяжесть и ласки. Но ощущение это скорее было связано с её телом, чем с образом Сергея. Теперь она понимала, что ей тогда вовсе не Сергей был нужен, а мужчина, просто мужчина. Сильный, внимательный, ласковый, не копающийся в её проблемах и не терзающий душу. Но, видно, так было угодно Богу, что на месте этого нужного тогда ей мужчины оказался именно Сергей. Как по иронии судьбы. Она ведь не сходила от него с ума, ей просто было хорошо с ним. Тогда она не чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Если бы Лайма могла её понять… Но Лайма любила Сергея без памяти, а любовь, если она всепоглощающая, всегда крайне эгоистична. Этого-то, скорее всего, душа Лаймы и не выдержала…

Горюнов попал в конструкторский отдел, где работала Ракитина, перед самым обедом. Видно было, что рабочая атмосфера уже спала. Даже начальник отдела Белявский, невысокий, склонный к полноте добряк, и тот, что называется, «ловил гав».

Его стол стоял особняком в огромной, почти полностью заставленной кульманами комнате. Видно, ему не нашлось отдельного кабинета, а возможно, так было специально продумано для поддержания трудовой дисциплины. Но, даже несмотря на присутствие начальника, в заметном томлении сотрудников чувствовалось ожидание полуденного часа.

Горюнов безошибочно направился к его столику.

— Здравствуйте, — сказал он и сразу же представился.

Белявский удивленно посмотрел на него. Личность вошедшего Горюнова ничего ему не говорила.

— Чем могу быть полезен?

— Я хотел бы встретиться с Ракитиной Ольгой Викторовной, — сказал Горюнов.

Белявский нахмурился, глянул куда-то в сторону и, растягивая слова, проговорил:

— Кажется, и я хотел бы ее видеть. Секундочку, — проронил он вслед за этим, откинулся на свое кресло и, опять глядя куда-то в сторону, громко крикнул:

— Валерия! Валерия Кузьминична! Что там теперь с нашей милой Ольгой?

Из-за одного из кульманов выглянула светло-рыжая веснушчатая головка:

— Она на больничном, Глеб Сергеевич.

— На больничном, — флегматично сказал, обращаясь теперь к Горюнову, Белявский.

— Жаль, — с досадой в голосе сказал Горюнов. — А как давно? — спросил он после некоторой паузы. Их разговор напомнил Горюнову игру в испорченный телефон.

— Валерия! — снова позвал сотрудницу Белявский. — Как давно?

— Второй день, — ответила та, опять выглянув из-за кульмана.

— Второй день, — передал Белявский услышанное Горюнову. — А если не секрет, что она натворила?

— Пока ничего, не волнуйтесь. Она проходит по одному делу очень ценным свидетелем, — передразнивая манеру Белявского, ответил Горюнов.

— Ага, — понимающе хмыкнул тот и снова нахмурился. — Вам, конечно же, нужна её характеристика?

— Неплохо бы, — сказал Горюнов, не торопя собеседника. Ему понравилось с ним играть.

— А вам хорошая нужна характеристика или объективная? — Белявский, казалось, ничего не боялся. Он начинал нравиться Горюнову.

— Объективная, — наклонился к самому Белявскому Горюнов и шепотом сказал: — И неплохо бы её фотографию. Девять на двенадцать. Можно черно-белую.

На лбу Белявского снова собрались складки. Без выработки и принятия решения он, очевидно, действовать не мог.

— Филипп Филиппович! — после некоторой паузы громко позвал он еще одного сотрудника. Где-то в чаще кульманов раздался мышиный шелест.