Нет, ну Беллка какова? «Кровь проливал, я в тебя верю, мой талисман с тобой…» А сама… Любопытно, сколько она подмутила в общем итоге? Налички у него хранилось не так и много! Тогда зачем все это затевать было?
Главное все так шло хорошо, правильно, без эксцессов. Незамаранная репутация, поступательный рост, он уж подумывал на Уолл-стрит офис открывать — и тут на тебе! Всё коту под хвост! Всё!
Майк выхватил из-под спины подушку и с силой запустил ее в стену. Гулко хлопнув, но не выпустив ни единой пылинки, подушка мягко опустилась на пол. Вздыбленная потоком воздуха штора на секунду приоткрыла горный пейзаж, над которым гордо и величественно сиял белоснежный Маттерхорн.
Проклятый Маттерхорн! Все беды из-за тебя! С детства теплилась в сознании мысль: вот гора, так гора! Это тебе не Машук в Пятигорске, куда они ездили с мамой в прошлом ещё веке! Он тогда год как научился читать, и мама — там же, на Кавказе — купила ему книжку про самые знаменитые горы планеты. Нарисованные тонкими черточками люди на картинках либо взбирались на кручи, либо махали рукой с вершин — и только иллюстрация, посвященная Маттерхорну, изображала летящих кубарем бедолаг.
Уже и не вспомнить, лавиной сбросило незадачливых персонажей рассказика, или с отвесного склона сорвались. Одна только мысль и осталась: Маттерхорн — это круто; Маттерхорн — это для героев. Хочу стать героем!
Вот, блин, стал! Денег нет, бизнеса нет; бабы, которой он верил и в которую он, между прочим, тоже верил и, кажется, даже начинал любить по-настоящему — тоже нет! А Маттерхорн есть, вон он, стоит, аж горит на солнце! Каменная сволочь!
Схватив попавшийся под руку стул, Майк что есть силы грохнул им об пол, и ножка подломилась. Это еще новость… Тут за номер платить нечем, а у стульев ноги ломаются!
Кровь ударила в голову. Безумная, безудержная ярость захлестнула сознание. Недоломанный стул полетел в стену. Шкаф получил кулаком и раз, и другой, и третий, но устоял. Кровать от могучего пинка подпрыгнула и заскрипела.
От всеобщего разгрома номер спасла штора. Майк схватился за ткань с безотчетным намерением сорвать карниз — и вдруг сообразил: без занавесей окно не сможет защитить его от Маттерхорна!
Наглая и бездушная гора пялилась на него сквозь стекло — не двигаясь с места, но увеличиваясь и приближаясь — и взамен ярости Майк вдруг ощутил непреодолимый ужас. Он выпустил из рук штору; пятясь, сделал шаг, еще шаг и еще полшага; зацепился больной ногой за обломок стула и упал навзничь.
Он ударился плечом и затылком, в спину ему вонзились щепки, едва не проткнув кожу — но он почему-то не хотел даже пошевелиться. Пусть боль станет сильнее! Чем хуже — тем лучше! Он сам строил свою жизнь — он сам обеспечил себе крах! Вот теперь лежи и мучься, заслужил!
Из закрытого глаза выступила слезинка, стекла к виску и скатилась по скуле на пол. Впервые в жизни Майку захотелось разрыдаться, и желания этого он испугался. Еще не хватало, чтоб он плакал как девчонка! Может, по полу еще покататься и ногами посучить?
Пролежав на полу с минуту, Майк поднялся. В дверь номера стучали. Горничная тревожно-вопросительно залопотала что-то по-французски. Потом ручка медленно повернулась: кто-то из персонала намеревался войти к нему.
— Betreten verboten! — гаркнул Майк. — Не входить!
И добавил уже на английском:
— У меня все в порядке. Не беспокойтесь!
Преодолевая боль, он оделся, сунул в карман телефон и подаренное Беллкой кольцо.
Портье глядел обеспокоенно, но молчал. Кивнув и вымученно улыбнувшись, Майк вышел на улицу и зашагал к окраине Церматта. По дороге на Горнерграт он видел водопад, особенно хорошо просматриваемый с железнодорожного моста. Ему — туда! Если он бросит кольцо в поток, струи воды скоро разотрут человеческое творение в пыль и песок. Избавившись от предмета, он избавится и от неприятностей. Главное — верить!
Ну, а позже, года, быть может, через два какие-нибудь самодеятельные старатели вымоют из речного гравия несколько чешуек платины и решат перерыть все русло. И вместе с драгоценным металлом отроют себе на беду и его неудачу. Тут уж он не в силах изменить ситуацию. Тяга к наживе требует жертв. А ему нужно позаботиться о себе!
Он уже стоял на мосту и вглядывался в стремительно падающий поток, когда раздался звонок от Кристины. Спокойно и даже с равнодушием он смотрел трансляцию из собственного офиса. Даже тени надежды не оставалось в его душе.
Вот Кристинка показывает себя и сопровождающего ее начальника охраны офисного центра. Вот начальник отпирает дверь его кабинета. Вот девушка вводит цифры кода в сейфовый замок. Открывает. Начальник светит внутрь фонариком. Пусто!
Нет, не совсем пусто… В нижнем отделении стоит электронная фоторамка. Раньше она жила у него на письменном столе. В ней — череда Беллкиных портретов.
— Кристина, а пролистай фотки. Может, это послание от нее какое-то?
Девушка включила изображение, картинки на экране принялись сменять друг друга. Вот Белла стоит на фоне кирпичной стены грубой кладки и смотрит в камеру. Глаза чуть прищурены, но не холодны, хотя взгляд пронизывающе острый. Лицо ее совершенно! Идеальная форма, идеальный цвет, идеальное обрамление ниспадающими волосами. Пухлые губы, очерченные ровно и контрастно; изящные обводы носа — именно к таким стремился Майкл Джексон, да не подфартило; нежнейшая кожа щек — такой позавидует любой младенец, не то что взрослая женщина…
Это фото он помнил, его делали в студии, он хотел, чтобы Беллкина красота оказалась запечатленной. Зато остальные изображения ему казались незнакомыми.
Вот Белла шагает по городу, судя по желтым такси — это Америка. Но они никуда не ездили вместе, а одна она — тем более…
Новое фото показывало Беллу стоящей на зубчатой стене какого-то замка. Безбрежная даль расстилалась перед ней — зеленая, лесистая, с проплешинами полей и рыжей извилистой грунтовкой. Вот Белла принимает участие в каком-то костюмированном балу на Эйфелевой башне: на ней шляпа, вокруг — дамы в корсетах и кавалеры в сюртуках.
Когда успела? Он, конечно, подолгу пропадал в своих горах — но ведь она не покидала Москвы в его отсутствие! Или это фотошоп?
Антураж на мелькающих картинках менялся так кардинально, что Майк часто не успевал осмыслить локацию съемок. Неизменной оставалась лишь сама Белла — юная, свежая, отстраненно прекрасная, с пронзительным взглядом серых глаз и слабой усмешкой, едва трогающей губы.
Особенно загадочными выглядели последние снимки. Вот Белла сидит на камне. Вокруг утоптанный снег, а далеко внизу — облака, плотный слой серовато-синих облаков, освещенных уже высоким солнцем. Это какая-то вершина, непонятно какая, но это неважно. Важно, что одета девушка в то же черное облегающее платье, которое видно на самом первом снимке.
В платье — и на вершине горы? Нет, ради хохмы можно переодеться — но ведь она выглядит так, словно только что вышла из гримерной: ни солнечных ожогов на щеках, ни шелушащихся скул, ни обветренных губ, ни спутанных волос и полуоткрытого от частого дыхания рта…
Или предпоследний кадр: Беллка во весь рост на фоне извергающейся лавы. Дым, всполохи везде — в том числе и на нерезком заднем плане. Где она? На Гавайях? Допустим, но не в черном же платьице из эластичного трикотажа?
Странно все это… Однако верх странностей — последний снимок в серии фоток цифровой рамки. Глубокая бархатистая чернота, цветные пятна и искры. Тот же рисунок, что и на камне в подаренном ему кольце!
— Кристина, подержи последний кадр подольше, — попросил Майк, стараясь рассмотреть изображение.
— Это гифка, Майк, она сама длится сколько нужно. Хочешь, я скачаю все изображения и сброшу тебе? Охранник тут интересуется, полицию вызывать будем?
— Полицию? Нет. Поблагодари его за беспокойство и отпусти. Скажи, не нужно никакой полиции.
— Но почему, Майк? У тебя ж в сейфе наверняка какие-то деньги лежали?
— Лежали. И дома тоже. Что мы скажем полиции? Заявим в розыск Беллку? Завтра же весь рунет запестрит историей разорившегося предпринимателя, хранящего в сейфе фотографии сбежавшей возлюбленной. Признаков взлома нет, отпечатки везде мои, ее, ну, и твои теперь. Дальше что? Позор и насмешки.
