Страх сковал его натруженные мышцы. Он медленно повернул голову и глянул вниз.

Где-там, так далеко от него, что уже почти неслышно, плескалось море. Здесь, перед его лицом, меловая скала еще розовела в отсветах закатного солнца, но валуны у подножия уже тонули в сумраке.

«Я почти вылез, — подумал беглец. — Эти, наверху, могут дожидаться меня где-то в стороне. Выгляну… Авось не заметят».

Он поднялся еще немного, коснулся пучка свисающей с кромки травы, запустил в нее поглубже руки, как следует ухватился, и медленно, осторожно поднял голову над землей…

Прямо перед ним сидел человек, не похожий ни на разбойника, группа которых рассредоточилась по краю скалы и прислушивалась к звукам, идущим снизу; ни на моряка — из тех, что несколько дней удерживали его в плену на привязи.

— Спокойно! — сказал человек самым безмятежным голосом. — Пока мы с тобой говорим, Джозеф Макальпин, тебя не увидят. Но это ничего не меняет. Ты доживаешь последний свой день и завтрашнего рассвета уже не увидишь. Несделанного осталось мало. Перед тобой выбор: погибнуть от падения с высоты или скончаться на костре после пыток, как ты правильно предположил несколько минут назад.

— Ты спасешь меня? — прохрипел беглец.

— Нет, — все так же равнодушно ответил человек. — Я таким не занимаюсь. Каждый живет по выбору своему, мы не вмешиваемся… Я должен спросить. После твоей кончины хотел бы ты присоединиться к нам? Ты нам подходишь!

У тебя нет ни жены, ни детей — значит, ты не станешь их опекать, не в силах превозмочь супружескую и родительскую любовь… Ты молод, умен, властолюбив. Ты мог бы стать отличным Творцом! Но ты и любознателен, и заботлив. Ты всегда стремился воспитывать человечность в своих подданных. Возможно, твой путь — путь Света…

— Кто ты? Кто — вы?

— Это долго рассказывать, а времени нет. Да ты и не поймешь вот так с ходу… Ты только не думай, что приняв мое предложение, попадешь в рай вечного безделья и нескончаемой праздности. Все ровно наоборот. Принадлежать Бездне Творения, как я, хлопотно. Служить делу Света, как, возможно, придется тебе, если ты на это согласишься, трудно. Придется снова и снова, без конца и часто без надежды на успех вести людей к знанию, уводя их как можно дальше от животного состояния.

— Я не знаю…

— Ну, несколько мгновений на раздумья у тебя еще осталось! — проговорил человек, улыбаясь.

И тут беглеца заметили разбойники.

— Смотри! Вон он! — заорал один из негодяев, и все обернулись к несчастному, все так же выглядывавшему из-за кромки скального выступа. Он растерянно озирался, словно ища и не находя кого-то рядом с собой.

К нему уже подбегали, отбрасывая оружие, наклоняясь вперед и намереваясь вытащить пленника на траву, когда Джозеф Макальпин оттолкнулся от утеса и полетел вниз. Он падал спиной вниз, широко раскинув руки и глядя, как стремительно уменьшаются фигурки его преследователей, как теряются в темнеющем пространстве черты их лиц, искаженные животной злобой.

Это их-то, убийц и насильников, вести к свету?

Боли он не ощутил. Только черный всплеск в сознании, и звон удара, слышимый изнутри — собственно, не весь звук, а только самое его начало. Милосердная смерть! Тело распласталось на угловатом камне, объяв собою твердь и обагрив воду кровью.

Будто со стороны наблюдал он грязных, одетых в невообразимую рвань мужчин, шагающих к нему вдоль кромки прибоя. Видел он и досадливо сплевывающих с вершины неудачников, упустивших добычу; и скалу, более не освещаемую солнцем; и облака, рдеющие в вышине; и волны, бьющие о камень, на котором лежит его распростертое и изломанное тело. Вечные волны безбрежного океана, который ему так хотелось переплыть, да не судьба…

— Это хорошо, что ты отказался от костра, — заметил все тот же незнакомец, невесть откуда появившийся рядом. — У них там в лагере дров почти не осталось. Остаток ушел бы на твою казнь, а утром кашу варить не на чем.

— Я живой? — удивленно пробормотал беглец.

— Теперь скорее живущий, — уточнил человек, — хотя по мере необходимости ты сможешь возвращаться в нормальное человеческое обличье. Согласие твое прочел я в сердце твоем, когда смотрел ты на лица мучителей своих. Но если я ошибся — только скажи… Кстати, можешь выбрать себе новое имя. Или оставить старое — как видно, оно дорого тебе… Я вот от имени отказался и зовусь просто Афинянином.

Как же давно все это было, господи! Доктор глубоко вздохнул и отошел от окна. Уж и чувств никаких не осталось — а только досада, что вслед за ним люди взяли манеру сигать с памятного того утеса, чуть им что не по норову.

«Энергетика места», — говорят. Оттого, говорят, и прозвали величественную меловую скалу Мысом Самоубийц, что здесь так и тянет сверзиться с вершины.

Первым — точнее, вторым после него самого — стал тот самый разбойник, который проворонил на судне пленника. Год он терпел насмешки и оплеухи, ведь это по его вине исчезла возможность получения выкупа за самого Джозефа Макальпина, сводного брата шотландского короля!

Ровно через двенадцать месяцев после побега шотландца этот неудачник пришел на скалу, постоял, поглазел на юг, пытаясь увидеть галльскую землю — но туман застил взор. Тогда он почесал в затылке и шагнул вперед. Туда и дорога!

В коридоре послышались шаги. Доктор подошел к столу и уселся в рабочее кресло. Дверь распахнулась, в кабинет вошел Майк. Начался очередной сеанс психотерапии.

* * *

— Из первого похода на Эльбрус я вернулся другим человеком. У меня исчезло чувство достигнутого успеха. Неудача грызла меня. Я усиленно тренировался, мне требовалась победа! Хотелось покорять вершины — не только в географическом, но и в экономическом смысле.

Азиатский филиал в Гонконге, спасибо Джо, рос как на дрожжах. Брокерских контор там пруд пруди, но мы предложили клиенту особые условия: стали принимать платежи наличными, взамен предлагая полноценные инвестиционные портфели.

Тамошние законы подобные операции считают нежелательными, а по нашим законам — все нормально. Джо оформлял приобретения гонконгцев как сделанные в Москве, и придраться было не к чему. К нам стояла очередь!

Белла, которой я фактически дал карт-бланш, взялась за персонал не на шутку. Благодушной атмосфере в офисе пришел конец. Если раньше все друг друга любили, а вместо работы часто пили чай с плюшками за казенный счет, то теперь отделы конкурировали между собой, а внутри подразделений шла война за лучше показатели — ибо существенная часть премиального фонда отныне распределялась между победителями соревнования.

Расход чая и плюшек резко снизился. Выручка стала расти. Белла блестяще сдала выпускные экзамены у себя в ВУЗе и вернулась к нам в офис уже менеджером. Кристина сводила ее за обещанным комплектом офисных нарядов, получила свою премию и теперь дивилась кадровому приобретению: неугомонная Белла вцепилась в идею совершенствования коллектива, сыпала предложениями как из рога изобилия, не требуя взамен никаких вознаграждений. При этом выполняла она и агентскую работу: ее клиенты радовали меня стабильностью денежного потока.

Однажды Белла предложила отправить всех желающих в августовский отпуск, я разрешил — и все, кто ценил отдых превыше работы, уехали. Вместе с Кристиной она закинула удочку в поток свежедипломированных специалистов, наловили соискателей места. Денно и нощно вели они с эйчаром собеседования, и набрали стажеров втрое больше, чем убыло на моря наших сотрудников. Офис пришлось расширять.

Стажеров приняли как родных, учили каждого с вниманием и заботой. Я сам язык стер, ведя занятия с ними. Когда отдыхающие вернулись из отпуска, атмосфера накалилась добела. Амбициозная молодежь рвалась в бой: ветеранам пришлось поднапрячься и доказывать свой класс.

Телефоны не умолкали! Самые целеустремленные уходили с работы в полдесятого вечера, когда звонить потенциальным клиентам становилось совсем уж неприлично. Наименее стойкие и умеренно способные агенты переместились из середнячков в арьергард. Замыкающие тихо умерли — то есть уволились подобру-поздорову, не найдя себе места в бешеной гонке, в которую превратилась и без того неспокойная работа.